Сатиры

Комментарии

Книга III

Сатира седьмая

Только в Цезаре — смысл и надежда словесной науки: Он ведь один почтил печальных Камен в это время, — Время ненастья, когда знаменитые наши поэты Брали на откуп то в Габиях баню, то в Риме пекарню И не считали позором и срамом глашатая дело, Время, когда из долин Аганиппы, покинув их, Клио, Вовсе голодная, переселилась в приемные залы. Если нельзя увидать и гроша в тени Пиэрии, Ты поневоле возьмешь ремесло и кличку Махеры: 10 Выйдешь толпе продавать на комиссию взятые вещи — Мебель, посуду для вин, треноги, комоды, шкатулки, Пакка и Фавста стихи — «Алцитою», «Фивы», «Терея». Лучше уж так, чем в суде заявлять, что ты очевидец, Сам ничего не видав; хоть и так поступают вифинцы, Разные всадники там азиатские, каппадокийцы Да голопятый народ, что Галлия нам поставляет. Только лишь с этой поры наукам противной работы Взять не захочет никто, вплетающий звучные речи В мерно-певучий размер, никто, отведавший лавра. 20 Помните, юноши: смотрит на вас и вас поощряет Благовещенье вождя, ожидающее оправданья. Если же ты, Телесин, еще откуда-то мыслишь Помощи ждать в делах, заполняя стихами пергамент Книги шафранной, то лучше потребуй немедленно дров ты, Свиток в дар принеси огневому супругу Венеры Или запри его, брось и отдай на съедение моли; Ты, создатель высоких стихов в своей маленькой келье С целью плющ заслужить и тощее изображенье, Жалкий, сломай-ка перо и покинь бессонные битвы: 30 Больше надежды нам нет, — скупой богатей научился Авторов только хвалить, поэтам только дивиться, Как на павлина дивится юнец. А годы уходят Возраст, который сносил и море, и шлем, и лопату; В душу тогда проникает тоска, и красноречивый Голый старик проклинает себя и свою Терпсихору. Знай же уловки того, кого чтишь вместо Муз, Аполлона, — Как он хитрит для того, чтоб тебе поменьше досталось: Сам он пишет стихи, одному уступая Гомеру (Ради тысячи лет), и если ты, сладостью славы 40 Пылкий, читаешь, — тебе приспособит он для выступленья Дом заброшенный, что уж давно за железным засовом, С дверью, подобной воротам, замкнувшимся перед осадой; Даст и отпущенников рассадить на последних скамейках, Громкие даст голоса из среды приближенных, клиентов; Но ведь никто из царей не оплатит цену сидений, Цену подмостков, стоящих на брусьях, что в долг были взяты, Или орхестры, где кресла стоят — заемные тоже. Все же мы дело ведем и по тощему пыльному слою Тащим плуг бороздой на пашне бесплодного поля; 50 Мы как в петле привычки к тщеславному делу; свободы Нам не дано, а зараза писать не у всех излечима. Болью души она держит людей и в них матереет. Лишь выходящий из ряда поэт, особенной крови, Что не привык повторять приведенное, что не чеканит Пошлых стихов одинакой для всех разменной монетой, — Этот поэт — я не знаю его, а чувствую только — Создан духом превыше забот, без горечи вовсе; Он стремится в леса и жадно пьет Аонидин Ключ вдохновенья. Не будет певцом пиэрийского грота, 60 Тирса не сможет держать — бедняк печальный, лишенный Всех тех средств, что нужны его телу днем или ночью: Клич заздравный творя, Гораций, конечно, был сытым! Есть ли таланту простор, когда не только стихами Сердце полно и стремленьем к владыкам Кирры и Нисы, — Сердце, которому трудно нести двойную заботу? Дело великой души — не забота купить покрывало, Но созерцанье коней, колесниц, божественных ликов, Той Эринии, кем приведен в смятение Рутул. Если б Вергилий был без слуги, не имел бы жилища 70 Сносного, то из волос Эринии все гидры упали б, Мощным звуком труба, онемев, не взыграла бы; можно ль Требовать с Лаппы Рубрена все качества древних трагедий, Если «Атрей» пошел под заклад плаща и посуды? Сам Нумитор не бедняга ль? Послать ему нечего другу, Только всего на подарки Квинтилле находятся деньги; Есть и на то, чтоб льва приобресть ручного, что мясо Жрет помногу: ведь зверь, как известно, стоит дешевле, Нежели брюхо поэта, который съест что угодно. Пусть преславный Лукан возлежит среди мраморов сада: 80 Что для Серрана вся слава его, какова ни была бы? Что в ней бедняге Салею, хоть это и слава поэта? Смотришь, бегут на прочтенье приятной для всех «Фиваиды», Только лишь Стаций назначил день и обрадовал город. Что за нежностью он охватил плененные души, Что за страсть у толпы послушать эту поэму! Но хоть скамьи и трещат под народом, — а Стацию кушать Нечего, коль не продаст он новинку «Агаву» Парису: Должности тот раздает почетные часто и щедро И на полгода кольцом золотым обручает поэтов. 