Страница 17 из 18
Через полминуты он уже карабкался в гору, размашисто действуя палками. Ноги отяжелели, рубашка липла к вспотевшей спине. Но он не позволял себе медлить, не сбавляя темпа, шел и шел вверх.
Но поспешность не доводит до добра. Зацепив лыжей о лыжу, он грохнулся в снег. «Дыхание сорвал, силы растратил», — сердито подумал он. Отдохнув: немного, пошел спокойнее, размереннее. «Эх, жаль, лучше бы объехать горку, не в лоб брать», — опять упрекнул он себя, чувствуя, что теряет уверенность в движениях.
Последние метры показались особенно длинными. Вадик заботился об одном: не упасть, не скатиться вниз!
Одолев подъем, он вытер рукавом пот с лица, чтобы увидеть ребят, позвать или догнать их.
Ребят не было…..
Напрасно он вновь и вновь всматривался вдаль: рассмотреть что-нибудь мешала серая пелена белесого тумана, повисшая над землей.
На западе тускло просвечивали желтоватые полосы; они быстро блекли, затухали. Становилось сумеречно.
Вадик стоял неподвижно, навалившись всем телом на палки. Он раздумывал. Он переживал минуту смутной тревоги и нерешительности.
Крик, в котором слышались страх и призыв, отчаянный крик заставил его встрепенуться. Это кричала Женя. У Вадика мгновенно возникла мысль: «Волки!» Он тут же ее отверг, но зябкая, непрошенная дрожь успела пробежать по спине. Рука невольно потянулась к карману, в котором лежал складной нож.
Повернувшись, он не поехал прямо вниз: можно было запросто налететь на дерево; куда вернее спускаться не торопясь, осторожно лавируя между елками.
— Женя-а-а… Иду!
Звук собственного голоса вернул уверенность. Сознание, что Женя нуждалась в помощи и защите, прибавило сил.
А она стояла на одном колене, смотрела ему навстречу расширенными, сухими глазами.
— Там, за деревьями, что-то шуршит, — прошептала она.
«Неужели волки крадутся?» — снова подумал Вадик и чутко, напряженно прислушался.
Стояла мертвая тишь.
— Глупости, — нарочно громко ответил Вадик, вытащив на всякий случай складной нож. Сердце билось тревожно, однако он и вида не подавал.
У Вадика нашелся сахар, у Жени — бутерброды. Они принялись жевать промерзший хлеб с жестким сыром. Бутерброды были кстати: хотелось есть; кроме того, Вадику надо было выиграть время, наметить план действий. Вадик уже сообразил, что они копали в беду и что в этом виноват один он. «А что бы Костя Криволапое стал делать?»
— Ребята ушли? — спросила Женя, тревожно вздохнув. — А ты… ты не бросишь меня, Вадик? — В ее вопросе чувствовался страх.
— Тоже сказала! — Он сердито сверкнул глазами. — И думать не смей.
— Одной жутковато. А с тобой почти что совсем не страшно!
Решили не подыматься в гору, а обходить холмы низом. Сломанные Женины лыжи оставили воткнутыми и снег — ориентир, если бы вернулись ребята на поиски. А палки? Новенькие бамбуковые палки было жаль — их прихватили с собой.
Вадик велел Жене залезть ему на спину; он присел, она обняла его за плечи. Осторожно поднявшись, он понес Женю на спине, как носил свою младшую сестренку Галинку, только ноша была несравненно тяжелее.
Вступала в свои права студеная зимняя ночь. Временами сквозь разрывы в тумане показывалась луна.
Сначала Вадик уверенно и довольно быстро скользил на лыжах. Женя дышала ему в ухо, молчала. Когда он делал неловкое движение, она прикусывала губу, чтобы не вскрикнуть. Заметив, что Вадик устал, она ласково попросила:
— Сядем, Вадя… Отдохни.
После отдыха Вадик почувствовал, что не сможет долго тащить Женю. Он останавливался через каждые десять шагов. Миновав два холма, лощиной выбрались на ровное место. Вадик рассчитывал, что отсюда удастся увидеть если не дома, так огни города и взять кратчайшее направление.
Он осмотрелся и испугался: огней не было; вокруг стояла ровная, серая, как дым, полутьма. Луна больше не появлялась.
«Отыскать лыжню, которой ушли ребята?» — подумал Вадик. Попробовал, покружил: много напетляли у холмов, а как отойдешь подальше — всюду нахоженная целина.
