Планшет разведчика

— Смотри-ка ты, чистый фриц! — бурно обрадовался Леша, а взглянув на рукав моей шинели, добавил: — Обер-ефрейтор даже!

Леша ручищей погладил обер-ефрейторские нашивки на моем рукаве.

Я торопливо подпоясался и неожиданно заорал на оторопевшего Лешу:

— Хенде хох, руссише Иван!

Ребятам весело.

— Быстро в чужую шкуру влез, — ухмыляется Микола, не отходя от бруствера окопа. — Каску не забудь. — Микола бросает мне немецкую каску, она валяется у него под ногами.

Я нахлобучиваю каску — как по заказу! Леша тем временем подает мне один из трех трофейных автоматов.

Ну, вот и все. Снова до боли сжимаем друг другу руки. Никто из родных никогда не был так дорог, как эти вчера еще неизвестные мне товарищи.

Сбегаю к подножью кургана по тому скату, где немцев нет. Ни одна пуля не просвистела близко. Да и вообще утихла стрельба. Оглядываюсь на ходу поблескивает лопата на нашей новой позиции, взлетают комья земли — закрепляются пулеметчики.

В последний раз, задержавшись на миг, гляжу туда, где остались товарищи.

Дорогие мои!.. Все бы отдал, чтобы снова встретиться с вами!.. В тяжкий час оставил я вас и сам остался без вашей помощи. Этого требует воинский долг, знаю, что требует, а щемит, щемит сердце… Леша машет мне лопаткой.

То-ро-пись! — несет ко мне ветерок Лешин голос, ослабленный расстоянием. — Торопись!

Последний взмах рукой, и я скрываюсь на опушке рощицы.

Бежать теперь не к чему — беспричинно бегущий немецкий обер-ефрейтор только вызовет ненужное подозрение. Пересекаю жиденькую рощицу и выхожу на шоссе.

…Далеко позади постукивают выстрелы. На шоссе тихо и безлюдно, но не успеваю я пройти еще полкилометра, как меня начинает нагонять ка кой-то велосипедист. Я оглядываюсь. Он машет мне рукой.

— Хальт! — слышу я немного погодя.

Мне бы спокойно идти своим путем, а я давай бежать — забыл, что переоделся, что я теперь в звании обер-ефрейтора.

— Хальт! — снова кричит велосипедист. — Хальт!

Очередь из автомата прошла над головой. Я резко обернулся, встал на колено и навел на велосипедиста автомат. Далеко, метров триста, но черт с ним, хоть напугаю. Даю очередь. Велосипедист исчезает. Бегу по шоссе, ожидая очереди в спину. Не стреляет почему-то велосипедист. Оглядываюсь — нет никого. Померещился?

Нет, не померещился. Минут через десять-пятнадцать вижу позади группу самокатчиков. Они изо всех сил жмут на педали. Некоторые посадили еще по солдату на рамы своих машин, так что их наберется десятка полтора. В гору они тянутся еле-еле, трудно им, но как только перевалят через взгорок… А впереди — открытое поле. Взобравшись на вершину, не останавливаясь, бегу что есть силы под уклон.

Что делать? Как использовать короткие мгновения, на которые я скрыт от преследователей? Спрятаться в кювете и, когда самокатчики сравняются со мной, ударить по ним в упор? Однако как только они появятся на взгорке и не увидят меня — поймут, что залег, и двинутся вперед, уже опасаясь засады, с осторожностью.

Сворачиваю с шоссе и бегу влево, в открытое поле, чтобы лишить преследователей преимущества в скорости: на велосипедах за мной не проехать. Однако у меня сил хватает лишь на то, чтобы пробежать метров двести, не больше.

Преследователи, бросив велосипеды, кинулись было вслед за мною, но тоже увязли.

У меня выбора нет — в грязь, в воду, в огонь полезешь, а для них сегодня эта погоня только развлечение. Охота ли самим мучиться ради того, чтобы кинуть еще один труп в придорожную грязь? Ругаясь, возвращаются они назад. А я счастливо набрел на проселочную дорогу, плотно укатанное полотно которой не смогла размыть талая вода.

В полутьме я оступился и угодил в какую-то неглубокую яму. Чуть плеснула подо мною студеная вода. Самокатчиков не видно и не слышно. Что же, можно двигаться дальше. Добираюсь, наконец, до линии телеграфных столбов. Ноги дрожат и подкашиваются. Не ухватился бы за столб — не устоял бы. Высоко над головою позванивают оборванные провода.

Кажется, впервые за много-много дней так безмятежно улегся я на чем-то сухом. Ветра нет, тело пригрелось, не леденит больше промокшее насквозь белье. Даже страшно подумать, каково было бы мне сейчас в кителе, без трофейной шинели.

