Страница 4 из 34
Сергей лежал навзничь, широко раскинув руки, всем телом ощущая теплоту и мягкость родной земли. Воздух был горяч и недвижим. В блекло-голубой бездонности неба медленно растворялись одинокие иссиня-белые облака.
Ему шел двадцать первый год, и парню бы еще только жить и жить. Но это было жестокое лето сорок первого года. На просторах России ярился вихрь самой беспощадной из всех войн. И разгулявшаяся смерть неотступно глядела в глаза миллионов людей.
Он тоже уже не однажды встречался с нею — лицом к лицу. Но до сих пор смерть, обильно разбрасывавшая вокруг изуродованные и окровавленные тела товарищей и боевых друзей, обходила его стороной. И вот сейчас она вновь предстала перед ним — вплотную и неотвратимо. На этот раз не в оглушительном скрежете рвущихся к переправе танков, не в истошном вое пикирующих на истерзанную и опаленную землю бомбардировщиков, а в заурядном облике нескольких немецких автоматчиков. Они стояли рядом, курили сигареты, громко разговаривали и смеялись — здоровые, сытые, засучив выше локтей рукава своих зеленовато-серых мундиров.
Чтобы не видеть их, он закрывал глаза, и тогда слышал, как судорожно бьется в висках кровь, и где-то возле самого уха надсадно пищит одинокий комар.
Еще вчера он был солдатом, с оружием в руках защищавшим Родину, а сегодня…
— Курсант Голубев!
Печатая шаг, Сергей выходит из строя, становится под развернутым знаменем.
В одной руке у него красная ледериновая папка с текстом воинской присяги, ладонь другой сжимает цевье приставленной к ноге винтовки. Буквы расплываются, двоятся, но это, впрочем, не имеет значения: слова присяги он знает наизусть. Голос его звучит взволнованно, но отчетливо.
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…»
А через несколько часов вместе с товарищами, такими же, как он, молодыми солдатами, Сергей идет по заснеженным улицам небольшого русского городка, скрипят начищенные до блеска кирзовые сапоги, развеваются полы шинелей, туго перетянутых в талиях ремнями. Сами собой от гордости расправляются плечи:
«Мы — солдаты! Народ доверил нам защищать Родину!..»
Около входа в кинотеатр, на узком тротуаре, где всегда толпятся люди, Сергея уже ждет Валя. Ей очень хорошо в вязаной из синей шерсти шапочке. Волосы у Вали дымчато-серые — сейчас на них искрятся крупинки инея, — а глаза серые и ласковые. Как все-таки замечательно, что ему посчастливилось познакомиться с ней. И кто мог бы подумать, что эта разбитная, задорная девчонка, которую он с месяц назад случайно увидал за прилавком небольшого галантерейного киоска, станет такой дорогой для него.
— А я уже достала билеты!
— Здравствуй, Валюша! — Сергей пожимает маленькую руку в синей вязаной рукавичке и счастливо улыбается.
Потом они сидят в переполненном зрительном зале. Идет новый фильм — «Профессор Мамлок». Валя напряженно смотрит на экран. Когда там вновь появляются штурмовики, Сергей не выдерживает, наклоняется к уху девушки:
— Я бы сегодня пошел бить этих сволочей, так я их ненавижу. За Тельмана, за Испанию — за все…
— И я…
Тонкие девичьи волосы щекочут губы, пахнут душистым сеном и еще чем-то чистым и свежим…
Нет, это не его вина, и не вина всех этих измученных, безумно уставших русских солдат, которые сидят и лежат рядом, что они остались по эту сторону фронта, попали в плен. Вчера фашисты опять оказались сильнее. Правда, им дорого обошлись несколько километров русской земли. Немало березовых крестов с короткими надписями витиеватым готическим шрифтом поднимется на пологих пригорках, выстроится унылыми рядами у обочин смоленских большаков. Но за убитых врагов и Сергей заплатил дорогой ценой. Кто знает, быть может, уже нашлись люди, которые, не задумываясь, не веря в его честность и в его совесть, поспешили заклеймить его презренным именем изменника Родины…
Сначала где-то позади разорвались один за другим два снаряда. Затем несколько снарядов разорвались впереди и сбоку. А потом началось светопреставление. Такого огневого налета Сергей не помнил. Казалось, еще немного, земля расколется и весь мир полетит в тартарары.
