Страница 63 из 87
— Как так? Вам говорил об этом господин Стивенс? Откуда вы это знаете?
— Мой дорогой господин фон Путлиц, я не был бы Шульце-Бернетом, если бы не имел у Стивенса своих людей. Мне известно все, что там происходит. А откуда, по-вашему, он еще мог узнать эти имена, если не от кого-то из нас?
— Господин Шульце-Бернет, возможно, что вы и правы. У меня, во всяком случае, нет никаких оснований подозревать кого-либо в этом.
— Ну, значит, мне придется поговорить с другими. Уж я-то распутаю это дело.
Уходя от меня, он даже подал мне руку. Судя по всему, уверенности у него еще не было. Но мне было ясно: грозит непосредственная опасность, надо убираться. Я сел за свой письменный стол, позади горы из папок, и стал размышлять. Все границы были закрыты, попасть в Англию нормальным путем было невозможно. Помочь мог только Ванситтарт. Надо было немедленно послать Вилли к Устинову. Но я не мог сразу же покинуть здание миссии: это тотчас же возбудило бы подозрения. Мои телефонные разговоры подслушивались, каждое неосторожное слово могло стоить жизни, но все же переговорить с Вилли было необходимо.
Итак, я позвонил ему и сказал: [262]
— Вилли, у меня здесь столько работы, что придется просидеть до позднего вечера. Я не буду ужинать, а вместо этого между пятью и шестью заеду выпить кофе. Приготовь мне что-нибудь и сам будь дома. Мне кажется, что у автомобиля не в порядке аккумулятор.
Лишь бы он догадался, что не в порядке нечто совсем другое!
Было два часа дня. Только бы выдержать до пяти! Чтобы успокоить нервы, я работал как никогда. И все-таки эти послеобеденные часы показались мне бесконечными.
Ровно в пять я сел в автомобиль и поехал домой.
Не успел я вынуть ключ, как дверь уже отворилась.
Вилли тревожно спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Да, Вилли, если мы не улизнем в течение суток — мы погибли. Верит этому Устинов или нет, но у Стивенса сидит шпион, который работает на Шульце-Бернета. Сейчас же садись на мотоцикл. Пусть Устинов найдет способ сегодня же ночью отправить нас из Голландии. Чтобы не вызывать подозрений, я потом снова поеду в миссию, но вернусь сюда как можно скорее, не позже девяти.
— А что мы будем делать, если Устинов скажет, что это невозможно? Не заехать ли мне раньше к моему приятелю Герману, слуге графини Палланд? Он, конечно, спрячет нас на первое время.
— К твоему Герману, Вилли, мы прибегнем, если не будет другого выхода. Ты же сам знаешь, что Буттинг добивается от голландской полиции всего, чего хочет. Она через несколько часов разыщет нас у Германа и без шума переправит через границу. Нет, сперва Устинов! Все остальное не имеет смысла. Наш побег должны организовать англичане.
— Я боюсь, — заикаясь сказал Вилли.
— Я тоже, — признался я. — Но дело должно выгореть.
Я заставил себя спокойно усесться и приняться за кофе. С облегчением услышал я стук отъезжающего мотоцикла. «Нет, этот парень не наделает глупостей», — подумал я и направился в миссию.
Несмотря на поздний час, Шульце-Бернет еще околачивался в миссии. Он даже зашел ко мне в кабинет, причем сделал вид, что уже забыл о дневном разговоре. [263] Мы, как обычно, болтали про всякую всячину. Я занимался своими делами, пока все не закончил. Когда я около девяти часов приехал домой, Вилли и Устинов сидели в задней комнате.
От нервного напряжения я до того устал, что бросился на оттоманку, а их попросил присесть с краю:
— Ну, Устинов, мы попались или есть еще шансы?
— Дело было нелегкое, но я думаю, что оно уже сделано.
Как только Вилли приехал к нему, он тут же отправился к Стивенсу, позвонил оттуда в Лондон и разговаривал с Ванситтартом. Тот сказал ему:
— Если это будет абсолютно необходимо, то я пошлю в Шевенинген британский миноносец, чтобы забрать Путлица. Но было бы лучше, если бы Стивенс смог раздобыть в Голландии самолет.
