Страница 71 из 79
— Солдаты императора! — торжественно начал командующий. — Божественный государь послал нам помощь на... — Ямада в раздумье поглядел на лепные украшения потолка, — на двухстах судах! Из Ямато завтра вылетит армада, — так и напишите, Хата, — армада самолетов. Самураи! Император ждет от вас подвига во славу страны ваших предков. Убивайте каждого чужого, кто пришел в эту облагодетельствованную нами страну. Помните: вы самураи — народ, избранный богом повелевать всеми народами мира! — Ямада выпрямился в кресле и внимательно смотрел на колонки иероглифов, возникавших под быстрым пером Хаты. Реденькие, седые брови Ямады встопорщились, глаза запали и, отражая свет лампы, жестко поблескивали. Голос постепенно окреп, в нем появились сухие металлические нотки. — Будьте жестоки, самураи! Вам нет ничего запретного. Убивайте! Убивайте противника всегда и везде! — Ямада передохнул. — Вот и весь приказ, Хата. А дальше — только вам, — он нахмурился. — На пути отступления отравить водоемы. В южные районы забросить чуму, — раздумывая, постучал холеным ногтем по столу. — Все зараженные слуги бога пусть сдаются в плен... — Ямада задохнулся и замолчал, устало закрыв глаза... И опять появилась женщина с ребенком. Она смело шла к столу. Кандалы ее тихо позвякивали: «Придет и ваш час!»
Ямада вздрогнул. Хата удивленно поднял брови. Репродуктор в темном углу внезапно ожил:
— Господин командующий, воздушная тревога!
В городе уже рвались бомбы.
Утром второго дня солдаты увидели над центральным дотом Обо-ту белый флаг. Самохвал приказал прекратить огонь и дать ответный сигнал.
На штыке подняли полотенце. И сейчас же из дота на вершину сопки выполз японец и пошел к белому флагу. Он казался вдвое меньше от частых поклонов и приседаний. Со всех сторон на него смотрели строгие настороженные глаза. Зная вероломство врага, солдаты были готовы встретить сокрушительным отпором любую провокацию.
Японец остановился в трех шагах от окопа Зайцева, поднял руки вверх и сказал тихим покорным тенорком:
— Моя ходи-ка нада самая борьсой капитана.
— Иди сюда! — крикнул Гурин. Ему было поручено проводить парламентера в штаб.
Оглядываясь на покинутый дот, японец спрыгнул в окоп. Его провели на командный пункт. Скоро стало известно, что японцы из укрепрайона согласились на безоговорочную капитуляцию.
Наступила звенящая тишина. Застрекотали кузнечики, несмело запели жаворонки, зашуршал ветер в кустах. Из центрального дота, строго по одному, выходили понурые японцы — почти все без погон и знаков различия. Они боязливо озирались по сторонам и бросали оружие под ноги часовому, одиноко стоявшему на колпаке дота.
Советские солдаты подходили к строю пленных, с интересом разглядывая их лица, странно похожие друг на друга, сиявшие одинаковой испуганно-приветливой улыбкой.
— Довоевались? — с усмешкой спросил Зайцев. — Эх вы, самураи! Насосались крови, а на расправу жидковаты? И про харакири забыли!
— Засем забыри? — воскликнул японец, бывший парламентер. — Наша капитана шибко ругай: давай харакири — живота резить... — он говорил охотно. — А засем резить? Ниппон ходи нада. Мадама живи Ниппон... — грусть послышалась в его голосе. — Маренькая рюди живи... — он скользнул взглядом по суровым лицам русских.
— Гляди, как разговорился! — изумился Гурин и, подойдя ближе, спросил: — Ты, однако, кто будешь? — видя, что тот не понял, Гурин повторил вопрос, подделываясь под речь японца: — Твоя чего умеет?
— Ситеряйра! — с готовностью ответил тот и, опустив голову, покраснел.
— Стрелять, говоришь? Это, считай, ты делать разучился! — насмешливо заметил Зайцев.
— Ну, не все они такие оголтелые, — Камалов протиснулся к Зайцеву. — И у них хорошие попадаются.
— Э... — протянул Зайцев. — Черная собака, белая собака... Все одно! Будут хороши, когда деваться некуда.
Но для Гурина безоружный японец был уже не враг. Ему хотелось узнать: кто воевал против него?
