Равнодушные

— Особенно когда жены играют в карты, — шутливо заметила Инна Николаевна.

— Виноват… Я не буду мешать.

Травинский ушел.

Никодимцев взглянул на Инну Николаевну. Ни черточки неудовольствия в ее лице.

«Неужели она любит мужа?» — подумал Никодимцев.

Подобный вопрос невольно задавали себе все, видевшие Инну Николаевну и ее мужа.

Во втором часу позвали ужинать. Перед тем что садиться, Козельский сказал дочери:

— Я посажу около тебя Никодимцева.

Инна охотно согласилась и спросила:

— Кто он такой?

— Ты разве не знаешь? Директор департамента. Человек с блестящей будущностью. Говорят, его скоро назначат товарищем министра… Не дай ему скучать… Он застенчив, особенно в дамском обществе, и, кажется, избегает женщин…

— Будто?

— Говорят, живет схимником…

— Это интересно! — усмехнулась Инна Николаевна.

Она действительно не дала скучать своему застенчивому соседу. Он оживился, слушая ее остроумный пересказ новой пьесы, которую она видела в этот вечер, и почти не дотрогивался до форели, лежавшей у него на тарелке.

— А вы любите театр? — спросила она.

— Люблю, но редко бываю…

— Отчего?

— Во-первых, нечего смотреть.

— А во-вторых?

— Некогда. Я очень занят, Инна Николаевна.

— И вам не скучно все время проводить в работе?

— Работа, я думаю, и спасает от скуки… Чем наполнить иначе жизнь?

— А личное счастье?

— Оно трудно достижимо, Инна Николаевна, особенно теперь, в мои годы.

— Да разве вы старик?

— Сорок два года… Настоящий старый холостяк.

— Жениться еще не поздно…

— Поздно, Инна Николаевна… На такую глупость я не согласен.

— Отчего глупость?

— Я смотрю на брак очень серьезно… Потому-то и счел бы глупостью думать о нем теперь… Жениться, конечно, не трудно, но каково жить потом…

— А как же вы смотрите на брак, Григорий Александрович?

— Я думаю, что жениться можно только тогда, когда действительно любишь и когда уважаешь того, кого любишь… Когда оба правдивы настолько, чтобы могли честно расстаться, если, на несчастье, перестанут любить и уважать друг друга… Иначе это… это…

— Договаривайте…

— Безнравственный компромисс…

— Вы правы! — проговорила Инна Николаевна, и что-то скорбное мелькнуло в ее глазах.

Никодимцев заметил эту внезапную перемену. И с сердечною ноткой в голосе прибавил:

— Разумеется, во всех таких браках виноваты почти всегда мужчины, а не женщины. Для них часто нет выхода…

— И женщины виноваты! — сказала Инна Николаевна.

— Григорий Александрович! Шабли перед вами! — обратился хозяин к Никодимцеву.

— Благодарю вас.

Но он не налил себе вина.

— Что ж вы? Налейте мне и себе! — сказала Инна Николаевна.

— Я вообще не пью, но с удовольствием выпью за ваше здоровье и… счастье! — промолвил Никодимцев.

И, наполнив две рюмки, чокнулся с соседкой.

— А я пью за то, чтобы вы нашли тот идеал, о котором говорили… Ведь и одиночество тоскливо… Или честолюбие для вас выше всего?..

Никодимцев покраснел.

— Да, я честолюбив. А об идеале можно только мечтать…

— И стараться осуществить мечты… Полюбить…

— Чтоб нарушить тот покой, которым я теперь пользуюсь?.. Это недоброе пожелание, Инна Николаевна.

— Вы, верно, никогда не любили, если так заботитесь о своем покое… Верно, некогда было?..

— Почти что так…

К концу ужина между Никодимцевым и Инной Николаевной как-то сам собой установился задушевный тон, Никодимцев говорил с ней о своих путешествиях за границу, о своих литературных вкусах и ни разу не обмолвился ни одним комплиментом, которые обыкновенно говорят красивым женщинам. И это очень понравилось Инне Николаевне, до сих пор не встречавшей ни одного мужчины, который говорил бы с ней, как равный с равным, без тех игривых, более или менее остроумных любезностей, за которыми скрывается легкое отношение к женщине. Это было в диковинку молодой женщине и льстило ее самолюбию. И когда в три часа встали из-за стола, Никодимцев еще несколько времени разговаривал с Инной Николаевной.

