Планшет разведчика

— А як вы попали в такую передрягу, товарищ майор?. — спрашивает Микола во время затишья.

Их историю я уже знаю. Усиленный стрелковый взвод несколько дней назад перекрыл шоссе в десятке километров отсюда, чтобы задержать фашистов, наседавших с тыла, и дать возможность своему полку оторваться от противника. Кругом простирались болота и минные поля, пройти гитлеровцы могли только по шоссе, точнее говоря — по телам бойцов взвода, занявшего здесь оборону. Взвод решил боевую задачу — он держался с рассвета до темна. Ночью уцелевшие бойцы отступили. А к утру их заметили, и вот с утра пулеметчики начали свой последний бой.

Остальное я слышал, видел, знаю: «Ахтунг! Ахтунг! Ахтунг!» — пальба пулеметов, овраг — и вот мы вместе в окопе.

Да, надо ответить на вопрос, как я попал в эту передрягу. Пытливо смотрят на меня солдаты. Почему молчит майор? Непонятно.

Сказать им правду? — Но можно ли ее доверить случайным людям? Я же совсем не знаю их. Не знаю? Это кто же случайные люди? Пулеметчики? Герой-сержант, лежащий на дне ручья под илом? Характеристики нет? Листка по учету кадров? Где же еще проверяется верность воинскому долгу, верность Родине, как не в бою? Да еще в таком бою, где будь ты героем, будь трусом — никто ничего о тебе не узнает. Ведь совершенно ясно — случайные или не случайные люди рядом с тобой.

Я рассказал все и даже немецкие карты показал.

— Ну, ну, что же дальше? — допытывается Леша после того, как он отвлекся — высматривал какое-то движение у противника. Звучит выстрел, другой, и опять возле меня блестят его возбужденные глаза. — А потом как? А оттуда куда?

— Як в сказке, — басит Микола, когда я заканчиваю рассказ.

Это для Миколы-то сказка? Я смеюсь. У него таких сказок в неделю — семь. Он косится на мои сапоги.

— Товарищ майор, а не снять вам чеботы? Растереть бы ноги. Мы это мигом, а?

Я не прочь, но мешают фольксштурмовцы.

Темнеет, и они оживляются, становятся все нахальнее, назойливее. Чаще и чаще приходится вести огонь, все меньше остается патронов, пустеют, легчают вещевые мешки.

Продержаться бы еще час-полтора, а в сумерках можно будет начать отход. Но противник тоже понимает это. Вот и стрельба теперь чаще, да и темноты не будет там, где она нам нужна, — началась опасная иллюминация. Зажглись пока еще бледные комочки ракет.

Несколько минут, глубоко задумавшись, лежит Микола на бруствере, не обращая внимания на стрельбу. Глаза его смотрят куда то дальше немецких позиций.

— Товарищ майор, — тихо говорит он, медленно повернув голову и взглянув на меня твердо и решительно. — До ночи далеко еще. То ли прорвемся, то ли… — он пожимает плечами. — Мыслю, пока есть трошки патронов, вдарим втроем вот на этот курган. Вправо, подальше от шоссе. Кажись, там немцев не густо. Прорвем колечко. Вы тикайте, мы прикроем.

Еще раз прикроют! Прикрывали полк, прикрывали полегших в боях товарищей, сержанта, теперь будут еще раз рисковать жизнью — прикроют меня. И все выпало на долю вот этих двух ребят!

Но как уйти, оставить их одних во вражеском кольце?

— Не надо, Микола! — Я с первых слов понял его, пытаюсь остановить. — Понимаю… Не пойду!

Леша тоже понял товарища с полуслова. И снова на меня устремлены два пытливых взгляда. И снова нет двух солдат и нет майора. Есть трое советских воинов, трое равных, и у всех — один долг.

— Мы же не за майора собрались умирать, усмехается Микола. — Мы вообще о смерти не мечтаем. А документы важные… И так я прикидывал и этак… Треба их в штаб доставить… Короче, — обрывает себя Микола. Лицо его вновь становится суровым. — На полчаса мы их задержим, не меньше. Вы за это время далеко уйдете.

Леша с ожесточением роется в карманах и, не найдя того, что искал, зло сплевывает.

Микола с тревогой смотрит на товарища. Тот пожимает плечами и что-то шепчет наводчику.

— А раньше что же? — быстро спрашивает Микола.

— Раньше еще не край был! — твердо отвечает Леша.

