Страница 16 из 17
Капитан Герке готов был все выложить, лишь бы ему сохранили жизнь.
…И вот меня, одетого в эсесовскую форму, доставили в госпиталь 2093. Посмотреть на «диковинку» сбежались все раненые и обслуживающий персонал.
— Хорошего «языка» протаранили, — улыбался в прокуренные усы сержант на костылях.
— Глазищи-то, глянь, как у зверя дикого, — вторил ему сосед.
Но вот появилась высокая, лет тридцати пяти женщина в погонах майора и властно приказала:
— Разойдитесь! Чего сбежались? Подумаешь — невидаль!
Меня положили в отдельную, хорошо оборудованную землянку, в зарослях кустарника. Наконец, у моей постели остались только двое — майор и медсестра.
— Гаупштуфер[1] Герке, ведите себя спокойно, — обратилась ко мне майор. — Для нас в данный момент вы просто больной.
И принялась осматривать мои раны.
— Не беспокойтесь, господин Герке, дней через двадцать вы будете в полном здоровье, — говорила она мне в следующий раз, когда мы были уже совсем вдвоем.
Я сделал страдальческое лицо:
— Мне от этого не легче — «конец» ближе… Я готов всю жизнь лежать здесь…
Она промолчала.
— Таких, как я, у вас ведь расстреливают, — продолжал я.
— Это очередная утка господина Геббельса, — спокойно ответила она. — Вам наверняка сохранят жизнь, если проявите благоразумие, не будете запираться на допросе…
— И на это я даже не могу рассчитывать, — безнадежно закрыл я глаза. — Я только что прибыл из Франции и даже не знаю, какие части стоят на фронте.
Она заинтересовалась: неужели я прибыл с Западного фронта? Значит дела у немцев идут неважно? Я ответил, что действительно хвалиться нечем.
— Как вы попали в плен?
— Раненый два дня валялся на нейтральной полосе… И вдруг, надо же случиться такой беде, русские разведчики наткнулись…
Она вновь выразила надежду, что я могу рассчитывать на жизнь, если буду вести себя благоразумно. Я задумался: что бы могли значить эти слова, и спросил, откуда она так прекрасно знает немецкий язык.
— Сейчас надо знать немецкий — язык врага, — уклончиво ответила она.
Советский капитан только что окончил снимать с меня допрос, как в землянку вошла майор Шевкун.
— Что, развязали Герке язык? — спросила она, стряхивая с плаща дождевую пыль.
— Да, так… — уклончиво ответил он. — Что-то путает много… Видно не хочет всего выкладывать.
— Смотрите-ка! — удивилась Шевкун. — Значит не пошли впрок мои уговоры… Я, знаете, пыталась ему внушить, что от его откровенности зависит все его будущее. Конечно, это наивно.
Капитан улыбнулся и вышел.
Мы остались вдвоем. Шевкун поинтересовалась моим самочувствием и слегка пожурила за неразговорчивость на допросе.
— Все, что знал, рассказал, — сказал я и, пристально глядя ей в глаза, тихонько добавил: — Знаете, курить хочу… Не найдете парочку папирос. Я их с наслаждением и благодарностью выкурю.
Майор Шевкун встрепенулась и насторожилась.
Слова: «…с наслаждением и благодарностью выкурю» были кодированы. Смысл их был известен только сотрудникам АБВЕР — военной разведки вермахта. Они означали: «Могу ли я рассчитывать на помощь?»
Я еще раз повторил свою просьбу, ожидая ответа. Но она вдруг поднялась и вышла…
Однако вскоре вернулась, но уже не одна, а в сопровождении высокого старшины.
— Товарищ Алексеев, — обратилась она к нему, — больной просит закурить, не одолжите?
Тот, которого назвали Алексеевым, снисходительно ухмыльнулся и достал кисет:
— Только у нас ведь крепкий табачок, а они, — он с сомнением взглянул на меня, — к легоньким, пахучим сигареткам привыкли.
Старшина отсыпал на газету кучку махорки. Я поблагодарил его. Шевкун перевела благодарность и, обращаясь ко мне, добавила:
— У вас и спичек, наверное, нет? — и, достав из кармана широкого халата спичечный коробок, раскрыла его. — Правда, тут всего пять спичек, но вам будет достаточно…
На этот раз уже во мне все встрепенулось, хотя я не подал вида. Слова «…всего пять спичек, но вам будет достаточно» у разведчиков вермахта означали: «Здесь есть свой человек».
