Страница 39 из 41
— Скажите, уж не бывший ли вы наш ученик? — поинтересовался директор. И вдруг протянул ему руку. — Ну, конечно же, Якоб Фабиан! Очень, очень рад. Как это мило! Вас, видно, разобрала тоска по вашей старой школе?
Они пожали друг другу руки.
— Плохое сейчас время, — сказал директор, — безбожное время. Праведникам нелегко приходится.
— А кто эти праведники? — спросил Фабиан. — Дайте мне их адрес.
— Вы все тот же, — заметил директор, — вы всегда были одним из лучших моих учеников и одним из самых дерзких. Интересно, многого вы этим достигли в жизни?
— Государство собирается предоставить мне небольшую пенсию, — отвечал Фабиан.
— Вы безработный? — строго спросил директор. — Я ждал от вас большего.
Фабиан рассмеялся.
— Праведникам нелегко приходится, — пояснил он.
— Если бы вы тогда сдали государственный экзамен на учителя, — воскликнул директор, — вы не остались бы без специальности.
— Я во всех случаях остался бы без специальности, — взволнованно отвечал Фабиан. — Даже если бы сдал экзамен. Я сейчас открою вам секрет: человечество, за исключением пасторов и педагогов, не знает, куда ему податься. Сломался компас, но у вас этого никто не замечает. Вы теперь, как и прежде, ездите вверх и вниз на лифте, из одного класса в другой, так на что же вам, спрашивается, компас?
Директор засунул руки в карманы брюк и сказал:
— Вы меня пугаете. Неужели вы не нашли себе применения? Идите с миром и постарайтесь преодолеть себя, молодой человек. Для чего мы изучали историю? Для чего читали классиков? При таком характере острые углы необходимо сгладить.
Фабиан посмотрел на самодовольного упитанного господина, улыбнулся, сказал:
— Эх, вы, гладкотелый! — и ушел.
На улице он встретил Еву Кендлер, с двумя детишками. Она заметно пополнела. Фабиан удивился, что вообще узнал ее.
— Якоб! — воскликнула она и покраснела. — Да ты нисколько не изменился! Поздоровайтесь с дядей!
Дети протянули ему ручки и сделали книксен. Это были девочки. Они больше походили на мать, чем она на себя прежнюю.
— Мы не виделись по меньшей мере лет десять, — сказал Фабиан. — Как ты живешь? Давно замужем?
— Мой муж — главный врач в Карола-хаус. Большой карьеры там не сделаешь, а до частной практики руки не доходят. Возможно, он поедет с профессором Вандбеком в Японию. Если там дело наладится, я с детьми тоже переберусь туда.
Фабиан кивнул и пристально посмотрел на девочек.
— Тогда было лучше, — тихо сказала Ева, — помнишь, когда мои родители уехали? Мне было семнадцать лет. Как время-то бежит! — Она со вздохом поправила девочкам матросские воротнички. — Не успеешь зажить собственной жизнью, как на тебя уже ложится ответственность за твоих детей. В этом году мы даже к морю не сможем поехать.
— Это, конечно, ужасно, — заметил он.
— Да, — сказала она, — но нам пора идти. До свидания, Якоб.
— До свидания.
— Дайте дяде ручку!
Малышки сделали книксен и ушли, прижимаясь к матери. Прошлое свернуло за угол, держа за руки двоих детей, прошлое, ставшее чужим, почти неузнаваемым. «Да ты нисколько не изменился!» — сказало ему Прошлое.
— Ну, как погулял? — спросила мать после обеда, когда они вдвоем распаковывали в лавке ящик отбеливающего порошка.
— Я был наверху, возле казарм. И в школу тоже зашел. А потом встретил Еву. У нее двое детей. Она замужем за врачом.
Мать пересчитывала пакеты и расставляла их на полке.
— Ева? Это та, хорошенькая? Что у вас там было? Ты тогда два дня не являлся домой!
— Ее родители уехали, и мне пришлось пройти с ней полный курс обучения. Ей это было впервой, а я свою задачу выполнил на совесть.
— А я так беспокоилась! — сказала мать.
— Но я же послал тебе телеграмму!
— В телеграммах есть что-то зловещее. Я тогда больше получаса просидела над ней, все не решалась прочитать.
Фабиан доставал пакеты из ящика, мать продолжала ставить их на полку.