Мороз набирал силу. Вадик этого не замечал, пока был в действии. Подсев к Жене, он почувствовал; что она дрожала, как в лихорадке.
— Мерзнешь, да?
— Н-ничего, я потерплю, — проговорила она.
Холод пронизывал ее, проникал в рукава я за ворот, колол уши и нос. Хуже всего приходилось ногам. Они сделались как будто деревянными; боль в колене от этого немножко притупилась.
Женя боком прижалась к Вадику; он обнял ее обеими руками, стараясь хоть немножко согреть.
«Как же быть? Что делать?» — в сотый раз спрашивал он себя. И лишь крепче прижимал Женю, чтобы неосторожным словом не выдать свою растерянность.
Роем пронеслись мысли о читанных в книжках способах спастись от холода: построить шалаш, выкопать в снегу укрытие на подобие берлоги, развести костер… «Эх, если бы в самом деле разжечь костер!»
Спичек не было.
Никогда Вадику не доводилось думать так серьезно и так трудно. Вместе с морозом в его юную неопытную душу закрадывался не менее коварный враг: страх. Не волки теперь пугали откуда им взяться вблизи города? Пугали ночь, туман, стужа.
Сидеть было невозможно. Сидеть — это смерть…
И Вадик поднимался.
Тишина. Только скрип лыж да неровное дыхание Жени за спиной. Серый сумрак. Снежная целина…
Остановка, короткий отдых я снова равномерный, почти механический шаг. Раз, два, три… Десять. И нет больше сил!
Капли пота сползали со лба на брови и замерзали. В, глазах расплывались, сталкивались радужные круги. Во рту копилась густая слюна. Все длиннее делались остановки, но они не возвращали сил. Подняться становилось все труднее.
«Надо идти», — мысленно твердил себе Вадик. Временами он бросал слово — два, чтобы ободрить Женю. Головокружение мешало смотреть вперед, выбирать дорогу. Он еле-еле переставлял ноги. Лыжи носками зарывались в снег.
Полчаса прошло или целый час? Или больше? Сколько же можно так тащиться?
…И вот опять сидят они рядом — вялый от усталости Вадик, вконец продрогшая Женя. Оба они понимают, что идти так дальше невозможно. Усталость и холод сковывают волю.
Наплывают воспоминания, перед глазами встают образы близких. Вадику почему-то видится сестренка Галя, ее большие, добрые глаза. Он давно обещал ей выпилить полочку с ажурным украшением для кукольного уголка, да руки не доходили… Вот мама; у нее в руках блюдо со сладкими ватрушками. Запах от них горяченьких, с поджаренной корочкой — слюнки текут! А из-за маминого плеча смотрит отец; у него сердитое лицо. Папа чем-то недоволен…
— Дома нас ждут, — еле слышно говорит Женя.
— Ждут…
— Мама не велела долго задерживаться.
У Жени дрожат губы. Как бы ласково она обняла сейчас маму! Посмотрела бы ей в глаза… Маме трудно. Она одна работает на троих, стирает, моет. В других семьях есть отцы, а у них только мама… И тут еще неприятности! «Мамочка, я люблю тебя…»
— Не хочу, — упрямо говорит Женя, потом кричит во весь голос. — Не хо-чу-у!
— Чего кричишь? С ума сошла! — испуганно, сердито говорит Вадик.
— Не сошла, умирать здесь не хочу. Домой пойду! Сама пойду. Не хочу замерзать.
Она вскакивает, порывается идти. Вадик ее удерживает, он снимает с себя шарф, перевязывает грудь и спину Жени крест-накрест. Подставляет плечо, бережно поддерживает рукой. Легонькие Женины палки берет с собой, а свои бросает, позабыв даже воткнуть в сугроб.
— Идем, Женя… Нога болит?.. Ты сцепи зубы, легче будет.
Так они пошли в обнимку сквозь серый мрак. Женя, хромая, шагала и шагала, увязая в снегу, тяжело опираясь на плечо Вадика.
Они двигались медленно, но вперед и вперед, пока Женя, всхлипнув, не упала в снег.
— Устала, Вадя.
— Передохнем, — откликнулся тот и тоже чуть не заплакал. Но ему надо было усадить ее на лыжи, чтобы не простыла в снегу, ободрить — какие тут слезы.
Съели по кусочку сахара, пополам разделили последний бутерброд.
Строгий взгляд отца, вставший перед глазами, ободрял Вадика. Из военных рассказов папы, служившего командиром стрелкового взвода, ему хорошо запомнились слова: «Страх — это смерть, хочешь жить — гони его прочь».