Столица

Почтенный джентльмен примолк, но вдруг его румяные щеки затряслись от смеха.

— Подумать только!—сказал он.— Они и со мной пытались проделать такую же штуку! Но нет, шалишь,— если Боба Винэбла заставят есть бисквиты с молоком, он подсыплет в них вместо сахара мышьяку. А ведь в подобном положении находятся очень многие из этих богачей; люди воображают, что если человек богат, значит он вечно пребывает в капуанской неге, тогда как ,на самом деле у него печень больная и желудок слаб, и его в десять часов укладывают спать с грелкой и во фланелевом ночном колпаке.

Оба встали из-за стола и направились к курительной, как вдруг раскрылась боковая дверь, и в зал вошла группа мужчин. Во главе ее двигался человек необычайной наружности — с могучим громоздким телом и мрачной физиономией.

— Ого! — сказал майор.— Кажется, здесь сегодня собрались все тузы! Должно быть, только что закончилось какое-нибудь заседание директоров.

— А кто это? — спросил его спутник, и майор ответил:

— Как, вы не знаете? Да это сам Дэн Уотермен. Дэн Уотермен! Монтэгю вгляделся и узнал в великане человека, портреты которого ему часто приходилось видеть. Уотермен, колосс финансового мира. Крез, разбогатевший на меди и золоте! Какое количество трестов создал Уотермен! И для скольких каламбуров послужило основой его имя!

— А остальные кто? — спросил Монтэгю.

— Так, миллионеришки разные,— последовал ответ. «Миллионеришки» поспевали за Уотерменом, словно отряд телохранителей; один из них, коротенький и плотный, почти бежал, чтобы не отстать от тяжело и размашисто шагавшего Уотермена. В гардеробной они оттеснили служителей; один подавал великому человеку пальто, другой держал наготове его шляпу, третий — трость, остальные двое что-то робко ему говорили. Уотермен между тем обстоятельно застегнулся, выхватил у кого-то из рук шляпу и трость и молча скрылся за дверью.

Монтэгю во всю жизнь не видел ничего более потешного и хохотал всю дорогу до курительной. А майор Винэбл устроился поудобнее в большом кресле, откусил кончик сигары, зажег ее, и какие потоки воспоминаний полились тогда из его уст!

Ведь Уотермен и он, майор, принадлежат к одному поколению; майор знает всю его жизнь и давно привык к этим замашкам Дэна. Уотермен всегда был такой, каким его видел сейчас Монтэгю: напористый, властный, грозный, он не задумываясь затаптывал в грязь всех, кто осмеливался идти против него. Влиятельнейшие люди столицы трепетали от одного его сверкающего гневом взгляда. Бывали времена, что банки Уолл-Стрита трещали, не выдерживая последствий яростных схваток между Уотерменом и кем-нибудь из самых могущественных его противников.

И майор пустился рассказывать об одном из этих противников Уотермена и о его образе жизни. Это был старый Уимен — его креатура — король городского транспорта. Среди политиканствующих финансистов он был звездой первой величины и возглавлял демократическую партию в своем штате и во всей стране. Он, не смущаясь, кидал боссам Таммани-Холла по четверти миллиона и тратил миллион долларов на каждую избирательную компанию; однажды районные лидеры, явившись в «день кормления зверей» за денежными средствами, увидели стол в сорок футов длины, весь заваленный стодолларовыми кредитками. Он был бы богатейшим человеком Америки, если бы не тратил деньги с такой же быстротой, с какой наживал их. У него была самая прославленная в Америке конюшня скаковых лошадей, а про его дом на Пятой авеню говорили, что это прелестнейший в мире итальянский дворец. На его отделку он потратил более трех миллионов; все потолки были целиком вывезены из разных европейских и азиатских дворцов, которые он покупал и разрушал. Майор привел один случай, доказывающий, насколько этот человек утратил всякое представление о ценности денег. Однажды майор с ним завтракал, и вдруг входит редактор одной из его газет и говорит ему: «Я вам докладывал, что понадобится восемь тысяч долларов, а вы прислали чек на десять».— «Знаю,—ответил тот, улыбаясь,— но цифру восемь мне что-то показалось труднее писать, чем десять!»

