Особое задание

Крепко вас целую. Гера.

Декабрь 1942 года.

Здравствуй, дорогая Люсенька!

Сегодня встретил одну девушку, с которой когда-то учился в институте. Она теперь в Москве. Как я рад, что встретил ее: многое узнал о ребятах, о Свердловске! Ведь 31 декабря исполнится год, как я уехал из дому. А как я часто вспоминаю всех вас, моих милых, родных. Осталось недолго ждать, вот-вот должен уйти в задание.

Люся, у меня к тебе просьба: заботься о маме, ей, бедной, сейчас особенно трудно приходится. И, по­жалуйста, прошу тебя, не серди ее. В конечном счете, она всегда ведь права, а мы часто с тобой не правы.

Как здоровье папы? Наверное, он сейчас работает без отдыха? Ты и о нем не забывай. Ну, да что я тебя учу, сама понимаешь, как нам дороги папа с мамой. Ну, пока все. Крепко тебя целую. Твой брат Георгий.

4 января 1943 года.

...Вчера смотрел в МХАТе «Фронт» Корнейчука. Очень хорошая вещь. На днях иду на спектакль «Евгения Гранде». Очень понравился фильм «Непо­бедимые» о Ленинграде. Волнующая картина. В по­следнее время довольно много видел хороших вещей. Жаль, что закрыта Третьяковская галерея...

Январь 1943 года.

Здравствуйте, моя милая мама!

Только что получил ваше письмо от 24 января. Очень был огорчен, узнав о несчастье, постигшем Мер­куловых. Михаилу Ивановичу сейчас очень туго при­дется... Да и Димке теперь будет невесело, без матери.

Вас заботит мое образование, не беспокойтесь, как только кончится война, сразу же засяду за книги. И если я за время войны не имел возможности прой­ти университетскую школу, то зато пройду школу жизни. А это тоже немало.

Крем «ЮНО» постараюсь обязательно купить.

Мне, пожалуйста, ничего не посылайте — у меня абсолютно все есть. Если бы вы видели, как я попра­вился! Ведь всего я прибыл со дня отъезда на 15 кг! У меня, извините за выражение, стала такая морда, что прохожие на улице оглядываются! К тому же я вы­рос еще почти на полголовы.

Ну, пока все, крепко, крепко целую. Ваш Георгий.

26 февраля 1943 года.

Как-то я вам уже писал, что некоторое время не буду иметь возможности сообщать о себе. На этот случай я дам вам адрес т. Романова, который вам будет отвечать. Начиная с марта, вы будете ежеме­сячно получать перевод на 250 рублей. Это моя, пока маленькая, поддержка вам.

Привет всем нашим. Большой привет передайте Вере Дмитриевне и всем учителям 36-й школы! Ска­жите, что школу я не забываю!

Театр, «манишки», «живем на даче», «отдыхаем в гамаках»...

За всем этим были сжатые до отказа дни, труд, напряженнейший и упорный, работа с раннего утра и до позднего вечера. И так в течение года.

Разведка в тылу врага. Для этого нужно уметь многое. Изучить характер противника — выработать стальной характер у себя. Узнать вражеские повадки, слиться с новой обстановкой, чтобы не выдать себя в трудную минуту.

Потом много месяцев спустя, когда Георгий при­едет на побывку в Свердловск, он, неузнаваемо из­менившийся, сдержанный, выросший, скажет на школьной линейке маленьким товарищам:

...— Разжечь костер, чтобы не было дыма. Умыть­ся, не имея воды. Жить в лесу, чтобы не было видно признаков жизни, — многое нужно уметь разведчику.

Многое нужно... И вчерашний худощавый юноша не просто «прибыл... на 15 килограммов»,— на руках не жирок, а упругие, стальные мышцы. И в человеке уже не только ловкость самбиста, не только стреми­тельность спортсмена — бойца, познавшего тонкости «джиу-джитсу». Умения его обстоятельны и мно­гогранны. Парашютизм. Картография. Минерское дело. Оружие. Техника. Да мало ли что еще... И сверх прочего — рация, шифровальное дело. Дело разведчика-радиста в тылу врага...

Корреспондент 23-23

Слушай боевой приказ! В ночь на 1 декабря убыть в тыл противника в районе озера Нещедро и продвигаться...