— Ниппон — крестьянин? — настаивал он.
Японец напряженно улыбался, собрав лоб в морщины.
— Скосимо вакаримассен[11], — растерянно ответил он. — Извинице...
Гурин повторил вопрос, подкрепляя слова жестами.
— Моя фанза... — японец шевелил губами, подыскивая нужное слово. — Фанза дерай! — радостно воскликнул он.
— Значит, строитель! — облегченно вздохнул Гурин, вытирая выступивший пот. — Понятно! — он улыбнулся. — Хорошо, что ты никому под горячую руку не попался.
Подбежал запыхавшийся Сайразов, забывший о боли в руке.
— Где комбат? Ай-бай, жолдастар! — в голосе его слышалась зависть. — Под горой, у моста, наши генерала поймали. Говорят — командующий укрепрайоном, — и с горечью в голосе спросил: — Думаешь, генералы всегда попадаются? Ай-бай!.. Это, жолдас, не поручик. Что я теперь в ауле говорить буду? Просмотрел генерала, совсем рядом был...
Он долго еще сокрушался под смех окруживших его солдат.
В штаб дивизии на самоходном орудии доставили сухощавого японца — в форме, но без знаков различия. Увидев дежурного, он четко, раздельно выговаривая слова, спросил по-русски:
— Где я могу видеть генерала, командира вашей высокочтимой армии?
Намура был совершенно уверен, что к укрепрайону прорвалась танковая армия. Хитрость с фарами на подходах к городу обманула его разведку.
В комнату вошел советский генерал.
— Вверяю себя вашей чести, высокорожденный победитель! — напыщенно произнес японец и, положив ладони на колени, склонился в поклоне.
— Правильно, Намура, — генерал усмехнулся. — Я действительно высокорожденный — сын кровельщика. Как же вы оказались вне укрепрайона, когда весь гарнизон под землей?
Тишина. Намура нервно потер руки и тихо сказал:
— Я вышел погулять...
Штабные офицеры сдержанно засмеялись.
— Кто же его задержал... на прогулке? — генерал обернулся к окружавшим.
— Я, товарищ генерал. Старшина Золотарев.
— От лица службы объявляю благодарность. — Золотарев выпрямился по-уставному, намереваясь ответить, но генерал жестом остановил его. — И награждаю орденом Красной Звезды.
— Служу Советскому Союзу!
— Хорошо служите, Золотарев.
— Так точно! — невпопад вырвалось у Золотарева, он покраснел. Генерал улыбнулся.
Всеми забытый, стоял Намура, опустив голову и нервно покусывая тонкие губы. Очки его, тускло, поблескивая, сползли на самый кончик короткого тупого носа.
Утром Карпов по поручению начальника политотдела дивизии выбрал место для захоронения погибших советских воинов. Затем поехал в русский пригород, чтобы разыскать столяров.
С машиной поравнялся пожилой русский, тяжело опиравшийся на палку. Шофер резко затормозил.
— Гражданин! — окликнул Карпов.
Пожилой испуганно остановился и начал кланяться. Шофер тихо проворчал:
— До чего людей довели, сволочи! — и сплюнул.
Карпов спросил:
— Вы не скажете, где живет столяр? Лучше — гробовщик.
После короткого раздумья человек, опять-таки с поклоном, начал объяснять. Но Карпов усадил его в машину и попросил указать дорогу. Тот нехотя согласился. Попетляв по переулкам, они остановились возле небольшой приземистой избушки с двумя вишнями в глубине двора, покрытыми черными переспелыми ягодами.
Проводник хотел выйти из машины, но Карпов приказал шоферу отвезти гражданина туда, куда он шел. Старик рассыпался в благодарностях, даже слезы выступили у него на глазах. Карпов вошел во двор, густо заросший лебедой и крапивой. Только от калитки к двери избушки и к сарайчику была протоптана чуть заметная тропинка. Карпов постучался в дверь, рассеянно оглядывая запущенный дворик. Сруб у колодца прогнил и завалился. Под вишнями буйно разрослись кусты бузины.
— Кого ищете, господин офицер? — послышался сзади глуховатый старческий голос.
Быстро обернувшись, Карпов увидел в дверях сарайчика высокого, но уже согнутого годами старика с широкой седой бородой и густыми усами, одетого в просторную холщовую рубаху.
11
Не понимаю (япон.).