Гибель дракона

— Чем, чем? — переспросил майор, сдвигая брови.

— Со-до-ку, — повторил Плотников по слогам. — Есть такая болезнь в Японии. Редкая болезнь. Лекарство я получил. На дневке начнем вливания. — Было видно, Плотников очень устал и взволнован. — Я не ожидал этого, товарищ майор, — продолжал он, краснея. — Откровенно говоря, не поверил вам сразу... тогда... А вот видите... — даже шея его стала багровой.

— Соберите политруков, товарищ комиссар, — поднялся майор. — Пусть проведут разъяснительные беседы.

— Есть.

Больше о содоку они не говорили.

Колонна полка втягивалась в падь, зажатую крутыми склонами сопок. Впереди вспыхнули золотистые лучи. Дрожа, они змейками пробежали по небу и исчезли. Потом показались снова и слились в ровный, ослепительный полукруг. Глядя на просыпавшуюся степь, солдаты повеселели. На склонах сопок голубели заросли крупных колокольчиков, по сторонам дороги, одинокими часовыми, высился розовый репейник, а в падях, на привольных лугах, раскинулись желто-белые поляны ромашек. Темнели бугорки торбаганьих нор со светлыми пучками прошлогодних ковылей. У обочины дороги, прячась под широкими листьями лопухов, белели нежные душистые гвоздики, кое-где, словно искорки, мелькали звездочки горицвета.

В стороне от дороги, в высокой траве показались походные кухни, ушедшие вперед с последнего привала. Из труб прозрачными клубами поднимался дымок, рассеиваясь в чистом воздухе. Повара в белых куртках и колпаках хлопотали возле котлов. Стреноженные кони, отмахиваясь от оводов, паслись на изумрудно-зеленом, словно нарисованном, лугу.

Привал!

На второй дневке в полку Сгибнева всем, кто был укушен или поцарапан крысами, второй раз ввели лекарство. Укол проходил безболезненно, только позже солдаты жаловались на сильную усталость. После трех вливаний больные чувствовали себя вполне хорошо.

— Что это за... содоку, профессор? — обратился командующий фронтом к генералу медицинской службы, начальнику санитарного управления.

— Содоку — болезнь укуса крысы, — заговорил профессор, изредка касаясь пальцами седеющей клинообразной бородки. — Переносчиками могут служить мышь, белка, суслик — грызуны. За последние пятнадцать лет у нас в Союзе не было ни одного случая заболевания: содоку распространена в Японии, и наши медики почти не работали над ней. Возбудителя открыл в 1916 году японец Футаки, но кардинального лечения не предложил. Лучшим лечением признано повторное вливание новарсенола малыми дозами. Сама по себе болезнь не так уж страшна, но при повышенной вирулентности микробов и общем ослаблении организма возможны серьезные осложнения — общий или частный паралич.

— Болезнь укуса крысы, — задумчиво повторил командующий, поглаживая шишкастую бритую голову. Что-то записав себе в книжку, обратился к генералу тоном приказа: — В местах расквартирования частей принять все меры к ликвидации грызунов. Выделить необходимые средства. В пятидневный срок разработать, размножить и разослать инструкции. Создать специальные команды. Оздоровить болота. Надо связаться с паразитологами. Лучше всего с Козловской. Она хорошо знает Восток.

— Ну, что скажете вы? — обратился командующий к полковнику контрразведки, когда начальник санслужбы вышел.

Полковник встал.

— Если сопоставить показания задержанного на границе шпиона Трюнина и факты, которые нам теперь известны, то напрашивается вывод о начавшейся уже, — подчеркнул полковник, — бактериологической войне.

Командующий неопределенно кашлянул, вертя в пальцах толстый красный карандаш.

— Родник у этого пограничного знака заражен сапом. Между тем, ветеринарная служба имеет акты об абсолютной безвредности этого родника к моменту расквартирования наших частей. Животных на границу не завозили почти три года. Вывод: родник заражен с той стороны.

Карандаш в руках командующего хрустнул и сломался. Точным движением он бросил обломки в корзину под столом и отвернулся к окну.

