Страница 62 из 87
— Здесь около двухсот пятидесяти тысяч гульденов в голландских банкнотах. Их срочно требуют из Берлина, и надо, чтобы они были доставлены надежным путем. Вручите, пожалуйста, пакет моему доверенному лицу господину NN, который возвращается из Лондона вместе с персоналом посольства и знает, куда его передать.
Меня успокоило, что, по всей видимости, уверенность Шульце-Бернета в моей благонадежности еще не была поколеблена. Держа на коленях четверть миллиона, я отправился в Роттердам.
Пока мы ехали по шоссе, Вилли не давал мне покоя:
— Да ведь это же перст судьбы. Сейчас же — на английский пароход, и там спрячемся! С такими деньгами мы благополучно переждем войну.
— Нет, Вилли, если уж мы смоемся, то только с чистыми руками, а не как мошенники.
Вилли горячо возражал:
— Ведь все равно этим грязным свиньям денежки нужны только на гадости. А у нас они никому не причинят вреда.
Конечно, он был прав.
Но все же я не поддался на его попытки соблазнить меня и передал пакет не известному мне г-ну NN. [258]
Несмотря на то, что я вручил Шульце-Вернету расписку г-на NN о получении им пакета в целости и сохранности, нацисты впоследствии предъявляли мне обвинение в хищении денег. Возможно, что деньги и исчезли в кармане г-на NN или еще чьем-нибудь, но уж, во всяком случае, не в моем.
Когда английский пароход пришвартовался, немецкий поезд еще не прибыл. Наши лондонские немцы в течение часа ожидали на борту либо прогуливались по залитой солнцем набережной. Я приветствовал многих старых знакомых. Все были в подавленном настроении, некоторые даже с заплаканными лицами. Можно было подумать, что они ожидают собственных похорон.
Посла Дирксена отозвали в Берлин еще несколько недель назад. Его замещал посланник Теодор Кордт, руководивший посольством как поверенный в делах. Он и его жена остались в своей каюте. Я вошел туда, чтобы поздороваться с ними. Они пригласили меня присесть. У обоих в глазах стояли слезы, и настроение было похоронным. Как рассказывал Кордт, он до последнего дня делал все, что было в человеческих силах, чтобы предотвратить войну между Германией и Англией. В частности, он имел продолжительную беседу с Ванситтартом. Но ничто не могло побудить англичан отречься от обещания, данного Польше. Хотя политика Гитлера, говорил Кордт, и была безумной, но войны с Англией он действительно не хотел.
— Все было тщетно, — сказал он. — Теперь мы пропали в любом случае. Если .победят нацисты, Германия станет сплошным сумасшедшим домом. Победят другие — значит Германия будет стерта с лица земли.
— Что же вы собираетесь делать? — спросил я.
— Сам не знаю. Но порядочный человек больше не может оставаться на дипломатической службе и нести долю общей ответственности. Правильнее всего было бы сразу пойти добровольцем в армию, чтобы найти геройскую смерть на поле битвы.
Я отнюдь не разделял взглядов Кордта, но мог его понять. Однако я потерял к нему всякое уважение, когда три недели спустя Кордт стал посланником в нейтральном Берне и взял на себя руководство сетью нацистской разведки, работавшей против Англии. [259] На том основании, что в последние годы войны он вел тайные переговоры с руководителем американской секретной службы в Швейцарии Алленом Даллесом, он стал впоследствии изображать себя одним из главных участников заговора 20 июля 1944 года. Когда в Бонне было создано министерство иностранных дел западногерманского государства, он сделался заведующим его политическим отделом, а затем послом Аденауэра в Афинах.
Но тогда, в Роттердаме, провожая его к немецкому поезду, я не думал, что он окажется столь бесхарактерным. Потупив глаза, с портфелем под мышкой, он шел посреди своей печальной свиты мимо группы ехавших из Берлина англичан, которые следили за ним усталыми, но твердыми и колючими глазами.
