Маршал Блюхер

— Я и сейчас немножко робею, товарищ Валериан. Вам могу сказать все, что думаю. Вы для меня ближе отна родного. Кое–чему я за это время научился. И почитал, и посмотрел, и повоевал. И все‑таки это громкое звание, «главком», меня как‑то давит. Ведь у меня за спиной всего–навсего двухклассная сельско–приходская школа. Все самоучкой беру. А здесь еще раны раскрылись. Гак некстати… И знаете, что меня всегда выручает, как бы приподнимает, это наше партийное надо. Сам Ленин говорит нам — надо! Отступать некуда. Или мы их разобьем, или они нас скрутят. Извините, если что не к месту сказал или лишнее…

— Все вроде к месту. Главная мысль выражена с большой ясностью: надо. Это у всех у нас в крови. И мне бывает трудно, кажется, силы на пределе, и вот тут появляется надо. Словно второе дыхание. И помогает преодолеть слабости, свойственные каждому человеку. Ведь мы не железные. Мы самые обыкновенные люди… А теперь от общего разговора перейдем к конкретным делам. У нас нет отряда, но мы его организуем и пошлем вслед за вами. В предельно короткий срок.

— Спасибо, Валериан Владимирович!

— Это тебе спасибо. И за то, что зашел, и за то, что до всего доходишь самоучкой. Пиши, как и прежде. Обо всем пиши. Как говорил — начистоту.

Куйбышев проводил Блюхера до двери, сильно пожал руку:

— Счастливого пути, Василий Константинович!

И снова стучат колеса, мелькают деревни и города. И снова неприятные разговоры с железнодорожным начальством о первой очереди, о срочной отправке. И когда не помогает мандат главкома, выручает маузер. Стоит только намекнуть. Эшелоны торопятся, эшелоны идут полным ходом до Борской. А здесь хмурый, неразговорчивый начальник станции предупреждает:

— Обложили казачишки линию. Не знаю, проскочите или под откос пустят. Глядите сами. Не мне вас учить, товарищ главнокомандующий.

— Да я не гордый. Поучи, пожалуйста.

— Не моего ума дело.

Блюхер не спеша вернулся в штабной вагон. Развернул карту.

До Оренбурга еще далеко. Фронт, оказывается, ближе, чем думали. Нужно собрать командиров, комиссаров, посоветоваться.

Совещание было коротким. Блюхер рассказал о сигнале начальника станции, изложил свое мнение — надо прорываться к Оренбургу. Попросил высказаться.

Присутствующие молча переглянулись. Прошло несколько тягостных минут.

Молчание злило Блюхера. В чем дело? Ошеломлены новостью или не согласны с выводом?

Встал заместитель командира 1–го Уральского стрелкового полка Павлищев:

— Гражданин главнокомандующий, по–видимому, удручен пассивностью собравшихся. Все объясняется просто. Обсуждать‑то, в сущности, и нечего. Нужен боевой приказ, в котором будут определены исполнители и сроки.

— Иван Степанович прав, — сказал начальник штаба Бартовский. — В боевой обстановке дебаты излишни. К тому же мы не располагаем разведывательными данными, на основе которых можно строить оперативные выводы.

— Вывод один — надо пробиваться к Оренбургу, — подытожил неприятный разговор Блюхер. — Через час выступаем на Бузулук.

Все ушли. Блюхер свернул карту. Упрекнул самого себя: «Надо было собрать одних коммунистов. С этими наемными военспецами пока нет общего языка. И будет ли — покажет время. По–своему они правы. Сейчас, наверное, злословят по адресу главнокомандующего, который не командует, а митингует. Ладно, учтем и этот урок».

Через час эшелоны двинулись на Бузулук. На станции Котлубанской по теплушкам ударили из пулеметов. Блюхер выскочил из вагона. Осмотрелся. Откуда и кто стреляет — не видно. А очереди поливают платформу, бойцы мечутся, сбивают друг друга, падают. Начинается паника.

Справа повелительно и громко прозвучала команда:

— Батальон, становись! Смирно!

И все устремились на этот голос.

Блюхер увидел Павлищева. Высокий, стоит не сгибаясь, лицо спокойное, мужественное, и в голосе сила и власть:

— Винтовки на руку! Вперед, за мной!

И, не оглядываясь, побежал к большому кирпичному зданию, в котором засели белогвардейцы. И все устремились за ним. По станции покатилось яростное, затяжное, уверенное «ура».

