Зеленый берег

— И все же твой вопрос несколько странен и, — пожалуй, даже резковат, — задумчиво и с некоторым смущением проговорил Агзам. — Словно я непременно должен бить детей. Да что я, какой-нибудь старозаветный хальфа, что ли?

Гаухар сдержанно улыбалась, слушая его, — впрочем, улыбка эта не была ни иронической, ни осуждающей, скорее она располагала его к откровенности.

— Знаю, вижу! — решительно сказала Гаухар. — Тебе доводилось бить.

— Да откуда ты знаешь? Почему так уверена?

— По твоему смущению вижу. Если человек никогда в жизни не бил ребят, он не удивился бы моему вопросу, скорее мог обидеться, даже рассердиться.

Агзам помолчал, словно проверяя себя, потом дружелюбно ответил:

— Знаешь, попался. Вспомнил… Если правду говорить, бить не бил, но одного мальчишку как следует потряс за ворот.

— Вот видишь! Как это случилось? За что ты его?

— Да ничего особенного не произошло. Мало ли что бывает в повседневной работе сельского учителя.

— Все же расскажи. А то ведь некоторые думают, что у преподавателя железные нервы, он всегда владеет собой — не волнуется, не сердится, не отчаивается. И детки у него все послушные, как шелковые. Спросишь урок — отвечают гладко, без запинки, слова сами от зубов отскакивают.

Агзам с сомнением покачал головой, пристально посмотрела на Гаухар.

— Да, такие люди действительно встречаются: увидят два-три положительных факта — начинают хвалить и детей, и учителей. Но лично я не стал бы придавать особого значения таким похвалам.

— Да я и не собираюсь придавать значение, просто говорю, какие иногда складываются мнения.

Агзам опять помолчал, потом сказал уже совсем уверенно:

— По-моему, тебе не так уж интересно знать, много или мало таких благодушных людей. Ты совсем на другое делаешь упор.

— На что именно?

— Ну, как бы объяснить тебе… — Он решительно тряхнул головой, усмехнулся. — Ты хочешь сказать: «А ну-ка, товарищ начальник, выкладывай свои грешки. Не все тебе ревизовать других. Не думай, что ты сам такой чистенький, не уверяй себя в этом». Вот что ты хочешь сказать. Что же, я не боюсь быть откровенным! Было у меня достаточно ошибок, изрядно меня колотили за них…

— И все-таки, Агзам, подчиняйся-ка ты учительской логике! — напомнила Гаухар. — Не отвлекайся, говори последовательно. Ведь ты прежде всего учитель.

— С небольшой поправкой. Я был сельским учителем, однако это не снимает с меня…

— Не надо. Я знаю, что ты не ишан в чалме. Агзам добродушно рассмеялся.

— Откуда у меня взяться чалме! Я начал преподавать в советское время, в сельской школе. Никаких изъянов вроде бы не водилось за моим классом — третьим «А». И вдруг мои ребята подрались с третьим «Б».

И какая драка была — весь класс участвовал в побоище, даже девочки. В таких случаях, сама знаешь, школа поднимается дыбом, гудит, как улей: «Это же ужас — групповая драка! И кто дрался-то? Образцовый класс, третий «А»!»

Из-за чего и как разгорелась потасовка, кто был зачинщиком — толком разбираться не стали: учителю, то есть мне, влепили строгий выговор. Разумеется, перед этим все было как положено — и классное собрание, и школьное собрание, и родительское собрание… В то время у нас в районо работала инспектором некая женщина, — не хочется называть ее фамилию, — редкостная формалистка, чиновник в юбке. Уж очень ей хотелось наказать меня построже, в острастку другим. Я пытался разубедить ее: «Наказать успеете, давайте сначала разберемся, в чем суть дела». Она так глянула на меня, что мороз пробрал. «Ты сколько лет учительствуешь?» Отвечаю: «Второй год». — «Оно, говорит, и видно. У тебя групповое побоище, а ты антимонию разводишь; «Давайте разберемся». О тебе надо принципиально поставить вопрос…»

Ты знаешь, Гаухар, как скверно в подобных случаях чувствует себя учитель, особенно молодой… Все же духом я не упал. Выговор выговором, но подробное расследование в своем третьем «А» я все же провел. Спрашиваю ребят: «Расскажите же, из-за чего началась драка. Я ваш учитель, до сих пор у вас не было секретов от меня». Долго все молчали. Наконец развязали языки.