Тем временем Вилли побывал у официантов немецкого вагона-ресторана. Он сообщил мне, что все ему завидуют из-за его места в нейтральной Голландии и не испытывают никакой радости при мысли о возвращении в Германию.
У официантов имелось мало возможностей отвратить свою судьбу; в отличие от них у дипломатов такие возможности были. Я внимательно просматривал их поименные списки в надежде обнаружить, что кто-либо уклонился от службы. Ни один этого не сделал. Все мои коллеги, как стадо баранов, позволили Гитлеру погнать себя на бойню.
Незадолго до того, как Чемберлен объявил войну Третьей империи, из Англии в Рейнско-Вестфальскую промышленную область были отправлены большие партии нефти, меди и другого стратегического сырья. По большей части они не достигли назначения и теперь были блокированы в Голландии, где лежали на баржах и в товарных вагонах. Одна из главных забот Буттинга и Шульце-Бернета состояла в том, чтобы как можно скорее переправить эти ценные грузы через границу. Задача была не из легких, так как официально голландская граница была пока закрыта. Надо было найти более или менее нелегальные пути, а для этого требовались голландские пособники.
Недостатка в них не ощущалось. В миссию ежедневно поступали предложения. Поскольку я просматривал почту, в большинстве случаев они попадали сначала на мой письменный стол. [260] Мне было дано задание немедленно пересылать такие предложения в запечатанном конверте Шульце-Бернету. Конечно, я их прочитывал и при этом обнаружил, что весьма значительную готовность оказать помощь снабжению гитлеровской военной машины и тем самым заслужить ее благодарность проявляли служащие англо-голландского нефтяного треста «Шелл».
Должен ли был я, оставив дело на произвол судьбы, косвенно помочь пополнению военных арсеналов Гитлера, или же моим долгом было поставить преграду этим махинациям? Каждая капля нефти и каждый грамм металла для германской военной машины способствовали бы продлению бедствий. Никакой надежды на победу для немецкого народа не было. Более того, война была для него самоубийством. Чем скорее Гитлер проиграл бы ее, тем меньше жертв пришлось бы принести народу.
Поэтому я выписал некоторые имена, казавшиеся мне особенно опасными, на маленький клочок бумаги, который Вилли доставил Устинову. Тогда я еще не представлял себе, какими тесными узами связаны друг с другом крупные международные монополии, невзирая на войну. Кому Устинов дальше передаст мое сообщение, меня не интересовало. Я верил в то, что он сделает все как следует.
В Гааге всякий знал, что английский разведывательный центр находился в паспортном бюро британского консульства в Шевенингене и что его руководителем являлся некий капитан Стивенс. Сам я в глаза не видал капитана Стивенса и остерегался встречаться с ним или его людьми.
Не прошло и трех дней, как я послал Вилли с запиской к Устинову, и Цех вдруг спросил меня:
— Как вы думаете, нет ли среди нас кого-нибудь, кто поддерживает связь с капитаном Стивенсом?
Я осведомился, что возбудило в нем такое подозрение. Он ответил:
— Только что у меня был Шульце-Бернет и утверждал, что кто-то из нашей миссии передает Стивенсу секретные сведения.
Мне стало не по себе. В тот же вечер я послал Вилли к Устинову, чтобы дать ему знать о случившемся. Устинов поднял его на смех и сказал, что мне мерещатся привидения. [261]
На следующий день после обеда я нашел в своей приемной Шульце-Бернета. Уже издали я увидел, что его лицо не предвещает ничего доброго.
— Что такое, господин Шульце-Бернет? Вы мрачнее тучи, — сказал я с невинным видом. — Что-нибудь случилось?
Он посмотрел на меня пронизывающим взглядом:
— Да, кое-что случилось. Не известны ли вам следующие имена? — и он назвал роттердамского банкира и двух или трех служащих компании «Шелл», имена которых я сообщил Устинову.
— Господин Шульце-Бернет, мне приходится встречаться с очень многими людьми. Может быть, эти люди мне встречались, но точно не могу вам сказать. Что хотели бы вы знать о них?
— Это люди, которые работают у меня. И вот на них донесли капитану Стивенсу.