— ...Трюнин показал: «О том, что источник заражен, я знал от японского капитана Казимуры». Вывод: заражение производится по приказу командования Квантунской армии. И дальше: «Ведает всем этим начальник отряда 731 Исии Сиро, который специально приезжал со станции Пинфань в город Маньчжурии». Еще: «Мысль о плотине в пади Узкая принадлежит атаману Семенову. Так же, как и диверсия зараженными крысами».

— Та-ак, — протянул командующий, не отрывая взгляда от окна. — Придется вам принять срочные меры. Я не могу не знать, какой сюрприз ждет солдат завтра. Через тридцать дней доложите точно, что готовится в отряде семьсот тридцать один. По своей линии дайте еще раз указание тщательно проверить каждый участок рубежа.

— Слушаюсь.

Отпустив полковника, командующий внимательно перечитал донесение и сводку за прошедшие сутки. Подумав, взял чистый лист бумаги, крупно вывел: Государственный Комитет Обороны. Через несколько минут он вызвал адъютанта:

— Срочно зашифровать и отправить.

Несколько ночей полк шел берегом Аргуни, а потом круто повернул влево и углубился в сопки. На последней дневке собрался митинг. Командир полка объяснил задачу: за три месяца полк должен отрыть вдоль границы противотанковый ров длиной около двадцати километров и построить оборонительные сооружения. Предстояло вынуть почти сорок тысяч кубометров камня. Чтобы сохранить постройку в тайне, работать можно только ночами.

Утром на седьмой день батальоны развели по рубежу. Отрыли землянки, накрыли их плащпалатками, а вечером вышли на работу. Участок полка начинался у сопки, изрытой по северным склонам полузасыпанными окопами. Вдали виднелись протоки Аргуни, заросшие болотными травами, в них гнездилась непуганая дичь. В протоках косяками ходила рыба, но рыбаков не было. На границе было неспокойно, колхозники, жители пограничного поселка, выехали с обжитых мест. Дома стояли хмурые, с заколоченными крест-накрест окнами и забитыми дверьми. Дорога посреди улицы поросла сорной травой.

Крутой западный склон приречной возвышенности, постепенно снижаясь, переходил в волнообразную гряду уходящих вдаль сопок. В распадках, где вода и ветер выточили отвесные стены, сверкал камень. Камень желтый, ноздреватый, рыхлый, как песок; камень голубой с блестящими прожилками слюды; розовый, испещренный алыми точками; зеленый, пронизанный белыми ломаными полосами, точно разрисованный под мрамор; черный гранит валунами, величиной с хороший дом; в самом низу пестрела разноцветная каменная крошка, спрессованная в единый монолит.

С наступлением темноты во рву слышался стук кирок и шорканье лопат. Полковое знамя выносили на рубеж, как в бой, и оно стояло на участке роты, добившейся первенства в труде.

Между двух высоких сопок капитан Казимура вышел из машины. Шофер прилег. До утра он должен ждать: мало ли что может случиться с разведчиком. Казимура, пригибаясь и испытывая настойчивое желание повернуться и побежать обратно к мягкому, нагретому телом сиденью автомашины, спускался с перевала. Вот от того камня, похожего на куриную голову, останется сто метров до границы. От него еле заметным распадком начинается Куриная падь. Чудовищными горбами чернели силуэты сопок, слышались загадочные ночные шорохи. Капитан вздрогнул: если взорвать гранату и выстрелить несколько раз? Шофер подтвердит, что переход не удался... А утром найдут стреляные гильзы. Нет! За ним тоже следят... И, может быть, этот же шофер. С досадой прикусив губу, капитан пополз. Уже около рубежа им овладело суеверное чувство: через падь перебежал заяц, высоко подскакивая и шевеля ушами. Капитан двинулся вдоль распаханной полосы. Недалеко, всего в двухстах метрах, болото, которого так боялся русский. Он, дурак, не знает: если не пить той воды, ничего дурного случиться не может. Как они пугливы! Обретя мужество в трусости другого, Казимура пополз быстрее. Мысленно он уже наметил линию перехода: от камыша на этой стороне до камня у родника на той. Тучи прятали луну. Все шло как будто хорошо. Еще ни один звук не выдал присутствия капитана. Сказывались годы ежедневных тренировок, выучка харбинской школы разведчиков.