Звезды, звезды, звезды в черном небе. Тихо. Спокойно. Темно. Никто не видит меня. Я никого не вижу. Вот-вот слипнутся веки.

В магазине автомата не осталось ни одного патрона, Но все-таки решаю автомат не бросать. Какой же солдат ходит сейчас без оружия? Одна немецкая шинель от подозрений не спасет…

Сажусь. Гляжу на яркие звезды в черной голубизне. Куда же идти?

Разве по азимуту? Вспомнил учителя астрономии в выпускном классе. Целый год на каждом уроке долбил он нам про азимут. Кажется, что и сейчас слышу его скрипучий голос: «Азимутом называется…» Мы, его самого называли «Азимут».

Звезды пригодятся сегодня. Они уже не раз помогали мне на войне. Даже подмигивали: держись, дескать, парень, выведем!

Погоня гнала меня на восток. Это хорошо, все ближе к нашему штабу. Надо только взять немного севернее. Вон на ту яркую далекую звездочку. Она как раз светится на северо-восток от Полярной звезды. Как раз по моему азимуту… Что значит передохнуть немного! Все становится на свое место.

Идти полями не хватает сил. Пойду не по самому шоссе, а по его обочине. Ночью шоссе совсем пустынное, а в случае чего — я ведь обер-ефрейтор.

Резкий пушечный выстрел разом меняет все мои планы.

Обочина шоссе покрыта промерзшими лужицами. Сухой ледок хрустит под ногами. Пробую ступать осторожно, но все равно каждый шаг сопровождается стуком и треском.

А зачем мне, обер-ефрейтору, идти крадучись? Грохаю каблуками, с трестом ломаю ледок, нарочно наступаю на кучи хвороста, лежащие на обочине шоссе. И внезапно все эти шорохи и похрустыванья заглушает разрыв снаряда где-то за моей спиной. Меня мало интересует, где разорвался снаряд, о я отчетливо видел отблеск выстрела: до нашей батареи не дальше трех-четырех километров, и она находится не в том направлении, куда я двигаюсь по азимуту, а значительно южнее. Наши рядом!

Шоссе продолжает идти строго на восток. Видимо, те, кто его прокладывал, мало считались с моим азимутом. Но кто же знал, что мне нужно резко менять направление на юг: именно на юге, в нескольких километрах от меня находится наша советская батарея.

Приходится, как это ни тяжело, покинуть шоссе. К нему подходит какая-то рощица; углубляюсь в не с опаской: оттуда все время раздается какой-то странный гул.

Хотел было даже повернуть назад, но любопытство превозмогло мои, опасения: что же все-таки за неровный гул, — в котором чудится то скрип, то какое-то могучее шуршание, то скрежет, то глухие удары? Казалось, где-то в роще или за нею волокут что-то громоздкое и нескончаемое, затем бросают оземь, потом волокут дальше.

Рощица оказалась довольно редкой, вот уже светлеют просветы в ней, я выхожу на ее опушку и убеждаюсь, что стою на берегу широкой реки.

«АЛЛЕС ИН ОРДНУНГ»

Широкая, полноводная река течет в нескольких шагах от меня. Со скрежетом и треском, сталкиваясь и наползая друг на друга, плывут мимо ледяные глыбы.

Припадаю ртом к воде, не отрываясь, пока не начинает казаться, что больше уже никогда не захочется ни пить, ни есть.

Пламя пушечных выстрелов ударило мне в глаза, едва поднялся на ноги. Да и время между выстрелами и разрывами подтвердило мой расчет. До огневой позиции рукой подать, всего в каких-то двух километрах от меня наши орудия. Вот они, бьют прямой наводкой… Снаряды ложатся за рощей, может быть, на шоссе, по которому я прошел.

Берег пуст. Рискнуть сейчас и переправиться в ледоход? Утром буду у своих. А там первой же машиной доберусь до штаба.

Подбираю длинную жердь, отталкиваюсь от берега и прыгаю на ближайшую льдину. Перехожу на другую, приставшую к ней, перепрыгиваю на третью, и она трется, крошась у края, а дальше… дальше прыгать некуда. То, чего не видно с берега, грозно открывается здесь. Расстояние между льдинами так быстро увеличивается, что до соседней никак не до тянуться жердью. Ноги слушаются плохо, скользят по шаткому, крутящемуся льду, Податься назад? Так же рискованно, как идти вперед. Поглубже прячу пистолет за пояс, с разбегу прыгаю на ближайшую ледяную плиту, срываюсь с нее и по пояс погружаюсь в воду.