Страница 30 из 31
— К вам посетители. Прошу спуститься в приемную.
Я недоумевал, кто же это мог быть? Знакомых здесь не было, бригада далеко. Высказав сестре свое сомнение, не ошибается ли она в том, что посетители пришли ко мне, я вышел в приемную. Трудно рассказать, как я был изумлен и обрадован, когда увидел перед собой сидевших на диване в белых халатах Ивана Федоровича Кудряшова и Ваню Рыбалченко.
Засыпая их вопросами и тем самым не давая ответить ни на один, я не чувствовал, что веду себя как мальчишка. По-отцовски смотрели на меня умные, чуть смеющиеся глаза моего замполита.
Обнявшись, мы вышли из приемной на воздух и удобно расположились на плащ-палатке, раскинутой на зеленом ковре травы. Угощая меня присланными из бригады гостинцами, Иван Федорович с Ваней рассказали о всех новостях.
Ваня снял белый халат, и я увидел на его выцветшей гимнастерке новенький блестевший эмалью орден Красной Звезды. Я обнял его и расцеловал, поздравляя с высокой наградой. Ваня был горд и счастлив.
— Ну, а теперь разреши и тебя поздравить, — крепко пожимая мне руку, сказал Иван Федорович, подкручивая свободной рукой свои, начавшие уже серебриться, длинные казацкие усы. — Командующий докладывал в Ставку о результатах нашей операции, и нам вынесена благодарность. Читай вот это, — торжественно протянул он мне пакет от командующего. В нем было поздравление в связи с присвоением мне звания Героя Советского Союза. Письмо подписано командующим, членом Военного совета и начальником штаба.
Я был ошеломлен и не находил слов, а лишь крепко жал руки друзей.
— А как все другие? — вырвалось у меня.
— Не беспокойся, награждены. Никого не забыли, — сказал Кудряшов.
Я расстегнул его белый халат и увидел на груди поблескивающий золотом орден Ленина. Мы крепко обнялись и расцеловались.
— Вот поправишься, отвезешь ордена родителям Петрова и Кобцева, — сказал Кудряшов.
— Нет, Ваня, это сделаешь ты, — возразил я. — Они твои питомцы. Ты многое сделал, чтобы вдохновить их на подвиги. Да и с родителями сумеешь поговорить лучше меня.
— Хорошо, — сказал Кудряшов.
Этот яркий весенний день был для меня днем незабываемой радости.
Однако, кроме приятных вестей, Иван Федорович принес и печальную. Смертью храбрых пал в бою с врагами Боря Никитин. Наш доктор, гвардеец-герой, гранатой и автоматом защищал своих раненых бойцов до последнего вздоха.
Мы долго еще лежали в саду, пока Кудряшов рассказывал о том, как они держались до подхода наших войск.
После того как ушли танки, Иван Федорович выставил часовых и начал помогать Никитину перевязывать раненых. Было немного дымно от поставленных в палатке двух печек, ело глаза, но зато никто не мерз. Никитин и Чечирко всю ночь не отходили от двух тяжело раненых автоматчиков, безуспешно пытаясь отнять их у смерти.
К вечеру третьего дня пребывания в лесу Кудряшов послал башнера Кирсанова, оставшегося здесь по его собственной просьбе, в разведку в направлении небольшой деревушки, по карте предполагавшейся километрах в семи от леса. По пути в деревню Кирсанов обнаружил более обширную рощу, чем та, в которой расположились раненые. Отсюда уже хорошо была видна и полузанесенная снегом деревушка. Ради предосторожности разведчик пошел лесом.
Но едва он сделал несколько шагов, как сзади на него навалились какие-то люди. Они связали его, обезоружили, забили в рот кляп из пропахшей дымом рукавицы, завязали глаза и повели за собой. «Ну, влип, — думал Кирсанов, с трудом переставляя ноги в глубоком снегу. — Что подумает теперь замполит, когда не дождется меня?
Будут они там вместе с ранеными лежать в снегу, пока их всех не перебьют гитлеровцы».
О себе он не думал. Его беспокоила мысль о том, что, попавшись так глупо в лапы врагов, он тем самым дает им повод обнюхать кругом каждое дерево и отыскать группу Кудряшова.
