Сплоченность

— Правильно! — снова послышалось несколько голосов.

Злобич опустился на землю. Он видел, как мягкая улыбка тронула уста Камлюка, как в глазах его блеснули искорки удовлетворения. Он видел также, что командиры, еще минуту назад принимавшие его предложение за шутку, теперь смотрели на него с одобрением.

— Стратегия, Борис! Предложение хоть куда — просто и гениально, — хлопнув Злобича по плечу, воскликнул Ганакович, который всегда непосредственно и быстро реагировал и на то, что ему нравилось, и на то, что было не по душе. — Хотел бы я только знать, какому отряду придется выступать в роли приманки?

— Видно, твоему, — усмехнулся Злобич. — Ведь ты же родом из Подкалиновки, знаешь там все, как свои пять пальцев.

— Нет, брат, неохота. Куда интересней — наступать!

Камлюк переговорил о чем-то со Струшней и Мартыновым и затем, окинув участников совещания быстрым взглядом, спросил:

— Какие еще есть предложения?.. Больше нет?.. Тогда на этом закончим… Прошу подождать минут пятнадцать, пока мы уточним задачи для каждого отряда.

Он встал из-под елки и пошел в палатку, следом за ним двинулись Струшня, Мартынов и Корчик.

Вскоре командиры получили приказ и разъехались по своим отрядам. Последним выехал Злобич; он немного задержался, зато повидался и поговорил с Ольгой Скакун.

10

Помещение столовой опустело. Последняя группа офицеров шумно — по полу даже покатились пустые бутылки — поднялась из-за стола и, горланя, вышла на улицу. И тогда повар крикнул:

— Прибирать! Шнель!

Надя взяла замусоленное кухонное полотенце, цинковый таз, в котором дымился остывающий кипяток, и начала вытирать столы. Работала, а мысли ее были заняты совсем другим.

Как много пришлось ей пережить за эти дни! И как она только держится на ногах? Откуда берутся силы, терпение, выдержка? И когда накопила она эти силы?.. Невольно вспомнились слова старого родниковского учителя: «Мы в школе делаем все для того, чтобы вы были сильны и в науке, и в практической деятельности. Пусть ваши души, ваша воля будут крепче любого металла!» Да это, собственно, слова не одного только учителя. Просто она впервые от него их услышала. Они звучали и в пионерской организации, и в комсомоле, в семье и на людях — везде, где проходила Надина юность. Надя всем сердцем прислушивалась к ним, училась побеждать трудности, закаляла свое сердце. Сейчас она проверяла себя: достаточно ли прочно усвоила уроки, которые давала ей жизнь? За время подпольной борьбы — этой суровой, полной испытаний школы, закалявшей характер, — ей не раз приходилось делом отвечать на такие вопросы. Да, а теперь вот еще раз надо проверить себя…

Надя вздохнула и, оглянувшись через плечо на двор, на гараж, застыла в задумчивости. Стояла, не замечая, как из полотенца, прижатого ладонью, побежала со стола ей на юбку струйка грязной воды.

— Эй ты, шнель!

Надя снова стала возить полотенцем по столу. Что ж, она будет работать, будет угождать повару, только бы он не цеплялся, не мешал ей думать.

Вспомнила Ольгу. Неужто у нее неудача? Бошкин сегодня сказал, что ее будто бы во время побега подстрелили у льнозавода. А может, врет? Может, это подстрелили совсем другую девушку? Все возможно, тем более, что Бошкин не видел убитой, а только слышал об этом разговоры… Нет, должно быть, не врет. Выбраться теперь из Калиновки не так просто, как это казалось им с Ольгой.

