Страница 44 из 88
Потом я спустилась к семье Роджа, узнать, нет ли каких-нибудь новостей, хотя знала, что нет, и их таки не было, и с трудом притащилась к себе. Доела какие-то зачерствевшие крекеры. В голове крутилась ужасная мысль о том, насколько дольше я смогу растянуть запасы, если мне предстоит уничтожать их одной. И еще более ужасная о том, что пополнить их будет уже невозможно. Кен, хотя к тому времени ему было под семьдесят, оставался сильным и вполне бодрым. Моя же бодрость иссякла на цифре 61. Спина, колени – все не сгибалось, все болело. Возиться по дому – вот и все, что я могла – могу. Определенно дряхлой старушенции Рут не одолеть десять лестничных пролетов вниз, не обшарить все вокруг по-быстрому, но осторожно, в поисках чего-нибудь стоящего, и не втащить ничего, даже себя, на десять пролетов вверх, в квартиру.
Я захлопнула дверь и заперлась. Дверь мы уже укрепили, обили железными листами – панелями от старых стиральных машин и всем таким прочим. Поверх заколоченного ящика для писем Родж приварил стальную пластину.
Была середина ночи. Точное время не скажу. Чернота угольная. Я уснула в кресле.
И тут что-то снаружи.
Как я уже говорила, они не стучат. Насколько мне известно, но, ради бога, мне ведь известно только то, что рассказывали Родж и Кен.
И Кен. Он не постучал.
Это было как маленький слон, возможно спотыкающийся, шаркающий, колотящийся о дверь всем телом, словно случайно.
Или не слон. Вообще не что-то живое. Что-то противоположное живому. Восставшее?
Шлепок и удар, шарканье, и шорох, и удар. Снова и снова. Как ставня или дверь на ветру. Но шумел не ветер.
Я знала, что там, кто там. Оно не уйдет. Возможно, оно обладает сверхсилой, оно больше не боится боли, им движет только слепая тяга к дому.
Я не любила его. Не любила его уже многие годы, если я вообще когда-нибудь любила его, может, и не любила никогда, но я знала: он там, и думала, что он – оно – ломится в дверь и в конце концов ему, наверное, удастся вломиться.
Он научил меня, как этим пользоваться. Мне казалось, это трудно – он был таким нетерпеливым, – но потом я поняла общий принцип. Я говорю о маленьком пистолете, который Кен принес еще в начале мая, вместе с патронами. Он чистил его и держал заряженным, как и все остальное оружие и ножи, которые доставали они с Роджем во время своих вылазок. Пистолет лежал в шкатулке: с прерафаэлитской нимфой на крышке.
Я знала, что должна открыть дверь
Я была, словно в трансе
Я помню все так отчетливо, словно
Я видела все откуда-то сверху
Я подошла к двери с заряженным пистолетом
Я осторожно открыла дверь
Я почувствовала
Я почувствовала запах смерти
Я почувствовала
Я увидела
это
Я подняла пистолет, когда оно качнулось вперед
Я ткнула дулом прямо в его левый глаз
Я нажала на курок нажала курок нажала
Раздался страшный треск. Ни взрыв, ни выстрел. Безумный треск, словно сломалась кость, и мгновенное влажное эхо, и все внутри головы Кена, под его волосами, по-прежнему густыми и блестящими, все ткани, и кровь, и маленькие такие кусочки-брызги, точно крошки черствого крекера, все вырвалось наружу и ударилось о противоположную стену.
Он – оно – упал, и из него вышел воздух – не дыхание, какой-то газ. Вонь была ужасная, но это не имело значения. Словно запах находился где-то в ином измерении и не считался.
Несколько секунд оно билось на полу. Он. Мой муж. Потом он застыл. Убедившись, что он больше не шевелится, я вошла в квартиру и закрыла дверь.
Утром, даже сквозь дверь и стену, я почуяла его. Я снова была собой, слабой старухой. Борясь с тошнотой, я взяла толстое полотенце, вышла и перевалила его на полотенце. Не знаю, как это мне удалось, с моей-то спиной. Я проволокла его по коридору и столкнула с лестницы.