Стивенс знал одного голландского летчика, который, несмотря на то, что полеты были запрещены, имел разрешение подниматься в воздух для испытания машин. По его словам, этот летчик был готов идти на самые рискованные авантюры. Сейчас, вечером, Стивенс вел с ним переговоры и к десяти часам ожидал окончательного ответа.
Вилли и Устинов снова сели на мотоцикл. Когда они уходили, я отозвал Вилли в сторону и шепнул ему:
— Ради бога, больше не приводи сюда Устинова, возвращайся один. Из-за твоего легкомыслия мы, чего доброго, в последний момент сломаем себе шею.
Вилли немного обиделся. Он был упрям и только пожал плечами, сказав:
— Теперь уже все равно.
Опустошенный, я снова прилег на оттоманку. Все же я крепко спал, когда около полуночи появился Вилли. Он бросился ко мне в возбуждении, но шепотом сообщил:
— В саду кто-то есть. Мне кажется, это Шульце-Бернет. Когда я ставил свой мотоцикл, он спрятался за деревом у входа.
— Будем надеяться, что его не было там раньше и он не видел Устинова. В том, что ты болтаешься в городе поздно ночью, он не может усмотреть ничего особенного. Пожалуй, даже к лучшему, что он видит, что ты и сегодня придерживаешься своих привычек. [264] Не будем больше говорить об этом. Гораздо важнее, о чем Устинов условился со Стивенсом.
— С летчиком все в порядке. Это Пармантье, известный голландский летчик на дальние дистанции. Весной он получил приз за перелет Батавия — Сидней. В два часа дня он с заведенным мотором будет нас ждать на аэродроме в Шифоле. Раньше он, к сожалению, не может. Мы можем взять с собой только по небольшому чемодану. В Шифоль нас отвезут на автомобиле, который в час будет находиться на заднем дворе одного дома на Алькемаде Лаан здесь, в Гааге. Номер дома я записал. Нам с вами лучше всего встретиться около часа дня у Германа на вилле Палланд. Это недалеко, а оттуда мы возьмем такси. Нашу машину я оставлю в гараже, а оба чемодана отвезу к Герману на трамвае.
План был хорошим. Мы предоставили судьбе решать, что означало появление таинственной личности в нашем саду, отнесли в подвал все письма и другие бумаги и сожгли в топке центрального отопления. Затем мы упаковали оба наших чемодана. В каждый из них поместилось по три костюма. Купить новые рубашки и ботинки было дешевле, чем костюмы. Мы написали домой прощальные письма, составив их так, чтобы у гестапо создалось впечатление, будто мы ожидаем, что семьи возмущены нашим дезертирством. За годы жизни в гиммлеровском царстве мы вполне овладели техникой сообщать в письмах противоположеое тому, что в них написано.
Все остальные вещи остались на своих местах. К утру мы закончили приготовления. Было 14 сентября, первый осенний пасмурный день 1939 года. Вилли отвез меня в миссию. По дороге мы остановились у банка, где я снял со своего счета все деньги.
Смогу ли я скрыть свое возбуждение в эти последние часы, сидя у себя в кабинете? Цех назначил довольно многолюдное совещание, проводить которое должен был я. Буттинг, Шульце-Бернет и Бестхорн тоже присутствовали. Мне отнюдь не понравились их взгляды. Заметили ли они по мне, что я что-то затеял? Или, может быть, Шульце-Бернет видел Устинова и узнал его? Были моменты, когда я боялся потерять сознание. Но все же мне удалось держать себя в руках и ни разу не запнуться. Как всегда, было изрядное число посетителей и вообще дел было, к счастью, много. По-моему, никто не заметил, что у меня кровь стучит в висках. [265]
Около полудня Цех еще раз позвал меня к себе в кабинет. С озабоченным лицом он перевел глаза с письменного стола на меня.
— Взгляните на это воззвание в связи с первой военной кампанией «зимней помощи», которое представил мне Буттинг. Вот, первая же фраза: «Эта навязанная нам война...». Я не могу этого подписать, это слишком грубая ложь. Помогите мне, пожалуйста, найти формулировку, которая не противоречила бы моей совести и была бы приемлема также для Буттинга.
Я был уже в таком настроении, что меня тошнило от лицемерных уловок, при помощи которых каждый старался уйти от ответственности за грязные дела нацистов. Я больше не хотел быть к этому причастным. Впервые за нашу долголетнюю совместную работу я не почувствовал к Цеху жалости, а ответил резкостью: