Страница 68 из 97
Он ничего не понимал. Он хотел идти вслед за ней, но она толкнула его в грудь.
— Уж не воображаешь ли ты, что мне нужен такой муж, а моим детям такой отец?
Дверь захлопнулась, и щелкнул засов. Капитан Леннарт бросился к двери и стал ломиться в нее.
Тут кавалеры не смогли удержаться от смеха. Он был так уверен в своей жене, а она его и знать не хотела. Это казалось им до того уморительным.
Услышав их смех, капитан Леннарт бросился на них с кулаками, но они убежали от него и быстро сели в свои экипажи. Он было погнался за ними, но впопыхах споткнулся о камень и упал, потом поднялся, но больше не стал их преследовать. Он вдруг понял, что в этом мире все происходит по воле божьей, абсолютно все.
— Куда ты меня поведешь? — спросил он бога. — Ведь я пушинка, гонимая твоим дуновением. Я игрушка в твоих руках. Куда ты забросишь меня? Почему ты запираешь предо мной двери моего дома?
И он ушел, полагая, что такова воля божья.
Когда солнце взошло, он стоял на вершине Брубю и смотрел на долину. Ах, бедные ее обитатели тогда еще не знали, что их спаситель уже близко! Ни один бедняк или горемыка не украшал входа в свое убогое жилище гирляндами увядших брусничных листьев. На порогах домов, которые вскоре он должен был переступить, не было листьев душистой лаванды и полевых цветов. Матери не поднимали на руках детей, чтобы показать им его, проходящего мимо. Хижины не были убраны, и душистые ветки можжевельника не прикрывали черные от копоти очаги. Не было видно вокруг ни старательно возделанных полей, ни хорошо выкопанных канав, которые могли бы радовать его взор.
Он стоял на вершине горы и удрученно смотрел на ужасные последствия засухи, на сожженные и запущенные поля, которые никто и не думал подготовить для будущего посева. Он смотрел на озаренные утренним солнцем синие горы; там отчетливо вырисовывались темные, выжженные пространства, по которым прошлись лесные пожары. Он видел березы по краям дорог, которые почти засохли. По некоторым маленьким признакам — по запаху браги, который доносился до него с хуторов, по обвалившимся заборам, по скудным запасам завезенных из лесу и нарубленных дров — он видел, что народ обленился и опустился, что здесь царит нищета и что люди отупели и ищут забвения в водке.
Но, может быть, ему было полезно увидеть все это. Ибо он был одним из тех, кому не суждено любоваться зеленеющими всходами на своих собственных полях, не суждено любоваться угасающими угольями собственного очага; ему не суждено сжимать мягкие детские ручонки в своих руках и иметь опору в кроткой жене. Возможно, для него, чье сердце угнетала глубокая скорбь, было полезно узнать, что бедняки нуждаются в утешении. Возможно, ему было полезно узнать, что настали трудные времена, когда засуха и неурожай порождают нищету, а бедняки еще более усугубляют свое положение, лишая себя последней надежды.
Капитан Леннарт стоял на вершине Брубю и думал о том, что он еще может послужить господу.
Надо заметить, что кавалеры так никогда и не поняли, что только из-за их легкомыслия капитанша так жестоко оттолкнула от себя своего мужа. Синтрам понимал это, но молчал. Многие в тех краях осуждали гордячку жену, которая так обошлась с добрым капитаном. Рассказывали, что она обрывала всякого, кто пытался заговорить с ней на эту тему. Она выходила из себя, когда при ней только произносили его имя. А капитан Леннарт ничего не предпринимал для того, чтобы как-нибудь изменить ее отношение к себе.
Вот что произошло на следующий день.
Один старый крестьянин из Хёгбергшбюна лежит на смертном одре. Он уже причастился, силы его иссякают, он умирает.
Он уже испытывает тревогу и беспокойство, как все те, кто готовится к долгому путешествию в вечность: он то велит перенести свою постель из кухни в горницу, то из горницы в кухню. Это беспокойство еще красноречивее, чем тяжелое дыхание и помутневший взор, говорит о том, что наступил его смертный час.