Что может сделать горстка людей против вооруженной оравы фашистских карателей? Чувство огромной непоправимой вины и презрения к самому себе терзало его сейчас больше предстоящих пыток. Он замычал и в бессильной ярости стал вырываться из рук державших его людей. Но те лишь посмеивались и, толкая его в спину прикладом автомата, волокли дальше.
Скоро пленившие Кирсанова люди вынули из его рта прокопченную рукавицу. Затем развязали глаза. Оглядевшись кругом, хотя было уже темно, Кирсанов увидел, что находится в лесу. Возле него стояло человек шесть разношерстно одетых, хорошо вооруженных людей.
— Что, Семен, господина арийца схватили? — спросил одного из пришедших внимательно рассматривавший Кирсанова человек.
— Какой это ариец? Предателя взяли, — презрительно сплюнув, сказал другой.
— Шеститко, что ты там остановился? Иди, докладай командиру да тащи с собой того иуду, — раздался из темноты недовольный голос.
На душе у Кирсанова отлегло. Свои! Партизаны! И он уже весело зашагал за человеком, которого назвали Шеститкой.
В землянке, куда его ввели, было душно. На застланном плащ-палаткой столе тускло мерцал огонек светильника. За столом сидело двое. Один — в военной гимнастерке с расстегнутым воротом, второй — в штатском, изрядно уже поношенном костюме.
В углу, возле сложенной из необожженного кирпича печки, сидел на корточках третий, подбрасывая в огонь еловые смолистые поленья.
После продолжительного допроса и беседы все выяснилось. Командир отряда послал к Кудряшову с Кирсановым четырех партизан. Еще через два дня группа Кудряшова вместе с ранеными была уже в расположении отряда. Там прожили они около недели. Многие раненые начали поправляться, Кудряшов помог отряду продовольствием и боеприпасами.
Но вот однажды разведчики принесли тревожную весть. В селе Александров Гай был собран отряд карателей численностью до ста пятидесяти человек, который сейчас двигался к лесу, где располагалась партизанская база.
Партизанский отряд Васильева по численности был небольшим. К его шестидесяти бойцам присоединилось теперь одиннадцать наших, считая Никитина и Чечирку. Оставив десять человек при раненых, отряд выступил из лесу, чтобы на опушке, в двух километрах от лагеря, принять бой.
Каратели действовали не очень решительно. Бой продолжался сутки. Скоро к гитлеровскому отряду, больше чем наполовину истребленному, подошло подкрепление. Три миномета, поставленные на фланге наступающих, стали выводить из строя наших автоматчиков и партизан. Комиссар отряда, тот самый, что сидел тогда в землянке в штатском костюме, взяв с собою пять бойцов, под прикрытием темноты пополз к минометной батарее. Но один из бойцов, а затем и второй были ранены и остались лежать на снегу.
Доктор Никитин пополз к раненым. Над головой и с боков свистели пули, но Никитин не обращал внимания на обстрел и упрямо полз, дальше… Вот он приблизился к первому оставшемуся лежать на снегу партизану, но через минуту уже двигался дальше, — партизан был мертв. Возле второго Никитин остановился и начал перевязывать его рану. В пятидесяти метрах от них показались ползущие по снегу немцы.
В двадцати шагах от него вскочили сразу четыре полицая и бросились к нему, пытаясь захватить доктора живым.
Поднявшись во весь рост, доктор стал отбиваться. Со стороны леса на помощь к нему приближались партизаны. Фашисты и полицаи, отстреливаясь, бросились бежать. Наши люди нашли Никитина лежащим на снегу. По переносице из левого виска его стекали еще теплые струйки крови.
Так погиб, защищая раненых, фельдшер Борис Никитин.
Замечательным врачом, воином и товарищем был этот славный человек. Всеми любимый и уважаемый, он навсегда сохранился в моей памяти. И многие будут с любовью вспоминать о нем, рассказывая своим детям и внукам о суровых временах и о славных боях, в которых они вместе с ним принимали участие, защищая свою Отчизну от ненавистных врагов.
К утру партизаны увидели, что по дороге из Александрова двигалась колонна советских танков, прорвавших оборону противника и гнавших, гитлеровцев на Запад.
Четыре автоматчика вместе с их проводником Ваней Рыбалченко, посланные нами через линию фронта с захваченными в Поповке штабными документами, на четвертый день благополучно перешли передовую и все порученное им доставили в штаб бригады.