Напрасно, прижавшись ко дну окопа, он пытался слиться с почвой. Земля ерзала и вздрагивала, стараясь оттолкнуть Сергея от себя. Он совсем оглох, задыхался от едкого дыма, от пыли, набившейся в рот и нос.
Когда немцы перенесли огонь в глубь обороны, — Сергей не сразу пришел в себя, измученный непрерывным ожиданием прямого попадания снаряда в окоп. Трясущейся рукой отстегнул от пояса флягу и припал запекшимися губами к ее горлышку. И лишь тогда, среди свиста и бульканья летящих над головой снарядов, различил нарастающий гул моторов.
Он выглянул за бруствер и на мгновенье зажмурил глаза. Уж слишком много было немецких танков. А за ними, в колосящейся ржи, во весь рост, не пригинаясь, шли автоматчики.
Где-то слева тявкнула уцелевшая «сорокапятка». Сергей увидел, как вспыхнул огонек на серой броне. А когда танк развернулся и, стреляя на ходу, понесся на артиллеристов, он спокойно передернул затвор и, тщательно прицеливаясь, начал стрелять.
Конечно, можно было последний патрон в магазине винтовки оставить для себя. Или, сжав в бессильной ярости кулаки, — бутылок с горючей смесью у него не было, — броситься навстречу танку. Но кому и зачем нужна подобная смерть?
Сергей не знал изречения мудрого Сократа: «Сдаться, когда нет другого выхода, еще не значит признать себя побежденным». Но в ту минуту, когда, спустив курок, он не почувствовал в правом плече привычного толчка от отдачи, — своих выстрелов среди грохота танков, разрывов снарядов и мин, частой автоматной и винтовочной стрельбы он не слышал, — Сергей подумал: пока человек жив, он еще не побежден. Сейчас он тоже уверен: нет, еще не все кончено. Пусть проклинают судьбу те, кто смирился с поражением, уверовал в свое бессилие. И пусть те, кто действительно струсил, стыдливо опускают глаза и дрожат за свою недорогую жизнь. Для него борьба продолжается. Он пройдет через все испытания, свято храня верность своему долгу. И если ему будет суждено уцелеть и, рано ли, поздно ли, вернуться к Родине — он возвратится к ней таким же преданным и любящим сыном, каким был всегда и каким остается сейчас.
А для него надо жить!.. Жить, чтобы бороться! Пока же — ниже голову. Иди молча, стиснув зубы.
Стиснув зубы!..
Ему идет двадцать первый год. Ему бы еще жить, легко дышать, радоваться весенней кипени, женской ласке. А что отныне у него впереди? Смерть? Презрение?
Сергей присел на край кровати, и отец открыл глаза. Какой у него измученный вид, как ввалились глаза, запали щеки, выдались скулы. Кто мог подумать, что проклятая болезнь сумеет так скоро и неожиданно свалить этого сильного, жизнерадостного человека.
— Ну, что нового, Листер? — отец пытается улыбнуться, и Сергею становится не по себе от этой вымученной улыбки. Он понимает, каких усилий стоит изнуренному мучительной болью человеку эта улыбка, знает, как мужественно встречает смерть отец — самый дорогой и близкий человек.
Вот уже почти два месяца прошло с тех пор, как профессор сказал Сергею: «Медицина здесь бессильна» — и беспомощно развел руками. И все эти дни ноет и томительно сжимается сердце, по ночам душат слезы — от жалости, от сознания своего бессилия помочь, от страшного ожидания неотвратимой потери.
Отец бодрится, часто говорит Сергею и матери: «Все будет хорошо. Вот поднимусь, отдохну — и наконец все вместе съездим в Иркутск, к тете Паше, побываем на Байкале…» Но Сергей понимает: это говорится для того, чтобы успокоить, утешить их… Отец не знает, что сыну все известно о его болезни, и не замечает, или делает вид, что не замечает, как тяжело Сергею казаться при нем бодрым, убежденным в том, что все действительно кончится хорошо. Но сам-то он, конечно, догадывается, что ждет его, хотя никто и не произносил при нем вслух короткого, но страшного, рокового слова «рак».