Страница 3 из 34
— Моя дома осталась… Мать сбережет…
Борис криво усмехнулся.
— Фотографию-то сбережет, а вот сына… Что дальше делать будем, Леня?
Лужин пожал плечами.
— Дождемся ночи. А там пойдем к фронту.
— А где он, фронт? Ты знаешь? Может, и нет его больше. Видел, как прут? Не угонишься.
— Остановятся…
— Это, кто знает. А вот наткнешься на немцев — и конец. — Борис снова полез в карман, вытащил аккуратно сложенный листок бумаги. — Читал?
Лужин увидал одну из часто встречавшихся ему немецких листовок.
— На кой черт ты ее таскаешь?
— Я, брат, много передумал за эти дни. И знаешь, по мне уж лучше плен, нежели пуля в лоб, так ни за что, ни про что. Ведь и разговаривать не станут, коль встретятся.
— Да ты что…
— Разве я виноват, что здесь вот оказался… один… Вон видишь, машут пока, зовут, — он кивнул головой в сторону танков. — Потом снова начнут стрелять. Осколок дурной заденет — и подыхай как собака… никому не нужный. Воды даже никто не подаст…
— Да ведь это же… — Лужин запнулся, не находя нужных слов.
— Знаю, знаю. Сейчас начнешь: измена родине, предательство. А кого я предал? И, можно подумать, тебе жизнь надоела? Впрочем, надоела — стреляйся. Все равно больше делать нечего. — Борис говорил зло, резко бросая фразы. Кивнув на лежащий рядом с Лужиным карабин, он презрительно скривил губы и деланно засмеялся: — На это надеешься. Как же, выручит!
— Выручит! Не затем мне оружие дали, чтобы я его под ноги врагу бросил… А ты, я смотрю, поторопился… За это, знаешь…
Над головой просвистел снаряд, и одновременно донесся звук орудийного выстрела: танки опять начали обстреливать лес. Лужин и Перцев, прикрыв головы руками, прижались к земле. Несколько осколков пронеслось где-то совсем близко, сбивая листья и ветки…
Выпустив наугад десяток снарядов, танки медленно двинулись к лесу, но, проехав метров двести, снова остановились. Теперь стали отчетливо видны белые кресты на серой броне. Снова открылась крышка башни у одного из танков, и из люка появилась черная фигура танкиста. Он соскочил на землю и, спокойно прохаживаясь около танка, стал махать рукой.
Лес молчал.
Лужин осмотрелся. Вблизи никого не видно. Кажется, здесь только он и Перцев. Тот лежал на спине, курил папиросу.
«Всем запасся, — с неприязнью подумал Лужин. — Пошарить было где».
Он вспомнил десятки брошенных автомашин, повозок. Чего только в них не было! Почему-то перед глазами встала застрявшая в болотце штабная машина, мимо которой он проходил сегодня на рассвете. На полу пишущая машинка, бумаги, раскрытый чемодан, из которого вывалились шелковое платье, еще какие-то предметы женского туалета…
Короткие автоматные очереди, доносившиеся сзади, стали слышны отчетливей, громче. Борис порывисто привстал и сидя прислушался.
— Слышишь? Автоматчики лес прочесывают. — Лицо у него стало бледно, напряженно. — Скоро здесь будут.
Лужин протянул руку к карабину.
— Будут или не будут, а я пока того гада, что руками машет, попробую убрать.
— Не смей! — Перцев схватил карабин. — Ты только стрельнешь — они весь лес разнесут… А с ним вместе и нас…
— Отдай карабин! — Голос Лужина звучит глухо, угрожающе. А в мыслях: «Неужели и у меня такие глаза?»
— Успокойся. И не двигайся. — Борис сует руку в карман. Леонид видит перед собой маленькое, кажущееся бездонным отверстие в стволе нагана и инстинктивно откидывается назад. Перцев криво улыбается:
— Ты уж извини меня, дружище, но я не хочу, чтобы ты делал глупости.
Леонид молчит, тяжело дышит.
«Что же это такое? Впрочем, он всегда думал только о себе, любил себя одного. Дружил, когда находил в этом выгоду».
— Это идиотизм, сидеть и ждать, пока сюда придут автоматчики. Уж тогда-то пощады не будет.
«О чем это он… Ах, да… Сволочь… Трус…».