Вокруг него стоят жена, дети и слуги. Он был счастлив, богат и всем уважаем. В свой последний час он не одинок. Вокруг него не стоят чужие люди, нетерпеливо ожидая, когда он умрет. Старик говорит о себе так, словно он уже стоит перед престолом господним, а сочувственные вздохи окружающих свидетельствуют о том, что слова его — истинная правда.
— Я всю жизнь свою усердно работал и был хорошим хозяином, — говорит он. — Я любил жену, и она была моей правой рукой. Я растил детей в повиновении и строгости. Я не пил и не переносил межевых столбов. Я не загонял лошадей и зимой не морил коров голодом. Летом мои овцы не мучились от зноя, потому что я их вовремя стриг.
А домочадцы повторяют за ним, как эхо:
— Он был хорошим хозяином. О господи боже! Он не загонял лошадей, и овцы его летом не мучились от зноя.
Но вот неслышно отворяется дверь, и в комнату входит какой-то бедняк, чтобы попросить немного еды. Услышав слова умирающего, он молча останавливается у двери. А больной продолжает:
— Я корчевал лес, я осушал болотистые луга, плуг мой проводил ровные борозды. Я получал урожаи втрое большие, чем мой отец, и выстроил для них втрое большие закрома. Из блестящих далеров я заказал три серебряных кубка, а отец мой сделал всего один.
До человека, стоящего у дверей, доносятся слова умирающего. Он слышит, что старик говорит о себе, как если бы он уже стоял перед престолом господа. Он слышит, как слуги и дети вторят ему:
— Его плуг проводил ровные борозды, это истинная правда.
— Господь бог уготовал мне хорошее место на небесах, — продолжает старик.
— Господь наш хорошо примет хозяина, — повторяют за ним домочадцы.
Эти слова приводят в смятение того, кто стоит у дверей, того, кто долгие пять лет был игрушкой в руках божьих, пушинкой, гонимой его дуновением.
Он подходит к больному и берет его за руку.
— Друг, о друг мой! — говорит он дрожащим от волнения голосом. — Подумал ли ты о том, кто есть господь, пред очи которого ты вскоре предстанешь? Бог велик и всемогущ. Земля — это нива его, бури — кони его. Беспредельные небеса содрогаются под тяжестью его поступи. А ты предстаешь перед ним и говоришь: «Я пахал ровные борозды, я сеял рожь, я рубил лес». Уж не хочешь ли ты похваляться перед ним, уж не хочешь ли сравниться с ним? Разве не знаешь ты, как всемогущ тот, в чье царство ты отправляешься?
Глаза старика расширяются, рот искажен ужасом, он тяжело хрипит.
— Не произноси этих слов перед престолом господа! — продолжает странник. — Сильные мира сего — не более чем обмолоченная солома для его сеновала. Создавать миры — вот его денной труд. Он выкопал моря и воздвиг горы. Он одел землю растительностью. Он работник, равного которому нет. И не тебе мериться с ним силой. Склонись перед ним ты, отходящая душа человеческая! Лежи распростертая во прахе перед господом твоим. Божья буря пронесется над твоей головой. Гнев божий разразится над тобой, подобно испепеляющей молнии. Склони же голову! Ухватись, как дитя, за край его мантии и моли о пощаде! Лежи распростертая во прахе и проси о милосердии. Смирись, душа человеческая, пред твоим творцом.
Глаза больного широко открыты, руки сложены, лицо его светлеет, и хрип проходит.
— Душа человеческая, отходящая душа человеческая! — восклицает странник. — Смирись в свой смертный час перед господом, и он примет тебя в свое лоно и вознесет в чертоги небесные.
Старик испускает последний вздох. Все кончено. Капитан Леннарт склоняет голову в молитве. Все присутствующие тоже молятся и тяжело вздыхают.
И когда они поднимают взоры, то видят благостный покой на лице старика. Глаза его словно отражают отблеск чудесных видений, на устах его улыбка, его лицо кажется прекрасным. Он увидел бога.
«О ты, великая, прекрасная душа человеческая, — думают присутствующие. — Ты освободилась от оков бренного тела! В свой последний час склонилась ты перед своим творцом. Ты смирилась перед ним, и он вознес тебя в своих объятиях, словно дитя».
— Он узрел бога, — говорит его сын и закрывает усопшему глаза.