Наконец он поднялся с дивана и, низко кланяясь, проговорил:

— Позвольте сердечно поблагодарить вас, Инна Николаевна. Я давно не проводил так приятно вечера, как сегодня.

— Надеюсь, мы видимся не последний раз?

— Я был бы несказанно рад.

— Быть может, вы когда-нибудь заглянете ко мне, если не боитесь разочароваться в моей способности беседовать с таким умным человеком. От трех я почти всегда дома. Моховая, десять.

Никодимцев вспыхнул от радости. Он горячо благодарил за приглашение и сказал, что сочтет за счастие воспользоваться им.

— И чем скорее, тем лучше. Не правда ли? — промолвила Инна Николаевна, протягивая свою красивую руку и ласково улыбаясь.

— Если позволите, я на днях буду у вас…

И, почтительно пожав руку, он пошел прощаться с хозяйкой и хозяином.

Козельский проводил гостя и в передней, поблагодарив за посещение, сказал:

— Не забывайте наших скромных вторников, Григорий Александрович, если сегодня не очень проскучали. Партия всегда будет.

Никодимцев обещал не забывать.

Когда все гости разъехались и Инна Николаевна собиралась уезжать с мужем, Козельский позвал ее на два слова в кабинет.

Инна Николаевна пошла за отцом, несколько смущенная, думая, что отец будет говорить с ней о недавней встрече.

— Я к тебе с большой просьбой, Инна.

— В чем дело, папа?

— Затевается одно большое коммерческое предприятие, и я в нем негласным участником. Если это предприятие осуществится, я могу иметь большие деньги… А они мне нужны, ох, как нужны. Долгов много, и вы не обеспечены… Так вот, видишь ли, голубушка, надо провести устав, а для этого нужно хлопотать… Мне самому неудобно, а если б ты поехала в департамент к Никодимцеву…

— Мне не надо и ездить в департамент… Никодимцев будет у меня на днях.

— Значит, еще лучше. Ты сделаешь большое одолжение, если попросишь об уставе… Он будет польщен твоей просьбой и не откажет такой хорошенькой женщине…

— Но, папа… Разве это возможно?.. Разве ты не понимаешь, о чем просишь?.. Нет, ты, верно, хуже обо мне думаешь, чем я на самом деле… Я не буду говорить с Никодимцевым, папа… И мне больно, что отец…

Слезы вдруг брызнули из глаз Инны. Николай Иванович растерялся и, полный стыда, виновато проговорил, целуя дочь:

— Инночка! Ты не так меня поняла… Я… я ничего дурного не имел в виду… И, наконец, Никодимцев порядочный человек… Он не обидел бы тебя оскорбительными подозрениями… Не надо… не надо… Не говори ничего… Я сам с ним поговорю… Не надо… Утри глаза, а то мама… увидит и будет тревожиться… Если спросит, то скажи, что я говорил с тобой о… твоих семейных делах. Ведь я вижу, ты несчастлива с твоим мужем.

Инне Николаевне стоило большого труда, чтобы не разрыдаться…

— Если хочешь, я переговорю с твоим мужем.

— Не нужно… К чему?

— Инночка!.. Но если в самом деле тебе невмоготу, то… можно наконец и развестись с ним… Конечно, это крайняя мера… Но знай, что ты всегда желанная гостья у нас в доме… Знай это! — проговорил отец, вытирая слезу.

Инна вытерла слезы и холодно простилась с отцом.

Антонина Сергеевна, обнимая дочь, спросила:

— О чем отец говорил?

— О моих семейных делах, мама… Он с чего-то взял, что я несчастлива…

— А разве нет?..

— В другой раз поговорим… А теперь перекрести меня, дорогая…

Антонина Сергеевна перекрестила дочь, и Инна Николаевна уехала.

— Ну, что, подковали Никодимцева, а? — спрашивал на извозчике муж.

— Что это значит?

— А значит, что твой фатер[10] имеет нужду в Никодимцеве и хочет при твоей помощи околпачить его… Порадей и для меня, Инна…

— Молчи… Не смей так говорить.

— Чего ты сердишься… Это самое обыкновенное дело…

— Для тебя, может быть.

10

Отец (от нем. der Vater).