Московское воскресенье

— Дорогие товарищи, как-нибудь потеснитесь, захватите нашего раненого командира…

Сказала и поняла, что просьба ее невыполнима, на санях не было места. И сейчас же услышала приятный дружеский голос:

— Давайте, дорогая, кладите его к нам на колени. Теплее будет. Да он, кажется, легкий, мальчик еще.

— Благодарю вас, благодарю, — обрадовалась Машенька и с помощью возчика положила странно отяжелевшего Митю на колени бойцам. Возчик уже готов был тронуть лошадь. Машенька торопливо сняла с себя флягу с вином и передала ее раненым.

— Пожалуйста, подкрепитесь! — достала из сумки сухари и раздала их.

Раненый, приняв из ее рук флягу, жадно прильнул к ней. Тогда другой сказал с укором:

— Товарищ Разумов, вы неисправимый эгоист. Оставьте же и другим глоточек.

Разумов с сожалением оторвался от фляги и передал ее соседу.

— Увы, Виталий Витальевич, в этом море бедствий каждый сам за себя.

— Ну вот-вот, — со вздохом ответил Любанский, — ничему вас война не научила.

— Зато я изучил войну, — гордо ответил Разумов.

— Представляю себе, каким героем вы будете ходить по Москве, — язвительно ответил Любанский.

— Прекратите дискуссию, — закричал третий боец, — дайте скорее флягу, у меня от ваших разговоров все раны открылись!

Фляга переходила из рук в руки, и Машенька поняла, что для Мити ничего не останется. Она отстегнула еще теплую флягу Мити и передала ее раненым:

— Возьмите, пожалуйста, и давайте раненому по глотку, как бы он не замерз до Москвы. Это сын профессора Строгова.

— Профессора Строгова? — воскликнул Любанский. — Брат нашего командира! Дорогая, будьте спокойны, я доставлю его живым.

Машенька посмотрела вслед уходившей подводе, смахнула слезу с ресницы и быстро пошла на запад, догоняя свой батальон.

Глава двадцать шестая

Митя проснулся с предчувствием чего-то очень хорошего, что сулил ему сегодняшний день. Радостно огляделся. Стекла окон были вытканы серебряными пальмовыми листьями. Внизу узор плотный и выпуклый, а выше, к форточке, переходил в тончайшее кружево, сквозь которое просвечивало бледно-розовое небо.

Из теплой кровати он вынырнул, словно из морской глубины, счастливо озираясь, как в детстве. С затаенной радостью ждал чего-то необычайного. Услыхав легкие шаги за дверью, плотно закрыл глаза и притворился спящим, а когда тихо вошла Оксана, распахнул глаза так, что она даже испугалась. А он засмеялся и сказал:

— Видишь, я жив!

— Ну и чудесно! — ответила Оксана, ставя перед ним завтрак.

Митя заметил на ней синее платье с кружевным воротником, такое знакомое, мирное, праздничное, что даже подумал — было все «то» или не было? Торопливо поднялся и вдруг сморщился от боли в груди, опустился обратно на подушку.

— Ксана, какой сегодня день?

— Прекрасный, — ответила Оксана, пододвинула столик к его кровати и добавила: — Легкий сухой мороз, огромное солнце. Солнца давно не было в Москве, а теперь оно вернулось из Алма-Аты красное-прекрасное. Кушай, а то оладьи остынут. Екатерина Антоновна обидится. Она тебе их вместо лекарства прописала.

— Я не о погоде спрашиваю, — сказал Митя, — я хочу знать, какой сегодня день?

— А! Сегодня воскресенье.

— Я так и почувствовал! — вскрикнул Митя. — А кто у нас в гостях?

Оксана пожала плечами, лукаво взглянула на Митю:

— Почему ты думаешь, что у нас обязательно гости?

— Я это чувствую. Кто? Скажи скорее.

— Как всегда, какие-то старички, папины коллеги.

— А еще кто? — с нетерпением допытывался Митя.

Оксана словно не слышала его вопроса, отошла и стала снимать со стены картины.

— Это зачем? — изумился Митя.

— Так надо, — ответила Оксана, не поворачивая к нему лица, сдерживая тяжелый вздох.

— Подойди сюда и объясни сейчас же, — строго сказал Митя. Оксана заметила, как он взволновался, подошла и села на край кровати.