— Впрочем,— продолжал майор.— Уж если на то пошло, старый Уотермен тоже мастер швырять деньги. Однажды он мне признался, что его ежедневный расход составляет пять тысяч долларов. И это не считая миллионной яхты и издержек на ее содержание.

— Вспоминается мне еще один мой приятель,— так тот просадил миллион долларов на постройку гранитной пристани, чтобы высаживаться с яхты у самого парка своей любовницы, когда ему приходит охота ее навестить! Это такая же истина, как то, что меня создал господь бог! Она была женщина из общества, очень известная, но бедная, а он, опасаясь скандала, не решался сделать ее богатой. И вот ей приходилось жить в жалкой вилле, стоившей всего каких-то пятьдесят тысяч; и когда чужие дети дразнили ее ребятишек, что они живут в дешевой вилле, те отвечали: «А у вас зато нет своей собственной пристани!» Если не верите...

Но тут майор обернулся и заметил юнца, который принес ему сигары и остановился у стола, делая вид, будто прибирает газеты.

— Эй, голубчик! — закричал майор.— Ты что, чужие разговоры подслушиваешь? Вон отсюда сейчас же, этакий ты негодяй!

Глава тринадцатая

Опять пришла суббота, а с нею — приглашение от Лестер-Тоддсов провести конец недели у них в поместье в Нью-Джерси. Монтэгю сидел взаперти, кругом обложившись книгами, но Оливер с возмущением накинулся на него и извлек на свет божий. Будь проклят этот процесс— уж не собирается ли он ради одного процесса загубить всю свою карьеру? Он должен встречаться с людьми — во всяком случае, с людьми «стоящими». А Тоддсы весьма и весьма «стоящие» — целая компания денежных тузов, крупная сила в страховом мире; и если Монтэгю собирается быть юристом по страховым делам, то отклонить их приглашение просто безумие. У них будет Фредди Вэндэм и, как слышно, также и Бетти Уимен. Монтэгю улыбнулся, услыхав эту новость. Он уже заметил, что его брат всегда «случайно» проводит воскресенье там, где бывает Бетти, но где никогда не бывает ее дедушка.

И вот лакей Монтэгю уложил его чемоданы, а горничная— сундуки Элис, и в собственном вагоне Тоддсов они вместе с другими гостями доехали до отдаленного предместья Джерси, откуда автомобиль помчал их по широкой гоночной дороге к видневшемуся на вершине горы дворцу. Здесь жил чванливый Лестер-Тоддс, а по окрестным холмам разбросаны были виллы других ультрабогачей — как и он, удалившихся от городского шума в эту уединенную местность. Публика здесь была самая что ни на есть «избранная»; все эти люди делали вид, будто смотрят на столичное общество свысока, и круглый год развлекались как могли в своем замкнутом кругу: летом устраивали выставки лошадей под открытым небом, а осенью—охоту на лисиц, на которую выезжали в самых фантастических костюмах.

Сами Тоддсы тоже принадлежали к числу страстных охотников на всевозможного зверя, рыская то по охотничьим угодьям своих клубов, то по частным заповедникам, кочуя, в зависимости от сезона, между Флоридой, Северной Каролиной и Онтарио, заглядывая иногда в Норвегию, Новый Брауншвейг или Британскую Колумбию. А здесь, дома, у них была целая собственная гора, поросшая тщательно охраняемым девственным лесом, и на вершине ее дворец в стиле ренессанс, который они небрежно называли «охотничьим домиком»; он заключал в себе такие articles de vertu [18], как, например, стол в десять тысяч долларов, стулья к нему, по две тысячи долларов каждый, а также совсем простенькие с виду коврики, стоившие от десяти до двадцати тысяч долларов штука. Во всех этих ценах -можно легко было удостовериться, просмотрев разложенные в холле альбомы с газетными статьями, в которых описывался их дом. В субботние дни миссис Тоддс встречала приглашенных в серебристо-сером платье, на котором спереди был вышит шелками павлин с драгоценными камнями в каждом пере и крупным солитером вместо глаза. По вечерам происходили танцы; тогда она появлялась в туалете, усыпанном сотнями бриллиантов, и приветствовала гостей, стоя на ковре, украшенном камнями в тон платью.

18

Ценности (франц.).