— А не лучше ли тебе поискать место здесь? — спросила она. — Или тебе уже не нравится у нас? Ты мог бы жить в гостиной. Да и девушки здесь куда приятнее и не такие сумасшедшие. Может, и жену себе нашел бы.
— Я еще не знаю, как поступить, — отвечал он. — Не исключено, что я останусь. Я хочу работать. Хочу действовать. Хочу, наконец, иметь перед глазами цель. Если я ее не найду, я ее выдумаю. Дальше так продолжаться не может.
— В мое время так не бывало, — заметила мать. — У людей была цель — заработать деньги, жениться, обзавестись детьми.
— Возможно, и я привыкну к этой мысли, — сказал он, — как это ты всегда говоришь?..
Она оставила свои пакеты и многозначительно сказала:
— Человек — раб привычки.
Глава двадцать третья
Пильзенское пиво и патриотизм
Бидермейер по-турецки
Фабиана обслуживают задаром
Под вечер Фабиан пошел в старый город. Его взору уже с моста открылись прославленные на весь мир старинные здания, которые он знал столько, сколько помнил себя: бывший дворец, бывшая Королевская опера, бывшая придворная церковь, удивительные, но бывшие. Луна медленно-медленно, словно скользя по проволоке, перекатилась со шпиля дворцовой башни на шпиль церковной. Терраса, простиравшаяся вдоль берега, вся поросла старыми деревьями и почтенными музеями. Город, его жизнь, его культура были в отставке. Вся панорама напоминала пышное кладбище. На Старом рынке Фабиан встретил Венцката.
— В следующую пятницу наш класс соберется в погребке при ратуше, — сообщил Венцкат, — ты еще будешь здесь?
— Надеюсь, — сказал Фабиан, — если удастся, приду.
Он уже хотел идти дальше, но Венцкат пригласил его в пивную. Жена, сказал он, уже две недели на водах. И они отправились к Гассмейеру пить пильзенское пиво.
После третьей кружки Венцкат ударился в политику.
— Дальше так продолжаться не может, — горячился он. — Я состою в «Стальном шлеме», хотя и не ношу значка, — не имею права из-за моей гражданской практики. Но это дела не меняет. Пора начать отчаянную борьбу.
— Ну, если вы начнете, никакой борьбы не будет, будет только отчаяние, — сказал Фабиан.
— Возможно, ты прав, — воскликнул Венцкат и хватил кулаком по столу. — Тогда, черт возьми, мы все погибнем!
— Не уверен, что народу это придется по душе, — возразил Фабиан. — Неужто у вас хватит смелости обречь на гибель шестьдесят миллионов человек только потому, что понятия о чести у вас точно у рассерженных индюков, которые бросаются на всех и вся?
— В мировой истории всегда так бывало, — решительно заявил Венцкат и осушил свою кружку.
— Значит, она что спереди, что сзади — все одно, ваша мировая история! — вскричал Фабиан. — Такое даже читать стыдно, а еще стыднее вдалбливать это в головы детям. Почему нужно все делать, как когда-то? Будь история так последовательна, мы бы до сих пор сидели на деревьях.
— Ты не патриот, — заявил Венцкат.
— А ты — остолоп, — крикнул Фабиан, — это куда прискорбнее.
Потом они выпили еще пива и, осторожности ради, переменили тему.
— Слушай, у меня блестящая идея, — сказал Венцкат, — давай-ка наведаемся в бордель.
— Разве они здесь еще имеются? Я думал, это запрещено законом.
— Конечно, — сказал Венцкат. — Запрещено-то запрещено, однако, кое-что все-таки есть. Одно другому не мешает. Ты получишь удовольствие.
— Сегодня мне не до того, — признался Фабиан.
— Разопьем с девочками бутылку шампанского. Остальное — не обязательно. Сделай милость, пойдем. Ты уж последи за мною, чтоб я жене не доставил неприятностей.
Заведение находилось в маленьком узком переулке. Когда они подошли к нему, Фабиан вспомнил, что здесь устраивали оргии гарнизонные офицеры. Это было двадцать лет назад. Снаружи дом был все такой же. Чем черт не шутит, может, в нем до сих пор живут те же девочки? Венцкат позвонил. За дверью послышались шаги. Кто-то посмотрел на них в глазок. Дверь отворилась. Венцкат беспокойно оглянулся. В переулке — ни души. Можно входить.