90 То, чего знатный не дал, даст актер; чего ж ты хлопочешь У Камеринов, Барей, в просторных приемных вельможи? Ведь «Пелопея» префектов дает, «Филомела» — трибунов; Но не завидуй поэтам, которых лишь сцена питает: Где у тебя Меценат, кто будет тебе Прокулеем, Фабием кто? Где Котта второй и где новый Лентул? В те времена по таланту была и награда; для многих Было полезно бледнеть и декабрь без вина оставаться. Далее, ваши труды, летописцы, намного ль доходней? Больше и времени нужно на них, и масла для лампы. 100 Меру забыв, уже тысячная громоздится страница, Всем на беду нарастая огромных папирусов толщей: Так изобилие дел и законы науки велели. Жатва у вас какова? И дает ли плоды почва? Кто же историку даст, сколько тот — собирателю справок? Вы, мол, ленивый народ, довольный покоем и тенью. Ну, а дают что-нибудь для ходатаев наших гражданских Спутницы их, деловые бумаги в огромных обложках? Эти красно говорят, когда их слыхать кредиторам, — Пуще всего, если их за бока возьмет тот, что покруче, 110 За должником ненадежным придя с объемистым списком: Тут они, как из мехов, изрыгают безмерные враки, Брызжа на платье слюной; но если ты хочешь проверить Цену их жатвы, сюда положи достояние сотни Этих юристов, туда — одного лишь Лацерны из «красных». Вот уж уселись вожди; встает побледневшим Аяксом Спорной свободы защитник пред ликом судьи-свинопаса; Грудь надрывай, несчастный, чтоб после, когда изнеможешь, Пальму зеленую дали тебе — украшение лестниц. Что же в награду за речь? Сухая грудинка да блюдо 120 Пеламид, старый чеснок от твоих мавританских клиентов, Или штук пять бутылей вина, подвезенного Тибром. Если четырежды ты выступал, заработал червонец, То и с него кое-что отпадет прагматикам в долю. Платят Эмилию, сколько должны, хотя бы он хуже Нас говорил, потому что в передней его колесница С рослой четверкой коней из бронзы и сам он, на дикой Воинской лошади сидя, грозится копьем дальнометным, Будто бы бой выбирая своей одноглазой фигурой. Так-то беднеет Педон, и Матон разоряется, близок 130 К краху Тонгилий с его притираньями из носорога, С шумной толпой неопрятных клиентов, когда через площадь Слуги мидийские в длинной лектике несут его, с целью Вилл накупить, серебра, и рабов, и мурринских сосудов, Пурпуром ткани из Тира прельстительно вас убеждая. Все то полезно им: удорожает юриста тот пурпур, Цену дает фиолетовый плащ; им нужно жить с треском, Жить под личиною средств, превышающих их состоянье; Но расточительный Рим не знает предела издержкам. Разве мы верим речам? Ведь никто на доверил бы нынче 140 Двести монет Цицерону, когда бы не перстень блестящий. Смотрит сначала истец, десяток вожатых, клиенты В тогах иль нет. Недаром в чужом выступал сердолике Павел: ведь этим дороже он стоил Басила и Галла. Редко речь бывает красна в убогих лохмотьях. Разве Басилу дадут показать материнские слезы? Кто б красноречие вынес его? Пускай уже лучше Галлия примет тебя, чтоб тебе и за речи платили, Или же Африка — мамка юристов прекрасноречивых. 150 Ты декламации учишь? Какая железная глотка, Веттий, нужна, чтоб твой класс наконец уничтожил тиранов! Сидя читается речь, а потом то же самое стоя Ритору класс преподносит, и то же стихами поет он: Теми же щами совсем убивают наставников бедных. Что за оттенок да что за причина и корень вопроса, Далее, где б усмотреть возможные стрелы ответов, — Всем ведь желательно знать; а платить — никто не желает. «Платы? Да разве я что изучил?» Иными словами, Сам виноват ты, учитель, когда у аркадского парня 160 Сердце еще не взыграло, хотя бы он еженедельно Бедную голову нам забивал «Ганнибалом» ужасным, Что бы он ни разбирал: устремиться ли после сраженья В Каннах на Рим, или после дождей и