Они стоят в одну шеренгу. Снова неизвестно, на какой срок его семьей становятся эти пятеро ребят. Георгий знает о них мало. Вот Володя Кирьянов. Старше его всего шестью годами. Сиби­ряк. До войны приемщик рыбы в Ямало-Ненецком национальном округе, с виду невоин­ственный, невысокого роста, с добродушным деревен­ским лицом. Часто и слова из него не вытянешь. Иван Коледа — рижский железнодорожник. Федор Луш­кин — воспитанник Ташкентского текстильного комби­ната. Слесарь из Барнаула Георгий Казанцев — ребя­та его называют Егором. И, наконец, командир — Саша Морской. Как и все ребята, Георгий немножко влюб­лен в него. Может быть, поэтому он и знает о нем чу­точку больше: и то, почему он — Морской, этот кра­сивый, уравновешенный, всегда подтянутый одессит, и то, что он не Морской, а Шоэль Розенблюм, что он единственный из их группы, кто прошел большую воен­ную школу и вообще нелегкую школу жизни. Георгий знает, что Морской участвовал в финской войне, с са­мого начала на разных фронтах Отечественной, был комиссаром в знаменитом партизанском отряде имени Котовского в Белоруссии, не раз уже возглавляет раз­ведывательные рейды по тылам врага. Глядя на его спокойное лицо, никогда не скажешь, что у этого человека было нелегкое детство. Смерть отца, детский дом времен нэпа, так рано начавшаяся трудовая жизнь. Георгий еще одолевал букварь, когда Саша уже рабо­тал на заводе, заканчивал рабфак и собирался посту­пать в медицинский институт. Но жизнь готовила мно­гим комсомольцам 30-х годов другие университеты. И паренек из Одессы становится чекистом А. П. Коло­совым. А потом тем, кем он известен в группе: старшим лейтенантом Александром Морским.

Саша Морской, 1934 г.

Георгий знает о своих товарищах мало. И Геор­гий знает о них все. И то, как невозмутим и бесстра­шен в «деле» рядовой Кирьянов, как находчив и про­ницателен Морской, как дружны такие разные, но чем-то дополняющие друг друга младший сержант Казанцев и старший сержант Лушкин. Все они стали словно частью его самого, и верность делу для них была именно тем, ради чего спокойно шли на ведо­мое и неведомое, даже на безвестную смерть.

Из начатых, но неоконченных записей Георгия Борисова «Путь к фронту»

«...Итак, приказ получен, и мы тронулись в путь. Кто не знает русских дорог осенью, тот мало поймет меня. Канавы, лужи, выбоины, грязь и грязь, разме­шанная тысячами машин и повозок, запруживающих все пространство между линией фронта и тылом.

И вот в этом море, как неутомимая шлюпка, наша машина пробиралась к фронту в ноябре 1943 года. Именно пробиралась, так как проехать в точном смысле этого слова было невозможно. И если она, оставляя позади себя колонны всякого транспорта, без­надежно увязшего в грязи, продолжала ползти впе­ред, то все это лишь благодаря мускульной силе ше­сти молодых, здоровых парней.

С каждым километром мы все более чувствуем приближение фронта, но пока это больше походит на отдаленный шум моря, и только яркие артиллерий­ские вспышки да зарева пожарищ ночью напоминают о   нем.

Мы проезжаем через сожженные деревни и села. Жителей не видно. Часть их угнана, часть бродит по лесам, скрываясь от немцев. Одни пепелища. Сирот­ливо торчащие трубы немо говорят о горе людей...

Я смотрю на товарищей: у всех строгие лица...»

В ночь на первое декабря группа Морского благо­получно миновала линию фронта и углубилась в леса.

...Концертный зал ярко иллюминирован. Впереди Георгия сидят девушки в нарядных легких платьях, они обмахиваются программками, и на него веет едва уловимым ароматом духов и прохладой. «Неужели им жарко?» Георгий ежится, ему холодно, он хочет ото­двинуться от девушек, но в это время появляются дирижер во фраке и пианист: это Эмиль Гилельс. Ди­рижер поднимает палочку, и вот уже мелодия Пер­вого фортепьянного концерта Чайковского заполняет зал. Георгий опускает веки. Перед ним почему-то всплывает не та привычная картина раздольного лет­него дня, которую вызывали эти звуки раньше, а другая, новая: он видит высокие сосны — они шумят тя­жело, тревожно; за опушкой леса начинается поле, холодный ветер гонит по нему снежные вихри.