Страница 94 из 97
— Ах, Йёста, — сказала майорша, — это слишком серая жизнь для человека с твоим дарованием. Я хочу завещать тебе Экебю.
— О майорша, — воскликнул он в ужасе, — не давайте мне богатства! Не возлагайте на меня столь тяжкого бремени. Не разлучайте меня с бедняками!
— Я хочу завещать Экебю тебе и всем кавалерам, — повторила майорша. — Ты ведь одаренный человек, Йёста, и народ тебя боготворит. Я повторяю тебе слова моей матери: ты вполне можешь взяться за эту работу.
— Нет, майорша, мы, которые так плохо думали о вас и причинили вам столько горя, мы не можем принять от вас этот дар!
— Но я решила отдать тебе Экебю, слышишь?
Она говорила твердо и непреклонно, без тени дружеского расположения. Его охватил страх.
— О майорша, не вводи стариков в искушение! Это вновь приведет к тому, что они сделаются бездельниками и пьяницами. Боже праведный, богатые кавалеры! Что тогда станет со всеми нами?
— Я оставляю тебе Экебю, Йёста, а ты должен обещать, что вернешь свободу жене. Ты же понимаешь, что такая утонченная, изящная женщина не для тебя. Она так настрадалась в этом медвежьем краю и так тоскует по своей солнечной родине, что ты должен ее отпустить. А за это я подарю тебе Экебю.
Но тут графиня Элисабет подошла к майорше и опустилась на колени возле ее постели.
— Я больше не тоскую, майорша. Мой муж нашел правильный путь, он разгадал, какая жизнь мне по душе. Больше мне не придется своим холодным и строгим видом напоминать ему об угрызениях совести и покаянии. Лишения, заботы и тяжелый труд сами завершат это дело. Путем, ведущим к больным и бедным, я могу пойти без греха. Меня больше не страшит жизнь здесь, на севере. Но не давайте ему богатства, майорша, иначе я не останусь.
Майорша приподнялась на постели.
— Все счастье требуете вы для себя, — крикнула она, потрясая сжатыми кулаками, — все счастье и все блага! Нет, пусть остается Экебю всем вам на погибель! Пусть супруги погибнут в разлуке! Я ведьма, я колдунья, я толкала вас на путь зла. Какова моя слава, такой я и буду!
Она схватила письмо и швырнула его Йёсте прямо в лицо. Черная бумага, медленно разворачиваясь, опустилась на пол. Йёсте был хорошо знаком этот документ.
— Ты согрешил против меня, Йёста. Ты был несправедлив к той, которая была для тебя второй матерью. Посмеешь ли ты отказаться от того наказания, которому я тебя подвергаю? Ты должен принять от меня Экебю — и это погубит тебя, ибо ты малодушен. Ты должен будешь отослать на родину свою жену, чтобы некому было спасти тебя. Ты должен умереть с именем столь же ненавистным, как и мое. О Маргарете Сельсинг будут вспоминать как о ведьме. Так пусть же и о тебе останется память как о бездельнике и мучителе бедняков.
Она вновь опустилась на подушки. Наступило молчание. И вдруг в этой тишине раздался глухой удар, а за ним еще и еще. Большой молот в кузнице заработал.
— Слышите! — сказал тогда Йёста Берлинг. — Вот она, память о Маргарете Сельсинг! Это не сумасбродная выходка подвыпивших кавалеров. Это победный гимн труду, зазвучавший в честь доброй старой труженицы. Вы слышите, майорша, о чем говорит молот? «Благодарю, — говорит он, — благодарю за все то добро, которое ты приносила, благодарю за хлеб, который ты дала беднякам, благодарю за дороги, которые ты проложила, за селения, которые ты построила! Благодарю за веселье, которое царило в твоем доме! Спасибо тебе, — говорит молот, — и спи спокойно! Дело рук твоих будет жить всегда. В твоем доме всегда будет процветать труд. Благодарю, — говорит он, — и не осуждай наши заблудшие души! Отбывая в царство покоя, храни доброе воспоминание о нас, живущих на земле».
Йёста умолк, а большой молот продолжал говорить. Все голоса, желавшие выразить майорше свою любовь и расположение, слились в одно целое с ударами молота. Постепенно черты лица ее смягчились, они сделались вялыми, и казалось, будто тень смерти затуманила их.