— Видишь ли, — тихо сказала она, — это картины Романа. А сейчас придет его сестра, Маша, она удивится, увидев их, спросит, как они попали сюда, а я не могу солгать и не могу сказать правду.

Митя схватил сестру за руку, впился в нее вопрошающим взглядом. Она молчаливым кивком ответила на его вопрос: «Да, Маша здесь!» Он закрыл глаза и минуту сидел в глубокой задумчивости. Потом тихо сказал:

— Лучше не говори ей. Это может отнять у нее веру в жизнь. А без этой веры не выйти из боя. Не хватит сил сопротивляться. Лучше не говори.

Он сейчас же вспомнил, что было там, под Москвой, вспомнил все напряжение сил, от которого человек становится словно каменным.

Как только Оксана сняла картины и осторожно сложила их в шкаф, Митя оглядел постель, сорочку, дрожащим голосом сказал:

— Подай, пожалуйста, мне зеркало.

С некоторым испугом поглядел на себя, провел рукой по волосам. Раньше волосы лежали волнами, а теперь торчали, как щетина, раньше глаза светились, а сейчас погасли. Отложив зеркало, угрюмо сказал:

— Пожалуйста, дай мне чистую рубашку.

Между тем в столовой Машенька никак не могла вырваться из плена. Сергей Сергеевич зорко следил за всеми ее движениями, и, только она отодвигала пустую тарелку, он наполнял ее, подвигал к ней и требовал, чтобы она ела.

Машенька раскраснелась, торопливо ела, в третий раз по требованию Сергея Сергеевича рассказывала о боях под Москвой, подробно описывала разгром немцев и дальнейшее наступление Красной Армии.

— Больше рассказывать не могу. Читайте сегодня в «Правде». Там все подробно описано.

Сергей Сергеевич отодвинул газету и с укоризной посмотрел на Машеньку:

— Тут пишут вообще о нашей победе, а я хочу знать, что сделали мои сыновья. Чем отличились братья Строговы. Кто же, кроме вас, мне расскажет об этом?

Машенька вздохнула и в третий раз начала рассказывать, как был ранен Митя под Тихогорском, как по дороге к Можайску умер Миронов, как Евгений принял батальон и продвигается с ним вперед. Рассказывала, как они с шестого до шестнадцатого без отдыха шли с боями на запад, как она получила за это трехдневный отпуск.

— Вот жалко, что брата не увижу. Роман уехал куда-то в глубь Урала, а писем еще нет. Ну, хоть Митю навещу, — сказала Машенька, заметно краснея.

Сергей Сергеевич удерживал ее за столом и думал, что еще рано отпускать ее к Мите, что она еще не оттаяла в домашней обстановке, что вся еще скована той подмосковной бурей, из которой вырвалась. Он заставил ее выговорить все, что волновало и переполняло ее, и теперь, при свидании с Митей, ей не захочется больше говорить о боях, теперь она будет говорить о том, что успокоит их обоих.

Подумав, что Оксана, наверно, уже все приготовила для их встречи, спокойно сказал:

— Идите, проведайте Митю, он будет очень рад вас увидеть.

Она огромным усилием сдержала себя, чтобы не броситься к нему на шею. Встала, одернула гимнастерку и несколько церемонно, чувствуя на себе его взгляд, медленно вышла из столовой. Медленно прошла коридор, тихо открыла дверь. Митя улыбчиво смотрел на нее. Она осторожно сделала шаг, другой и вдруг упала, как птица с высоты, обняв руками голову Мити, прижавшись щекою к его щеке.

— Машенька!

— Митя!

— Машенька!

— Что, дорогой мой? Я тебе сделала больно? — она вскочила и села у столика, не выпуская его руки, наклонилась, разглядывая его.

— Так, так, глаза уже прояснились, значит, скоро встанешь на ноги… Господи, как я за тебя боялась! — Опустив руки, откинулась на стуле. Вдруг увидела зеркало на столике. Со страхом подняла его и взглянула: — Я не очень изменилась?

— Глупости, Машенька, ты сияешь, как солнце.

— Мне казалось, что у меня седые волосы… Я все время думала об этом… Так оно и есть! Гляди!

Митя действительно увидел среди коричневых волос отчетливо, как белые нитки, сверкающие седые волосы, но даже это не убедило его.

— Глупости, Машенька, ничего нет. Сядь поближе.