Тут же пришла и другая мысль, светлая, успокаивающая: если даже и погибла Ольга, если и не дошла, все равно дело, ради которого они все это затеяли, не стоит на месте. Партизаны по крайней мере знают теперь, где Поддубный. Несомненно, знают. Не может быть, чтобы с таким ловким разведчиком, как Платон Смирнов, что-нибудь случилось. Но какие же планы у партизан? Бошкин сказал, что жандармерия решила завтра Поддубного повесить. А партизаны? Что они предпримут, чтобы спасти Поддубного? Может быть, они не решатся наступать на город? В Калиновке силы у фашистов, безусловно, большие. Враг боится нападения и готов к отпору. Но разве партизаны не дрались с превосходящими силами противника? Конечно, дрались, и сейчас они должны ударить. Их здесь ждут. Не один Поддубный, не одна она, а сотни людей, запертых во дворе конторы «Восток». В то же время Надя спрашивала себя: «А что ты сделала, что собираешься сделать для спасения Сергея? Почему ты требуешь этого от других, а сама бездействуешь?» Эти вопросы больше всего мучили ее, не давали покоя. В поисках выхода, она часто вспоминала Кузьму Михайловича, Бориса, Романа, других партизан, мысленно разговаривала с ними, спрашивала совета.

Иногда ей казалось — особенно, когда столовую заполняла толпа офицеров, — будто она не на своей родной земле, а где-то в Неметчине, в чужом и страшном логове. И с ней Поддубный, еще один советский человек. Их двое, над ними нависла одна и та же беда. И неважно, где и как она их настигла и свела вместе — на своей, на чужой ли земле, — они должны вести себя мужественно, должны поддерживать друг друга.

У нее был план убить сегодня Бошкина и освободить Поддубного. Она собиралась сделать это после обеда, когда гитлеровцы пойдут в казармы и на квартиры — отдыхать. В это время прекращается работа в отделении жандармерии. На дворе и в помещении, кроме часовых, никого не остается.

На посту у гаража — Федос Бошкин. Как же не воспользоваться таким случаем?

Надя в мыслях разработала свой план во всех подробностях.

Она после уборки столовой выходит во двор — это ей никто не запрещает — и садится под вязом, на лавочке, неподалеку от гаража. Сидит и штопает чулок, а за голенищем правого сапога слегка давит ногу нож, тот самый нож, которым она начистила уже немало картошки. Тихо и задумчиво напевает она какую-то грустную песенку.

А рядом — Бошкин. Он все видит и слышит. Ему хочется подойти к ней, но он боится начальства. Он говорит ей что-нибудь, она отвечает, но рассеянно и вместе загадочно, интригующе. Все это — и ее вид, и ответы — выводят его, наконец, из терпения. Он бросает взгляд на ворота гаража с огромным замком на широком засове, оглядывается на здание жандармерии, откуда может показаться часовой, и направляется к скамейке. Надя продолжает работать и как будто не замечает его прихода.

Он садится рядом и одной рукой осторожно пробует обнять ее за талию, говорит что-то. Она немного отодвинулась и вдруг, бросив петь, закрыла лицо руками, заплакала. Это окончательно выводит его из равновесия, он пробует ее успокоить, утешить, привлекает к себе. И — удивительно — она, гордая, строгая, на этот раз не сопротивляется, наоборот, она сама прижалась к нему. Сколько он домогался этого от нее и вот наконец пришел его час! Опьяненный успехом, разве заметит он за ее ласковостью что-нибудь недоброе? Может быть, увидит только, как она положит на скамейку недоштопанный чулок. Затем она обхватит его левой рукой за шею и близко-близко притянет к себе. А тогда он уже не увидит, а почувствует, как что-то острое вдруг вонзится ему в затылок…

Раненный, он будет, наверно, сопротивляться, но она добьет его, сбросит под скамейку и затем, схватив автомат, кинется к гаражу, к окошку, выходящему на огород. Ломом, который стоит (она утром видела) за углом гаража, она сорвет с окна решетку. Одна минута — и Поддубный будет на воле. Они перелезут через забор и огородами побегут к прибрежным кустарникам, к зареченскому лесу.

Так Надя собиралась сегодня спасти Поддубного, но намерения ее остались неосуществленными. И всему помешал повар. Когда она сидела на лавочке под вязом и рядом с нею уже был Бошкин, повар неожиданно позвал ее и приказал помочь Никодиму наносить из колодца воды.

«Да, не так-то легко все это осуществить, — вздохнула Надя, вытирая последний стол. — Какая же я еще наивная, какая фантазерка… Но как, как спасти Сергея? И когда мне это удастся?»

— Шнель! Вассер! — снова послушался окрик повара.

Она выжала полотенце, вынесла помои и, взяв на крыльце ведра, пошла по воду.