— Какую пощаду ты ждешь? У нас есть оружие… И наши недалеко…
Перцев не слушает. Он, должно быть, давно решил, что ему делать. И сейчас торопливо, горячась, стремится склонить Лужина на свою сторону.
— Да пойми же ты, наконец, ведь ты никогда не был дураком, Леня. А только круглый дурак может ни за что отдать жизнь. Никто даже не будет знать, как тебя убьют. А там, — Борис кивнул в сторону танков, — жизнь.
Леонид грубо выругался.
— Ругайся сколько угодно — дело твое. Только помни: тех, кто сам не сдается, они убивают. А останемся живы — видно будет.
— Туда я не пойду. И ты не пойдешь. Нет туда дороги.
— Довольно. Хочешь подохнуть — подыхай: твое личное дело. А мне жить не мешай.
— И ты это называешь жить?
— Да, жить… Как угодно, но жить. — Борис отшвырнул карабин в сторону. — Надеюсь, ты не станешь мне на пути. Не убивать же мне тебя в конце концов. Тем более, что я в свое время… Впрочем, стоит ли вспоминать…
Но оба вспомнили.
Ледоход на реке. Наскакивающие одна на другую и с треском раскалывающиеся льдины, бурлящая коричневая вода. Не желая отставать от друга, Леонид, почти не умеющий плавать, тоже прыгает с льдины на льдину. А на берегу что-то кричит, отчаянно машет руками испуганная Ольга. И вдруг край льдины отламывается, Леонид падает в ледяную воду… Да, он обязан Перцеву жизнью: тогда Борис бросился за ним в реку, помог добраться до берега…
— К сожалению, этого нельзя забыть. Но лучше бы ты тогда вместе со мной пошел на дно…
— Это было бы совсем ни к чему. Погибнуть — не фокус. Надо уметь жить…
— Не всякий может и умереть по-человечески.
Борис поморщился:
— Все это слова. А жизнь одна.
— Нет, это не только слова. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Помнишь?
— Ну и что? Испания была далеко, все повторяли красивую фразу — и я тоже…
— Подлец… Какой ты подлец!
Вновь где-то позади послышалась стрельба — на этот раз еще ближе. Борис встал.
— Ну, так вот. Я тебе всегда был другом — ты это знаешь. Бывало, правда, иногда… Ну, да ладно, мелочи то все. И теперь я тебе говорю как друг. Не хочешь слушать меня — прощай. Только имей в виду: еще немного — и будет поздно.
Втянув голову в плечи, Борис оглянулся по сторонам. На поляне по-прежнему стояли три танка. Около них расхаживали немцы. А лес, казалось, вымер. И несколько увядших листьев, устало упавших наземь, лишь оттеняли воцарившуюся вокруг неподвижность.
…Когда Лужин сообразил, что же в конце концов произошло, Перцев был уже на другом берегу ручья и быстро шел среди кустарника. Вот он вышел на поляну и поднял вверх согнутые в локтях руки. Он шел, сутулясь, не оглядываясь назад, на виду у всех, кто еще был здесь, на опушке леса…
Кровь хлынула в лицо Лужину, в одно огромное чувство смешались ненависть, стыд, презрение, боль. Он посмотрел в одну сторону, в другую… Рядом никого. Но метрах в тридцати от него вдруг мелькнула среди пожелтевшей редкой листвы серая шинель. Несколько секунд, и на поляне показался еще один солдат. Так же, как и Борис, сутулясь и подняв руки, он шел к танкам.
Задыхаясь, Леонид схватил карабин, передернул затвор, припал щекой к холодному ложу. И вот уже в прорези мушки колышется вещевой мешок.
«Вернись, Борька. Вернись…» — шепчут пересохшие губы. Но Перцев, подняв руки, спотыкаясь, идет все дальше и дальше.
Где-то в стороне идет за ним еще один. А быть может еще?
Тщательно прицелившись, Лужин нажимает курок. Он видит, как Борис дернулся всем телом, медленно опустил руки, попробовал повернуться назад и грузно упал лицом в землю.
Все!
Лужин видит, как бегут к танкам немцы, и торопливо перезаряжает винтовку. И в это же время из леса один за другим раздаются несколько винтовочных выстрелов. Взмахнув руками, падает один из танкистов, другой безжизненно повисает на башне, а затем медленно сползает вниз…
С деревьев тихо сыпятся листья.
Непобедимый
…Человек не для того создан,
чтобы терпеть поражение…
Человека можно уничтожить,
но его нельзя победить.