Схватив свой вещевой мешок, он извлекает оттуда туго свернутое, почти черное полотенце. Под ним чистая портянка, в которую завернуты три больших сухаря.

Микола отвернулся к пулемету, не смотрит. А Леша взял мою руку и сует в нее сухари.

— Вот, поешьте, товарищ майор. Без этого вам не дойти.

Смотрю в его скуластое, словно высохшее от усталости и голода, лицо. Знаю, что ребята сами уже давно не ели. Да будь я проклят, если возьму их последние сухари! Тем более что я подкрепился ягодами шиповника, а они, наверно, и такого лакомства не видели.

— Вы мне своих сухарей не предлагайте, — отказываюсь я. — За кого вы меня принимаете?

— А между прочим, один сухарь здесь не наш вовсе. Это, товарищ майор, от дяди Васи наследство…

Кончаем на том, что честно делимся. Сухарей-то ведь три. Каждый жует свой сухарь, стараясь продлить небывалое удовольствие. Жуем, потому что знаем — сейчас действительно, как сказал Леша, «край».

Выстрелы снова отвлекают нас. Микола отбил еще одну вылазку. Он оборачивается ко мне и вдруг весело, задорно смеется.

— Да не журитесь вы, товарищ майор! Не меньше нашего вам достанется. Их на дороге, — кивает он в сторону немцев, — ой-ой сколько!

Сравнительно легко мы прорываемся к кургану в сторону от шоссе. Мы с Лешей броском подымаемся на курган, тащим с собой трофейные автоматы и почти весь запас патронов. Какая удача! На самом гребне вырыто несколько глубоких окопов. Они позволяют занять круговую оборону. Микола ползет следом за нами. Он то и дело поворачивает по кругу пулемет, короткими очередями, заставляет фашистов держаться на приличном расстоянии и не дает им вести прицельный огонь.

Видимо, против нас воевали действительно фольксштурмовцы — новобранцы или тыловики. Рассеянный огонь автоматов кое-как сдерживает их пыл и помогает Миколе с пулеметом добраться невредимым до гребня кургана.

Хрипя, вваливается Микола в окоп. Не успел отдышаться, как уже занял огневую позицию. Молча кивает мне. Я и сам знаю, что мне давно пора в дорогу, но тяжко оставлять товарищей. Да и как уйти, как бросить их? И патронов-то в обрез!

Леша, как бы в ответ на мои сомнения, быстро перебежал к соседнему окопу и притащил оттуда охапку немецких шинелей и ящик с патронами.

— Я давно приметил, где фриц каптерку устроил! — ухмыляется он. — Нам теперь патронов на всю ночь хватит.

Прощаемся. И адреса записать нечем. Стараемся заучить наизусть.

— Ну, все, — бросает мне через плечо Микола. — Поспешайте-ка швидче, пока огонька нема. — Он снова прильнул к пулемету и дал длинную очередь. — Час выходит.

— Прощайте, друзья! Век не забуду…

На сборы и минуты много. Документы? На месте. Похлопал по карманам — патроны тоже на месте. Пистолет за отворотом кителя.

Выскочив из окопа, сбегаю по холму. И вдруг слышу отчаянный крик:

— Стой, майор! Стой!

Быстро возвращаюсь назад. Что стряслось?

— Зря я из-за шинельки под пули совался? — У Леши дрожат губы, а голос ломается. — Зря?

Микола тоже строго смотрит на меня.

— С одной своей пистолью сквозь дивизию не пробиться. Как куропатку, подстрелят! Маскировка требуется…

Леша протягивает мне шинель мышиного цвета, я отказываюсь. Так не хочется надевать чужую, вонючую шинель. Шел же я налегке, перемогался, авось не замерзну. Не надену я эту шинель.

Снова собрался выскочить из окопа.

— Нечего шинелью кидаться, — в голосе Ми колы появляются командирские нотки. — Она сейчас больше автомата стоит!

Для Миколы очевидно, что я веду себя легкомысленно, и он чувствует за собою право командовать.

— Сбросить всегда успеешь, — уговаривает и Леша. — Зато угреешься. Опять же видимость совсем другая… Пусть Гитлер думает, что у него на солдата больше.

Действительно, чего это я ломаюсь?

Леша помогает мне напялить немецкую шинель. Ну, уж раз маскировка, то маскировка! Я наглухо застегиваю шинель на верхнюю оловянную пуговицу — до самого подбородка.