Страница 63 из 96
Полевая что-то закричала. Евгения подняла голову и увидела на западе черную точку вражеского самолета. Он преграждал путь и угрожающе шел на них. Пришлось повернуть и идти бреющим полетом, чтоб истребитель потерял их на темном фоне земли.
Лицо Маршанцевой было каменным, когда она выслушала их рапорт. Непоправимое, о чем она не смела думать, сейчас надвинулось на нее. Но она все еще не хотела верить, она ждала и надеялась, посылая на розыски самолет за самолетом.
Вдруг Евгения заметила, как из-за гор появился самолет и пошел на посадку.
«Должно быть, Мельникова возвращается», — подумала Евгения и решила опять лететь, искать пропавшие самолеты.
Летчицы и техники выбежали на старт и окружили самолет. Когда Евгения подошла, она увидела, что из кабины вылезла не Мельникова, а Румянцева. Катя встала во весь рост и улыбнулась. Никакой ошибки. Одна только Катя умела так улыбаться.
— Нашла тоже время. Тут у людей душа изболелась, а она улыбается.
Сердито ворча, Женя готовилась отчитать подругу, но вместо этого обняла ее и не сказала ни слова.
При виде командира у Кати защемило сердце, но она заставила себя сдержаться и четко доложила, где задержался самолет. Она ждала, что командир строго взыщет с нее, но Маршанцева тихо сказала:
— Правильно сделали. Рисковать во время тумана нельзя. Жизнь летчика для нас дороже всего. — Глаза ее были ласковы, в них светилась материнская доброта и озабоченность. — Идите отдыхайте, — добавила Маршанцева и опять озабоченно стала смотреть то на часы, то на небо.
— Кого-то еще ждут? — спросила Катя.
— Галина и Ольга не вернулись, — ответила Женя.
Никто не верил, что смерть вырвала из их рядов двух летчиц. Все, возвращаясь из полетов, осматривали аэродром в надежде увидеть пропавший самолет. Но ни через три дня, ни через месяц экипаж не вернулся. По ночам, подвешивая бомбы, вооруженцы писали на них: «За Галину!», «За Ольгу!».
И Катя сбрасывала эти бомбы. Уходя от пожара, она мысленно обращалась к подругам, спрашивала: «Правильно?» И сквозь темноту ей виделось суровое, обветренное лицо Ольги, которая ободряла ее и как бы говорила: «Правильно! Бей и за меня!»
И видела она в темноте скромное, спокойное лицо Галины, которая уже не вернется в университет, которую родители ждут на Урале. Читают письма, заготовленные ею еще в Москве и пересылаемые каждый месяц подругой: «Живу хорошо, учусь…»
«За всех, за всех, кто не вернется домой, за всех, кого будут оплакивать отцы и матери, я буду мстить сейчас, и завтра, и до последнего дня войны».
Глава шестнадцатая
Речкиной предстояло трудное дело, и она не знала, как к нему приступить. Надо было написать родителям Климовой и Руденко о гибели девушек. Вылетая на фронт, она готовилась ко всему и все же не верила, что ей придется писать такие письма: «Ваша дочь пала смертью храбрых…» Руки у нее дрожали, и казалось, что буквы прожигают бумагу. Что будет с матерью Галины, когда она прочтет эти строки? Нет, надо найти другие, более верные слова, чтобы родители, прочитав их, поняли, что их дочери были героями и что их великая жертва не была напрасной.
Закончив письмо, Речкина перелистала записную книжку, но не нашла адреса родителей Руденко. Адрес Климовой она знала, так как писала ее родителям из Энгельса. Тогда она отвечала на письмо — жива ли Ольга и почему не пишет. После этого тревожного письма она строго наказала девушкам каждое воскресенье писать родным, хотя девушки и ворчали, что им некогда. Комиссар нашла для них время: она приходила во время перерыва, раздавала листы бумаги, а вечером собирала письма и сдавала почтальону.
Но почему нет адреса Руденко? Кто был близок к ней?
Она вспомнила, что Галина училась в университете вместе с Кургановой и Румянцевой. Вызвала Курганову.
— У нее не было адреса, — глухо ответила Женя, — она посылала письма подруге в Москву, а та пересылала их ее родителям на Урал.