Спина болела несколько дней.
Болели и рука, и плечо от отдачи пистолета.
Но потом все прошло. Я сама удивилась, как быстро оправилась, в моем-то возрасте.
Вскоре семья Роджа покинула здание.
Извини за «элементы жестокости» в этом письме, дорогая.
Мне легче оттого, что я рассказала все тебе, Джи.
Господи. Прости. Не Джи.
Лаура. Конечно, Лаура.
С любовью,
Рути
Дорогая моя Лаура.
Уже почти неделя, как эта девочка, Джи, приходит в полдень. Я сижу на паре диванных подушек на своем балконе, а она – на голом бетоне другого. Мы разговариваем. Иногда она приносит мне что-нибудь. Знаешь, вчера она принесла яблоко! Настоящее. Побитое, сморщенное, совсем не сочное, но чудесное. Я даже обнаружила в нем одно семечко и раскусила его, чтобы добраться до горьковато-миндальной сердцевины.
О чем мы беседуем? Ну, в основном о ней, но это правильно, не так ли? Она молода. Я нахожу это интересным и грустным, и это уже не слишком утомляет меня, хотя каждый вечер горло саднит оттого, что я так много говорила с кем-то еще, пусть она и болтает гораздо больше, чем я. Но она молода, как я уже сказала, ей 19. И у нее и без меня есть с кем поговорить: со Стюартом, и Энтони, и Уэйном, и Лианой – это другая девушка.
Я никогда не встречала никого из них. И прекрасно. Это было бы слишком. Вся эта энергия и вера в хорошее. Не пойми меня неправильно. Конечно, я очень рада, что они такие. Им просто необходимо быть такими. И может, они правы – о господи, как я на это надеюсь, – видишь, даже меня они чуть-чуть заразили своей надеждой. Для них это так важно.
А у меня просто храбрости уже не хватает. Не могу я больше не падать духом. А может, и не хочу.
Я тут думаю, как я буду справляться, если действительно все наладится и «цивилизация» вернется. Держу пари, это будет полицейское государство еще хуже, чем было, карательные органы развернутся вовсю, все будут бояться говорить или писать то, что думают. Правительство станет иметь нас везде, где захочет, а хотеть будет всегда. Раса рабов. А сопротивление будет подавлено Во Благо Общества – так уже было прежде.
Я говорю, как Кен, а?
Но все равно. Джи рассказала мне о своей жизни. Обычная история. Неполная семья, «мамаше» всего 35, – значит, ей было 14, когда она забеременела Джи. Потом другие дети без счета, не потому, что мать хотела их, а просто ей было плевать. Это не нравилось Джи больше всего. Ей удалось попасть в университет, и она всегда предохраняется во время секса – таблетки и презервативы. У нее еще есть запас пилюль. Она сказала, что не хочет иметь никаких детей, «пока эта мура не кончится». Но вторая девушка, Лиана, уже беременна. Вероятно, от Тони. Или от Уэйна.
Я подумала, как это ужасно, и промолчала, прикусив свой поганый язык.
Конечно, нашему поколению повезло. Все венерические болезни стали излечимы, и таблетки помогали.
Она больше не заговаривала о своей матери и о том, что случилось с ней в конце.
А я наверняка наговорила более чем достаточно.
Пару дней Джи не показывалась. Я скучала по ней.
И тревожилась за нее. Но оба раза, уже вечером, она кричала через дверь, что все в порядке. Они должны выходить. Так она сказала. Я никогда не замечала их отсюда, сверху. Думаю, они действительно очень осторожны. И теперь они включают музыку потише.
И не слишком часто. Что ж, им приходится беречь батарейки.
Вчера, пока я грызла яблоко, Джи спросила меня, могу ли я в принципе открыть мою входную дверь.
Я сказала, что могу, если потребуется, но это будет трудновато. Ею долго не пользовались, она разбухла от сырости, все заржавело, все заклинило. Как я.