Блюхер вернулся в вагон. Он еще слышал голос Павлищева. Как это все просто и уверенно сделано. Одной уставной командой напуганная толпа превращена в боеспособную войсковую часть. Бывший подполковник знает свое дело. Для него война — ремесло.

В дверь постучали.

— Войдите, — насторожился Блюхер.

Павлищев подошел, доложил:

— Засада противника уничтожена. Захвачен пулемет и двенадцать винтовок. Путь свободен.

— Спасибо, Иван Степанович!

— В таких случаях говорят: благодарю от лица службы, — улыбнулся Павлищев. — Я выполнил свою элементарную обязанность. Если нет замечаний…

— Только одно — ваш полк пойдет головным.

— Слушаюсь!

Сбивая засады и разъезды, эшелоны пришли в Бузулук. Здесь получили подкрепление — влился красногвардейский отряд офицера большевика Георгия Васильевича Зиновьева.

18 мая Сводный отряд миновал станцию Новосергиевскую и остановился. Белоказаки разрушили железнодорожное полотно, сожгли станционные постройки, подпилили телеграфные столбы.

Восстанавливая путь, вели бой. Несколько часов отбивали атаки у станции Татищевской. Вышли из эшелонов, опрокинули наступающих и отогнали на семь верст. И только вернулись к полотну железной дороги и залезли в вагоны, как снова подняла тревога:

— Казаки у насыпи! В ружье!

Пустили в ход пулеметы и орудия. Всадники ускакали.

Поднимаясь в штабной вагон, Георгий Зиновьев сердито сказал Блюхеру:

— Это не война, а сплошная трепка нервов. Надо вылезать из вагонов, маневрировать, в поле бить противника.

— Я сам об этом давно думаю. Вот прорвемся к Оренбургу и сдадим эшелоны железнодорожникам. Все сядем на коней.

23 мая заняли станцию Сырт и соединились с оренбургскими красными отрядами. И тут выяснилось, что распрощаться с эшелонами очень трудно: нет повозок и полевых кухонь. Блюхер пожалел, что второпях не взял обозное имущество в Екатеринбурге. Да и в Челябинске все это добро лежит на складах. Послал телеграмму Голощекину с просьбой срочно выслать повозки, походные кухни, котлы. Ответили довольно быстро: «Вы находитесь на войне и просите кухню, повозки, котлы и ложки. Вы забываете, что на войне — по–военному».

Блюхер показал телеграмму Зиновьеву, сказал, не скрывая обиды:

— Что значит, «на войне — по–военному»? Брать у населения в долг без отдачи? Озлоблять людей? Я на это не пойду.

— Да ты не горюй. В Оренбурге разживемся обозным имуществом. Давай‑ка подумаем, как быстрее ликвидировать вновь воскресшее войско Дутова.

IV. НА ЛИНИИ ОГНЯ

К концу мая обстановка резко изменилась. Восстал чехословацкий корпус, следовавший по Сибирской магистрали во Владивосток для отправки на родину. 27 мая белочехи захватили Челябинск и начали наступление на Троицк. 8 июня пала Самара.

Назначенный командующим Оренбургским фронтом Г. В. Зиновьев направил сводный отряд Блюхера навстречу белочехам под Бузулук. До Бузулука дойти не удалось. На полпути Блюхер встретил отступающих защитников города. Шли и ехали. Цеплялись за крыши вагонов и висели на буферах и подножках. Раненые вместе со здоровыми. И у всех грязные, обросшие волосами суровые лица.

Бойцы Челябинского отряда рассказали Блюхеру о гибели своего командира Соломона Елькина. Он отходил последним, прикрывал отступающих. Погиб пулеметчик. Елькин отодвинул убитого и повел огонь — скупо и точно. Цепь атакующих залегла, но вскоре нахлынула вторая. Елькина обошли со всех сторон. Он стрелял расчетливо и экономно, а когда кончились патроны в пулеметных лентах, выхватил револьвер. Пять пуль — в набегающих. Шестую — в висок.

В памяти Блюхера всплыли дни совместной работы в Челябинском ревкоме и в Совдепе, создание первых отрядов. Вспомнил яркие, беспощадно разящие меньшевиков и эсеров выступления Елькина на митингах и собраниях. Его ненавидели враги. Его любили товарищи. Только так и мог умереть боевик, двенадцать лет носивший на каторге кандалы, Соломон Яковлевич Елькин.