— Но какой адрес этой подруги? — сдерживая волнение, спросила Речкина.
— Я не знаю, университет эвакуировался из Москвы.
— А куда?
— Об этом надо спросить Румянцеву, она переписывается с товарищами.
— Позовите ко мне Румянцеву.
Теперь задача комиссара стала еще труднее. Как сообщить родителям о смерти их дочери, когда они уверены, что дочь вдали от опасности, спокойно учится в университете?
Курганова побежала в общежитие и разбудила Катю:
— Где сейчас университет?
— Какой университет? — удивилась спросонья Катя.
— Да наш, Московский!
— Ах, Московский, он сейчас в Ашхабаде. Я только сегодня получила письмо от Березина, не помнишь его? — Она достала из-под подушки красную папку и нашла письмо. — Хочешь — почитай.
— Некогда! Одевайся, иди к комиссару.
Катя шла и представляла, какое грозное лицо сделает «наша мамаша», чтобы выговор был внушительнее. Но она знала, как ни старается Речкина казаться строгой, ее мягкие черные глаза всегда полны доброты.
Но сейчас, увидав лицо Речкиной, Катя растерялась.
— Я тоже не знаю адреса Гали, — с трудом ответила она. — Может быть, лучше не сообщать ее родителям, пусть ждут. А когда война кончится…
Комиссар медленно покачала головой:
— Нельзя скрывать правду, как бы тяжела она ни была.
— Разрешите идти? — спросила Катя.
— Иди, — ответила Речкина и, вздохнув, продолжала писать самые трудные в мире слова.
Всю ночь самолеты висели над немецкими позициями. В коротких встречах на аэродроме летчицы не успевали переброситься и двумя словами. В эту ночь, которая стала для Кати особенно памятной, она в третьем часу встретила на аэродроме Курганову. Евгения крикнула:
— Летим в двухсотый!
— Попутного ветра! — весело отозвалась Катя и скоро потеряла Евгению из виду.
Самолет Полевой шел над горами, но равнину и ущелья прикрывала такая плотная темнота, что летчица сомневалась, отыщет ли Евгения врага.
Точно следуя указаниям штурмана, летчица закладывала вираж за виражом над темным ущельем. Самолет то ввинчивался вниз, как штопор, то поднимался вверх, откуда снова устремлялся в ущелье.
Немцы не выдержали этой психической нагрузки. Сверкнул выстрел, за ним второй. Вдруг из ущелья вспыхнули залпы, и штурман засекла, откуда стреляют.
— Ниже! Правее! — скомандовала она, прицеливаясь так, чтобы бомбы попали на первые машины и закрыли выход из ущелья.
Яркое пламя охватило стоявшие вплотную танки. Ущелье осветилось, будто в нем горело селение. Зарево расплылось, и летчица, пытаясь уйти, поднялась вверх и повела самолет в сторону от ущелья. Но зенитные снаряды догоняли их. Огненный шар разрыва вспыхнул на левой плоскости, мотор зачихал и смолк. В лицо летчице ударила струйка бензина.
— Бензобак пробит! — крикнула Полевая.
Но Евгения и сама все поняла. Самолет, планируя, шел на темную землю. Мелькнула черная тень дерева, затем раздался треск, самолет запрыгал по земле и встал. Плотная темнота и тишина окружили девушек.
— Сели благополучно, теперь давай выбираться, — сказала Надя.
Евгения оглядела местность:
— Я думаю, мы недалеко от аула Дарг…
Полевая, не сдерживая раздражения, сказала:
— Недалеко? Километров сто будет! Пока доберемся до аула, нас десять раз прикончат.
— Прикончат и раньше, если будешь сидеть и ждать, — ответила Евгения.
Небо бледнело. Евгения торопливо рассматривала карту. Надя несколько раз обошла самолет и увидела, что ему уже ничем не поможешь.
— Бежим, — сказала Евгения. — Самолет подожжем.
— Немцы сейчас же увидят нас, — возразила Надя.
— Это полбеды, а если они захватят наш самолет, починят да прилетят, тогда будет полная беда.
Надя открыла бак, смочила тряпку в бензине и сунула под мотор.
Евгения достала запасную карту, отметила на ней обратный маршрут и дала летчице.
— Это еще зачем?
— А если разойдемся. — Евгения поровну разделила патроны.