Страница 44 из 51
— Разрешите до утра побыть здесь, — обратилась она к командиру полка.
Гордиенко взял девушку за локоть.
— В чем дело, Оля? Что случилось?
Девушка покраснела и закусила губы.
— Да ты скажи, не скрывай.
— Не могу на медпункте… Там этот, из дивизии, Селезнев…
Замполит нахмурился, закурил, потом произнес:
— Тогда понимаю, оставайся здесь.
Гордиенко набросил на плечи плащ-палатку, взял со стола карманный фонарь.
— И я с вами, товарищ майор, — сказал я, вскакивая с большой скамьи, на которой было примостился, чтобы немного соснуть.
— Что ж, идем.
Ночь встречает кромешной тьмой, колючими струями дождя. Месим сапогами густую грязь.
— Вот хлюст, везде любит напакостить, — вполголоса ругается Гордиенко.
Речь идет о Селезневе, который уже давно служит в разведывательном отделе штаба дивизии. Бывший начхим полка вырос и в звании, носит майорские погоны. Два дня он шел вместе с полком Бойченкова, был, так сказать, представителем вышестоящего штаба. Держался все время заносчиво, словно представитель Ставки, поминутно требовал, чтобы ему докладывали обстановку.
Почти в каждом польском селе Селезнев старался завести знакомство с девчонками. И вот теперь попытался навязать свою любовь Ольге Роготинской.
— Уж я покажу ему, блудливому селезню, — снова ругается Гордиенко.
Майора Селезнева мы застали на медпункте, который разместился в просторной и чистой избе. Представитель вышестоящего штаба сидел за столом и ужинал. Был слегка пьян. Гордиенко вплотную подошел к столу. Он долго смотрел на Селезнева, потом сказал:
— Уходи из полка, майор! Сейчас же уходи!
Селезнев вскочил.
— Я не совсем понимаю вас.
— Не притворяйся, все понимаешь. Еще раз говорю, уходи!..
— Вы ответите за произвол, я доложу генералу.
— Иди и докладывай, но в полку, чтобы я тебя не видел. Собирайся и уходи. В таком представителе не нуждаемся.
Селезнев обмяк, гонор как рукой сняло.
— Куда я пойду? Сейчас ночь…
— Это твое дело. Но чтобы утром я тебя не видел здесь…
Замполит круто повернулся, и мы опять вышли в ночь, под хлесткие струи дождя.
— И такие люди бывают среди нас, — говорит Гордиенко. — Хорошо узнал этого прощелыгу, еще когда служил в политотделе. Скользкая личность. Перед начальством на задних лапах ходит. И орденов нахватал. Вот вернется с войны и будет играть героя — грудь колесом, ордена напоказ…
Чавкает под ногами грязь, где-то рядом шумит в темноте деревня. В крестьянских домах кричат петухи.
Утро наступает ясное, свежее, солнечное. Куда только делись дождевые тучи!
В штабе привычная суета. Командира полка нет — уехал в батальоны. Выхожу на улицу. С переднего края не доносится ни одного выстрела. Возле избы — хозяин с хозяйкой, целая орава детишек.
Ровно в десять утра на село обрушился огонь немецких артиллерийских и минометных батарей. Несколько домов уже охвачено пламенем.
— Ой, матка боска Ченстоховска! — слышится надрывистый истошный выкрик хозяйки. Она хватает детишек и бежит к погребу, что расположен в саду. Малыши бегут за матерью, как цыплята за квочкой, и надрывисто орут на равные голоса.
Гордиенко непрерывно крутит ручку телефона.
— Да что вы оглохли, что ли?! — кричит он в телефонную трубку. — Доложите обстановку. Так-так. Хорошо, сейчас буду у вас…
Майор отбрасывает трубку, одергивает гимнастерку, застегивает ворот, берет автомат.
Вдвоем выбегаем из дома. Немцы продолжают ожесточенно обстреливать село. Оно почти целиком горит.
В центре села, на площади, против костела, невольно останавливаемся. По дороге идет босиком, в одной ночной рубашке, простоволосая седая женщина. Руки ее вытянуты вперед. Шагает медленно, после каждого близкого разрыва снаряда или мины вздрагивает, замедляет шаг, напряженно вслушивается в разноголосое жужжание осколков.
— Пани, куда вы? Пани, надо прятаться!.. — кричим с Гордиенко в один голос.