Дочь пастора вошла и сообщила, что господа из Хёгфорша прибыли. Но майорша сказала, что они могут уйти: она передумала и не хочет писать завещания.
— О Йёста Берлинг, герой многих подвигов, — сказала она, — вот ты и на этот раз победил! Наклонись и дай мне благословить тебя!
Майоршу стало лихорадить с удвоенной силой. Послышалось предсмертное хрипение. Тяжкие страдания терзали ее тело, но душа уже ничего не знала об этом. Она смотрела на небеса, которые открываются умирающим.
Прошел час, и короткая схватка жизни со смертью окончилась. Покойница лежала такая умиротворенная и прекрасная, что все присутствующие были глубоко взволнованы.
— О милая старая майорша, — проговорил тогда Йёста, — такой мне уже пришлось видеть тебя однажды! Маргарета Сельсинг вновь ожила. Майорша из Экебю никогда больше не заслонит собой ее прекрасного лика.
Вернувшись из кузницы, кавалеры узнали о кончине майорши.
— Слышала она молот? — спросили они. Да, она слышала, и кавалеры поняли, что труд их не пропал даром.
Позже они узнали, что она собиралась оставить им Экебю, но завещание не было сделано. Они считали это для себя за великую честь и гордились этим до конца своих дней. Но никто никогда не слыхал, чтобы они сожалели о потерянном богатстве.
Рассказывают также, что в эту рождественскую ночь Йёста Берлинг, стоявший рядом с молодой женой, произнес перед кавалерами свою последнюю речь. Его удручала печальная участь всех тех, кому предстояло покинуть Экебю. Старческие недуги ожидали их. Холодно встретят в чужом доме старого и угрюмого гостя. Печальные дни ждут бедного кавалера, живущего нахлебником у крестьянина; вдали от друзей, лишенный беспечной жизни с веселыми приключениями, зачахнет он в одиночестве.
Все это и многое другое говорил он своим беспечным друзьям, закаленным в борьбе с судьбой. Еще раз сравнивал он их с древними богами и рыцарями, которые появились в стране железа, принеся с собой веселье и радость. И он сожалел о том, что в саду, где прежде порхали на крыльях бабочек удовольствия и развлечения, теперь появились прожорливые гусеницы, уничтожающие все плоды.
Он знал, конечно, что радость и веселье необходимы детям земли и что иначе и быть не может. Но все еще тяготеет над миром неразрешенный вопрос: можно ли быть одновременно и веселым и добрым? Он называл это и самым легким, и вместе с тем самым трудным. До сих пор им так и не удалось разрешить эту загадку. Но он хотел бы надеяться, что эта пора радости и печали, счастья и горя многому их научила.
Ах, добрые господа кавалеры, наступает и для меня горький час разлуки! Последнюю ночь проводим мы вместе без сна. Никогда не услышу я больше вашего беззаботного смеха и веселых песен. С вами и со всеми жизнерадостными обитателями берегов Лёвена расстаюсь я теперь.
Мои милые старые друзья! Богатые дары приносили вы мне в минувшие дни. В моем уединении вы были первыми, кто научил меня видеть все многообразие и полноту жизни. Я видела, как на берегах озера моих детских мечтаний вы вступали в борьбу, похожую на грозные битвы Рагнарёка[32]. Но что могу я вам дать взамен?
Вас, быть может, обрадует, что имена ваши вновь будут упомянуты рядом с названиями любимых усадеб? Пусть же вновь весь тот блеск, которым была полна ваша жизнь, засияет над теми местами! Еще стоят Борг и Бьёрне, еще стоит Экебю на берегу Лёвена, окруженное водопадами и озерами, среди парков и улыбающихся лесных полян; и стоит лишь выйти на широкий балкон, как тотчас же целый рой старинных сказаний начинает гудеть и кружиться, подобно пчелам в летнюю пору.
Да, кстати о пчелах! Позвольте мне рассказать еще одну давнишнюю историю. Маленькому Рюстеру, который со своим барабаном шел во главе шведской армии, когда она в 1813 году вступала в Германию, с тех пор никогда не надоедало рассказывать про эту удивительную страну. Если верить ему, то люди там были ростом с колокольню, ласточки величиною с орла, а пчелы не меньше гуся.
32.
Рагнарёк — последний день мира, сумерки богов.