гроз осторожно Войско свое отвести, отсыревшее от непогоды. Хочешь, побьюсь об заклад — и немедля наличными выдам, Ежели парня отец столько раз его сможет прослушать. То же все шесть или больше софистов кричат в один голос И, побросавши вояк, занимаются подлинным делом: С них уж довольно отрав да мужей этих неблагодарных 170 Или котлов, что слепым старикам возвращают здоровье. Ритор в отставку уйдет, коль поступит по нашим советам, Вступит на пестрый жизненный путь, от школьного мрака В битву жизни сойдет: у него не погибнут деньжонки, Раз он достанет себе тессеру на выдачу хлеба. Это ведь самый высокий доход для ритора. Спросишь, Учит почем Хрисогон, почем Поллион богатеев, И от досады порвешь весь учебник речей Феодора. Тысяч шестьсот стоит баня, да портик — еще подороже, Где господину понежиться в дождик, не дожидаясь 180 Ясной погоды, носилки свои не забрызгавши грязью (Так-то лучше блестят копыта нарядного мула). Сзади — столовый зал, на больших нумидийских колоннах, Высью своей собирает лучи заходящего солнца. Сколько за дом? И сколько тому, кто умеет расставить Кушанья, или тому, кто сладкое к пиру готовит? Перед лицом этих трат полагают, что пары червонцев Хватит вполне заплатить хотя бы Квинтилиану. Сын для отца дешевле всего. «Откуда же столько Квинтилиан имеет лесов?» Не надо примеров 190 Редкой удачи: кому повезет, тот и мудр и прекрасен, Красноречив; кому повезет — родовит, благороден И, как сенатор, — обут в сапоги с застежками лункой; Раз повезло, он великий оратор, искусный стрелок он. Чудно поет (даже если охрип). Вся разница в том лишь, Что за светила тебя с материнского лона приемлют, Слыша твой первый крик рожденного только младенца. Если захочет Судьба, ты из ритора консулом станешь; Волею той же Судьбы ты не консул будешь, а ритор. Хоть бы Вентидий — кто? Кто Туллий? Ими звезда лишь 200 Добрая правит да сила чудесная темного рока: Рок дает царства рабам, доставляет пленным триумфы. Впрочем, счастливец такой реже белой вороны бывает. Многих сомненье берет в их пустой и бесплодной учебе: Плохо свой кончили век Лисимах, Секунд Карринатский; Видели вы бедняком, Афины, даже того, кто С вас не имел ничего, кроме чаши холодной цикуты. Пусть же, о боги, теням наших предков земля будет легкой, Пусть благовонный шафран и весна пребывают в их урнах В честь их желанья, чтоб место отца заступал лишь наставник. 210 Взрослый уже Ахиллес боялся розги, когда он Пенью учился в родимых горах: он не стал бы смеяться Даже теперь над хвостом кентавра, учителя пенья. Нынче же ученики колотят Руфа и прочих, — Руфа, которого все Цицероном-аллоброгом звали. Кто же Келаду отдаст, Палемону ученому столько, Сколько их труд заслужил грамматика? А ведь из этой Мелочи (плата у них куда чем у риторов меньше!) Кой-что откусит на долю свою и дядька безмозглый, И выдающий урежет себе. Палемон, уступи же, 220 Платы убыток стерпи, подобно тому торгашу, что Продешевит простыни, одеяла дешевле уступит, — Лишь бы совсем не пропала работа твоя среди ночи, Труд спозаранку, когда не проснулись и мастеровые, Те, что шерсть начинают прясти кривыми гребнями; Только бы вонь от стольких лампад, сколько было мальчишек, Зря не пропала, когда по ночам казался Горации Вовсе бесцветным и копотью весь покрывался Вергилий. А для получки твоей ведь еще у трибунов дознанье Нужно! Вот так и блюди суровой науки обычай, 230 Ибо учителя долг — языком в совершенстве владея, Помнить историю всю, а авторов литературных Знать, как свои пять пальцев, всегда; и ежели спросят Хоть по дороге в купальню иль в баню, кто у Анхиза Мамкой была, как мачеху звать Анхемола, откуда Родом она, — скажи; да сколько лет было Ацесту, Сколько мехов сицилийских вин подарил он фригийцам. Пусть, мол, наставник оформит рукой еще мягкий характер, Лепит из воска лицо, как скульптор; пусть своей школе Будет отцом, чтоб питомцы его не шалили позорно, 240 Не предавались порокам. Легко ль за руками мальчишек Всех уследить, когда, наблудив, убегают глазами? Вот, мол, забота тебе. А кончится год, получай-ка, Сколько за день собирает с толпы победитель из цирка. вернуться