Земля и море

И тут Лаурису помог случай: после удачного лова Алексис решил купить сетевое полотно и бечеву для новых сетей и утром уехал в Ригу. Он мог вернуться домой лишь к вечеру, к тому времени, когда Рудите обычно ходила в лавку за газетами. Зная привычку Рудите уходить из дому немного раньше, чтобы успеть поболтать с подругами, Лаурис рассчитал, что в его распоряжении окажется почти целый час. Это не много, но вполне достаточно, чтобы выяснить главное.

В этот день Лаурис усердно работал дома, крутил с братьями канат и резал пробку для новых поплавков. Под вечер он оделся и вышел прогуляться. Обойдя поселок со стороны моря, он выждал в сосняке, пока Рудите ушла в магазин, выбрался из своего укрытия и, никем не замеченный, вошел в дом Зандавов.

— Сегодня вы немного опоздали, — улыбнулась Аустра. — Рудите только что ушла.

— Или пришел слишком рано, — ответил Лаурис. — Я думал, что Алексис уже вернулся.

— Поезд приходит после пяти.

— Верно. А пока доберешься со станции, пройдет час с лишним.

Огонь еще не был зажжен. Аустра принесла лампу, достала спички, но Лаурис сказал:

— Не лучше ли посумерничать? Если, конечно, вам не нужно что-нибудь делать.

— Нет, я только подумала, что темно. При свете ведь приятнее беседовать.

— Иногда бывает наоборот.

Огонь так и не зажгли. Лаурис присел на лежанку, Аустра подложила в плиту дров и вернулась в комнату, оставив кухонную дверь открытой. Лаурис смотрел на нее и думал, что времени остается мало. Сказать сейчас или ждать еще неизвестно сколько? В сгустившихся сумерках они видели лишь глаза друг друга. Лица и выражение их лишь угадывались. Опасаясь, что затянувшееся молчание может лишить его смелости, Лаурис начал:

— Мы давно не беседовали наедине.

Погрузившаяся в раздумье Аустра кивнула головой.

— Кажется, что это так.

— Может быть, вам неприятно, что я… напоминаю об этом?

— Нет, почему? — она пошевелилась и взглянула на Лауриса. — С вами я могу говорить даже откровеннее, чем с кем-либо другим. Да и вы сами не такой, как остальные.

— В каком смысле? — Затаив дыхание он ожидал ответа.

— Вы умеете видеть то, чего не видят другие.

— Вероятно, это потому, что я смотрю, наблюдаю и хочу видеть. А знаете ли вы, что я увидел?

— Ну?

— Боюсь, что вам будет неприятно услышать это.

— Не знаю. Если вы заметили, что я поступаю или думаю о чем-нибудь плохо, говорите смело. Я не обижусь.

— Совсем наоборот. Вы лучше, чем многие другие. Вас нельзя ни в чем упрекнуть. Но здесь вам не место — вот в чем заключается несправедливость. Мне временами кажется, что я тоже нахожусь не на своем месте, и тогда становится очень трудно жить. До такой степени трудно, как мне еще никогда не было за последнее время.

— И вы знаете, почему это?

— Знаю. До этого я ни к чему определенному не стремился, ни о чем не тосковал и поэтому не испытывал горечи отказа от заветного. Теперь я знаю, чего мне не хватает, знаю и то, что никогда мне этого не достичь.

— Вы, вероятно, тоскуете о чем-то большом, значительном?

— Для меня это все, — голос Лауриса дрогнул, и он продолжал шепотом: — Это женщина, удивительная, ни с кем не сравнимая и бесконечно далекая. Я полюбил ее с первого взгляда и теперь уже не смогу никогда забыть.

— Но ведь вы ее почти ежедневно видите, — удивленно заметила Аустра, думая о Рудите.

— Да, почти ежедневно.

— И она так хорошо к вам относится, как только можно мечтать. Разве Рудите…

— Это не Рудите. Если бы разговор шел о ней, мне не о чем было горевать. Это другая. Ради нее я забыл Рудите и сделался самым жалким в мире человеком. С тех пор как я ее увидел, в моей жизни не было ни одного радостного дня. Только боль и огонь, огонь и боль. Вначале я думал, что больно только мне, а потом я понял, что несчастлива и она. Она стала женой моего лучшего друга, и мне пришлось танцевать на их свадьбе. Я старался забыть ее, обманывал себя, искал счастья в другом месте, но все бесполезно. Наконец она явилась сюда, и ее близость сожгла мой разум, совесть, силу терпения, и я… рассказал ей все. Теперь она знает. Вы… понимаете, кого я имею в виду?