Старшина опять снисходительно улыбнулся и отсыпал прямо на табачную кучку полкоробка спичек.
— Курите на здоровье, господин капитан, — смешно козырнул он мне и направился к выходу.
Вместе с ним вышла и Шевкун.
«Значит, Усов прав!» — готов был кричать я от радости.
Тут же на клочке бумажки написал записку, скатал ее в комочек, бросил в мусорную урну.
…Утром, как и в прошлые дни, пришел боец-санитар. Он поставил у моей кровати чай и стал убирать в землянке. Подошел к урне, достал из нее маленький комочек, положил его в ведро и удалился…
Я знал, что мою записку немедленно передадут Усову…
Вскоре я был уже совершенно здоров, но Шевкун почти не появлялась. Она предупредила, что для безопасности вынуждена была отказаться от моего лечения, а я требовал от нее помощи в побеге.
— Ждите, помогу, — обещала она.
Но дни шли, а она не появлялась.
И вот однажды в землянку вошли сразу несколько врачей. Среди них я заметил знакомую высокую фигуру. Они осмотрели меня, обменялись мнениями и все сошлись на том, что через неделю меня можно будет отправить в лагерь. При осмотре Шевкун зачем-то приподняла одеяло и ощупала мои ноги.
— Смотрите, он, видно, догадывается, что скоро поедет в лагерь, — рассмеялась она. — Даже ноги похолодели. Видно не храброго десятка этот выкормыш фюрера.
Все улыбнулись.
А когда ушли, я нашел под одеялом две папиросы. Нетерпеливо разорвал одну, другую и обнаружил записку:
«Уходите сегодня ночью. Дверь будет открыта. Когда выйдете из землянки, ищите силуэт старой часовенки направо… За нею, у пруда, в кустах, вас будут ждать. Три раза подряд квакните…»
Тут же бросил в урну новую записку. В ней не было ни одного слова.
На клочке бумаги был нарисован бегущий человек, а рядом стоял восклицательный знак. Если эта «записка» попала бы в руки Шевкун, она все равно ни о чем бы не догадалась.
…Ночью я сидел у дверей и прислушивался к звуку шагов часового на улице. Томительно тянулись часы ожидания. Он проходил мимо через каждые десять минут. Вот он удалился, я выглянул наружу — никого. Юркнул направо. Рядом кусты, часовенка…
Вот и пруд.
Тянет сыростью. Громко кричат лягушки. Тихо квакнул трижды. И тут кто-то крепко схватил меня за руку и, как мне показалось, накрыл каким-то мешком. Моя голова просунулась в отверстие… Я сразу сообразил — гимнастерка. Быстро натянул брюки, сапоги.
Мой «спаситель» увлек меня к берегу. Переправились на спрятанной в кустах лодке через пруд и направились к железнодорожному разъезду. Как раз минут через десять подошел порожний товарняк, мы вскочили на платформу.
Загрохотали колеса на стрелках, методично отсчитывая стыки. Километров через десять начался большой подъем. Поезд замедлил ход.
— Прыгай! — крикнул мне попутчик и пустился под откос.
Я последовал за ним.
К рассвету мы были в небольшом украинском городке. По дороге познакомились. Он назвался Лубянцевым и не удивился моему знанию русского языка. Я сообщил, что я профессиональный разведчик и только нелепый случай чуть-чуть не оборвал мою карьеру. В городе мы зашли на явку. Лубянцев познакомил меня с хозяином. Оказалось, что он уже ждал нас.
— Завтра вы отбудете к своим, — сообщил хозяин явки. — В Петровке, вот здесь, — и он указал на крохотную карту, вычерченную тушью на шелке, — вас встретит Горбин, проведет на ту сторону. Ну, а дальше… Дальше сами знаете дорогу… До Петровки десять верст, пустяки… Но будьте осторожны, там три русских полка…
И он подробно рассказал, как лучше можно пройти до Петровки, где найти Горбина.
1
Чин капитана эсесовских войск.