Оказывается, в тот день на пионерском сборе должны были принимать в пионеры мальчика из третьего «Б», звали его Агли. Это был отчаянный забияка, да и в учебе отставал почти по всем предметам. По справедливости драчуну и лентяю не место было в пионерском отряде, пока ре исправится. Но из третьего «Б» никто не выступил против приема Агли. Он всех запугал в своем классе. А от моего третьего «А» выступили. После долгих прений все же не приняли Агли.

Но как только кончился сбор, уже на улице, друзья Агли напали на моих ребят, изобличавших Агли на сборе. Третий «А» вступился за своих товарищей. В свою очередь третий «Б» встал стеной за вожака, за Агли. И пошло.

Установив все это, я воспрянул духом… Сама подумай, Гаухар, — мои ребята дерутся, защищая честь пионерской организации, считают, что Агли пока что недостоин быть пионером! Я и сейчас убежден, что им благодарность надо было объявить!.. Но дело не в этом, Через некоторое время Агли переводят в мой класс. Должно быть, этот драчун осточертел третьему «В», а руководители школы, да и районо вместе с ними, ничего умнее не придумали, как «освежить для Агли обстановку», дескать, он в третьем «А» скорее исправится.

Но он и не думал исправляться: сидит на последней парте, грязные ладони словно напоказ выставляет, на учителя никакого внимания. Вдруг узнаю: Агли собирает с мальчишек по две копейки за посещение туалета, — кто не платит, тех не впускает. Я поразился, не хотел верить, что парнишка мог придумать такое. После уроков остался с Агли в классе. «Тебе не стыдно заниматься такой гадостью?!» — «Не стыдно», — отвечает. Он глянул в упор на меня и вызывающе рассмеялся. Знал: ему ничего, не будет. Ведь сколько раз его вызывали в учительскую, читали мораль, тем и ограничивались. Вот он и привык не ставить в грош слова учителей…

Я не стал долго разговаривать с мальчишкой. Схватил его за воротник куртки и принялся трясти. Должно быть, крепко потряс. Агли заревел от страха, стал выкрикивать: «Простите, больше не буду!» Конечно, потом мне крепко досталось. Инспекторша из районо долго точила на меня зуб. Сообщила обо мне в министерство, но там, по-видимому, разобрались в деле по существу и не стали больше тревожить меня.

Агзам закончил свой рассказ несколькими словам»:

— Такова история единственного случая, когда я «бил» ученика. Суди сама, насколько серьезна моя вина.

Некоторое время оба молчали. Лицо у Гаухар было невеселое, потускневшее. Она спросила:

— Ты лотом видел этого Агли?

— Представь, встретил этой зимой. Он рассказал мне, что учится в Казани, в Сельскохозяйственном институте.

— И Агли не напомнил тебе, как ты тряс его за шиворот?

— Нет. Разговор у нас был короткий, но вполне дружественный. Оба мы молча понимали, что между нами есть нечто похожее… ну, скажем, на тайну, о которой совсем не обязательно знать другим… Для тебя я сделал исключение. Впрочем, я не против того, чтобы поразмыслить над этим совсем не характерным для нашего времени случаем. При этом я попросил бы учесть только одно обстоятельство: проступок Агли — поборы с мальчиков за пользование туалетом — это нечто и выходящее за грани нормального развития наших ребят. Должно быть, и реакцию учителя нельзя считать образцом для педагогов.

— А ты мог бы представить себе, что я бью… что я била учеников? — вдруг спросила Гаухар.

У Агзама даже краска выступила на лице.

— Нет, не допускаю такой мысли!

— Вот и не знаешь ничего! — вполголоса сказала Гаухар, покачав головой. — Ах, Агзам, Агзам! Не надо смотреть на меня как на святошу… Скажу большее, если бы у тебя самого не произошел этот неприятный случай, я не осмелилась бы признаться тебе в своей выходке. Вот ведь я какая! А теперь — могу. Так вот, слушай…

И она подробно рассказала ему о тяжелом эпизоде в собственной педагогической практике. Когда у нее в классе отчаянно подрались две группы учеников — одни были сторонниками хвастунишки Каюма, другие защищали правдивого Гафара, — она, вне себя, не нашла другого способа разнять ребят, как применить силу: расталкивала драчунов, кого-то даже схватила за волосы. При этом до того забылась, что чуть было не сочла зачинщицей драки ни в чем не повинную девочку Зюбаржат.