— Понимаю… — после продолжительного молчания послышался испуганный шепот.

— Можете ли вы мне простить, что я вам это рассказал? Или, может быть, презираете меня?

Аустра молчала. Лаурис поднялся, собираясь уйти:

— Простите. Я полгода молчал. Сумею молчать и впредь и никогда вас больше не потревожу. Если можно, постарайтесь забыть этот разговор. Но если в вашей жизни встретятся трудности и потребуется помощь, знайте, что у вас есть друг, готовый для вас на все. А теперь мне лучше уйти.

Аустра ничего ему не ответила. Тихо прикрыв дверь, Лаурис направился к взморью и в смятении долго ходил по берегу, прислушиваясь к реву волн. Не лучше ли ему теперь, после этого объяснения, уехать куда-нибудь далеко и не возвращаться?

Но ведь она промолчала… не сказала «нет»! Значит, еще осталась надежда…

«Нет, никуда я не поеду, только буду избегать с ней встреч, пока меня не простят, или же… или же…»

Ему хотелось верить в чудо.

6

Вернувшись из магазина, Рудите нашла Аустру сидящей в темноте. Огонь в плите погас, и ужин перестал вариться.

— Алексиса еще нет? — спросила она, лишь бы заговорить. Странное оцепенение Аустры встревожило ее.

— Нет еще… — рассеянно ответила Аустра.

— Лаурис здесь не был? — продолжала Рудите, отыскивая спички.

— Был и ушел.

Рудите зажгла лампу, и в комнате стало светло. Аустра выглядела бледной, взволнованной, свет ослепил ее. Отвернувшись от света, она не могла ни на чем остановить взгляда — он блуждал с одного предмета на другой.

— Он ничего не говорил? — опять спросила Рудите.

— Кто? — очнувшись, встрепенулась Аустра.

— Лаурис. Он ведь просил Алексиса привезти кое-что из Риги. Он не обещал зайти еще?

— Нет, он… был здесь недолго. Я не знаю, придет ли он вечером. Он ничего не сказал об этом.

— Слышишь, как дует, — остановившись у окна, Рудите прислушивалась к порывам ветра. — Завтра, наверно, опять нельзя будет выйти в море. Только бы сети выдержали. Они, оказывается, закинули несколько порядков.

— Разве Алексис не знал, что будет шторм?

— Он с этим не очень-то считается. Вот увидишь, завтра уйдет в открытое море. Когда-нибудь может произойти несчастье… Лаурис не хочет показать, что боится, и следует во всем его примеру. Но это нехорошо. Тебе бы следовало отговорить их, чтобы не ехали. Меня ведь они не послушают.

Рудите вышла на кухню и вновь растопила плиту. «Аустре, вероятно, нездоровится, — подумала девушка. — Это оттого, что она совсем не выходит на воздух».

Немного спустя, нагруженный покупками, явился оживленный Алексис. От него даже на расстоянии пахло водкой.

— Здесь хватит женщинам работы, — сказал он, выкладывая на скамейки сетевое полотно, мотки бечевы и связку пробки. — Аустра сможет поупражняться и обшить сетевое полотно.

Раздевшись, он сел рядом с Аустрой за стол. От него веяло свежим воздухом, но запах водки перебивал все.

— У тебя такой серьезный вид, — улыбнулся он жене.

— Ты выпил, Алекси, — равнодушно сказала она без упрека и без радости.

— Так получилось. На базаре повстречался с теплой компанией, пошли пообедали. Да ведь тут ничего плохого нет?

— Нет, Алекси, ничего.

Пока он рассказывал о своих покупках и рижских делах, Аустра пристально его разглядывала, точно с кем-то мысленно сравнивала. Легкий хмель развязал ему язык и привел в веселое настроение. От него веяло здоровьем и свежестью, как когда-то в Эзериешах, но в то же время он был груб. Его мужественность, сила и простота всегда нравились Аустре, но сегодня все эти качества вызывали в ней тревогу и горечь: он думает только о себе, оставаясь слепым и бесчувственным к ней. Подчиняясь в мелочах, он в серьезных делах всегда считает правым только себя и поступает по-своему. Его внимание к окружающим всегда находится в какой-то связи с заботами о себе. Если он сегодня вечером обратил внимание на настроение Аустры и сказал, что у нее серьезный вид, то только потому, что считал себя немного виноватым — ведь он выпил. Он не мог понять, что причины были иные. Сегодня Аустре что-то в нем не нравилось. Вообразив, что настроение это могло быть вызвано удивившим ее недавним признанием Лауриса, она вздрогнула.