Пожилая женщина поворачивает к нам морщинистое, как печеное яблоко, лицо, что-то говорит, но разрывы снарядов заглушают ее голос. И только теперь мы замечаем, что она слепая.
Гордиенко и я бросаемся к женщине, хватаем ее на руки и несем к ближайшему погребу.
Бежим дальше. Село остается позади. Узкая проселочная дорога выводит нас на вершину возвышенности. Отсюда охватываем всю картину боя. Он идет и в центре нашей обороны и на флангах, почти в тылу полка. Хорошо видно, как ползут немецкие танки, ведя огонь на ходу, а за ними катятся цепи автоматчиков. Но мы увидели и другое — самое главное. На стыке нашей и соседней дивизий сосредоточиваются основные силы врага. Они скрыты от наблюдателей наших соседей дубовой рощей и пологим холмом. На другой стороне холма — до сотни фашистских танков, много бронетранспортеров, артиллерийские и минометные батареи, масса пехоты.
Гордиенко оборачивается ко мне.
— Ты угадываешь их замысел? Объясню. Против нашего полка они ведут ложное наступление. Они думают, что к нам будут брошены почти все силы дивизии. Когда оголится стык между нами и соседями, тогда они ударят, чтобы разрезать нас, выйти в тылы наступающего корпуса, деморализовать и, если можно, уничтожить его. Вот так. Теперь прошу тебя, беги что есть силы назад, доложи начальнику штаба или командиру полка, если он вернулся из батальона, о создавшейся обстановке. Пусть обо всем сообщит в штаб дивизии или в штаб корпуса. Надо накрыть главные силы врага артиллерией или авиацией, сорвать его замысел. Нам подкреплений не надо, займем круговую оборону и продержимся, если даже попадем в полное окружение. Я же иду в батальоны. Надо поддержать людей, организовать оборону.
Не прошло и тридцати минут, как в штаб дивизии полетело шифрованное радиодонесение о создавшейся обстановке.
Бой разгорается. В штаб полка приносят раненого подполковника Бойченкова. Он потерял много крови. Возле него хлопочет Ольга Роготинская.
— Вам немедленно надо в медсанбат!
Бойченков досадливо хмурится.
— Никуда я не уйду, милая девушка. Не настаивай!
— Но рана опасна…
Командир полка слабо улыбается.
— Все выдержу, Оля! Обязательно выдержу!
Бойченков беспрерывно звонит по телефону, отдает распоряжения, через каждые полчаса доносит в штаб дивизии о ходе боя.
Командиру полка докладывают по телефону: убит командир второго батальона. Командование батальоном взял на себя Поляков.
Через десять минут: убит командир первого батальона.
— Кто взял командование? Майор Гордиенко?! Ваня, голубчик, держись до последнего. Что, окружают полк? Высылаю последний свой резерв — разведчиков Блинова. Больше ничего нет, не обижайся.
В батальоны уходят все работники штаба, писари, ездовые, связисты, повара.
Телефонная связь с дивизией прерывается. Но вот снова дребезжит телефонный аппарат. Бойченков берет трубку, и все мы слышим, как из нее вырывается визгливый голос немца:
— Капут, руссиш швайн!
— Тебе, проклятый ублюдок, капут, — кричит в трубку Бойченков, потом оглядывается на Роготинскую, краснеет.
— Прости меня, Оля… Прости за сорвавшееся слово.
Бой со всех сторон приближается к селу. Стены избы дрожат от близких разрывов.
— Товарищ подполковник, — докладывает радист, разместившийся с рацией в углу комнаты, вас вызывает дивизия.
— Я «Волга», я «Волга». Слушаю вас! Прием…
— Я «Алмаз», я «Алмаз». Держитесь до последнего. Наши орлы пошли на работу. Прием…
— Вас понял. За сообщение спасибо.
Через разбитое осколком окно в комнату врывается мощный гул авиационных моторов. Вместе с Роготинской выбегаем на улицу. В стороне от села идут на бреющем полете полки наших штурмовиков.
— Оля, крышка немцам! — кричу Роготинской.
— Крышка, капут проклятым! — плачет и одновременно смеется девушка.
Проходит еще минута, и до слуха доходит мощный знакомый гул — рвутся бомбы.
Возвращаюсь в избу. Командир полка по-прежнему полулежит за столом, притихший, без кровинки в лице.