Страница 55 из 57
[Шемякин суд] (Афанасьев, № 320), Сколько я горя перелез (Смирнов, № 187; записана от Ивана Багрова, как и другие сказки, записанные на Смоленщине, несет в себе элементы белорусского языка). Обе сказки принадлежат к той группе русских сказок о богатом и бедном братьях, которая сближается с литературной повестью XVII века «Шемякин суд». А. Н. Афанасьев отметил, что, «перейдя на лубки, повесть о Шемякином суде сделалась вполне народным достоянием; из уст поселян можно услышать ее с теми различными видоизменениями, образцы которых сообщены в нашем сборнике. Овладела ли народная фантазия книжным рассказом и стала его вариировать по-своему, или самая книжная редакция есть только обработка устного народного рассказа, принадлежащая перу старинного грамотника?» (А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. II. Изд. 3-е, М., 1897, стр. 278). Малое количество устных записей сказки, совпадающей в описании преступлений бедняка и суда над ним с повестью, не позволяет в настоящее время окончательно ответить на вопрос, поставленный А. Н. Афанасьевым. Исследование повести «Шемякин суд» приводит, однако, к предположению, что «более вероятным представляется переделка книжником сказочного сюжета. В противном случае трудно объяснить полное исчезновение в устных пересказах всяких следов того, что в повести связано с судебной практикой XVII века, всяких элементов книжного языка, весьма ощутительных в повести» (В. П. Адрианова-Перетц. Русская демократическая сатира XVII века. Серия «Литературные памятники», М.—Л., 1954, стр. 226).
В сохранившихся устных вариантах судит бедняка «судья праведный», тема взяточничества отсутствует, сатира направлена против жадного, «немилостивого» богатого брата и других истцов, которые на суде пытаются изобразить несчастные случайности как преступления. «Праведный судья» своим приговором создает типичный для народной сказки благополучный исход дела для бедняка.
Приводим для сопоставления со сказкой лубочный текст повести «Шемякин суд», который неоднократно издавался начиная с первой половины XVIII века до 1830-х годов (см.: Д. Ровинский. Русские народные картинки, кн. 1. СПб., 1881, стр. 189—191):
В некоторых полестинах два брата живяше, един богатый, а други убоги. Прииде убоги брат к богатому лошади просити, на чем бы ему в лес по дрова съездить. Богаты же даде ему лошадь. Убоги же нача и хомута прошать. Богаты же вознегодова на брата, не даде хомута.
Убоги же брат умысли себе, что дровни привезать лошади за хвост. И поехал в лес по дрова, и насек воз велик, елико сила может лошади вести. И приехал ко двору своему и отворил ворота, а подворотню забыл выставить. Лошадь же бросилась через подворотню и оторвала у себя хвост.
Брат же убоги к богатому приведе лошадь без хвоста. Богаты же виде лошадь без хвоста, не принял у него лошади. И поиде на убогого бити челом к Шемяке судье. Убоги, ведая, что пришла беда его, будет по него посылка, у голого давно смечена, что хоженова дать будет нечего, пойде вслед брата своего.
И приидоша оба брата к богатому мужику на наслег. Мужик же нача с богатым братом пити и ясти и веселиться. Убогого пригласить не хотяху к себе. Убоги же вниде на полати, поглядывая на них, и внезапу упал с полатей и задавил ребенка в люлке до смерти. Мужик же поиде к Шемяке судье на убогого бити челом.
Идущим же им ко граду купно, богаты брат и оной мужик, убоги же за ними идяше. Прилучися им ити высоким мостом. Убоги же иде с ними и разуме, что не быть ему живому от судьи Шемяки, и бросился с мосту, хотел ушибиться до смерти. Ажио под мостом сын отца везет хворого в баню. И он попал к нему в сани и задавил его до смерти. Сын поиде бить челом, что отца его ушиб.
Богаты брат прииде к Шемяке-судье бить челом на брата, како у лошади хвост выдернул. Убоги же подня камень и завяза в плат, и кажет позади брата, и то помышляет: аще судья не по мне станет судить, и я его ушибу до смерти. Судья же, чая — сто рублев дает от дела, и приказал богатому отдать убогому лошадь, пока у ней хвост вырастет.
Потом приде мужик, подаде челобитную в убивстве младенца и нача бить челом. Убогий же, выняв тот же камень и показа судье позади мужика. Судья же, чая — другое сто рублев дает от другого дела, и приказал мужику отдать убогому жену по тех мест, пока у ней робенка сделает:
— И ты в те поры возьми к себе жену и с ребенком назад.
Прииде сын об отце бить челом, како задавил отца его до смерти, и подаде челобитну на убогого. Убоги же, вынув тот же камень, и кажет судье. Судья же чая — сто рублев дает от дела, и приказал сыну стать на мосту:
— А ты, убоги, стань под мостом, и ты, сын, такоже скочи с мосту на убогого и задави его до смерти.
Прииде убоги брат к богатому по судейскому приказу лошадь прошать без хвоста, пока у ней вырастет хвост. Богаты же не восхоте лошади дати, даде ему денег пять рублев, да три четверти хлеба, да козу дойную, и помирися с ним вечно.
Прииде убоги брат к мужику и нача по судейскому приказу жену прошати и хотяще из нея ребенка такого же сделать. Мужик же нача с убогим миритися и даде убогому пятьдесят рублев, да корову с теленком, да кобылу с жеребенком, да четыре четверти хлеба, и помирися с ним вечно.
Прииде убогий к сыну за отцово убийство и нача ему говорить, что по судейскому приказу тебе стать на мосту а мне под мостом, и ты мне бросайся на меня и задави меня до смерти. Сын же нача помышляти себе:
— Как скочу с мосту, его не задавишь, а сам ушибуся до смерти!
И нача с убогим миритися, даде ему денег двести рублев, да лошадь, да пять четвертей хлеба.
Судья же Шемяка выслал слугу к убогому прошать денег триста рублев. Убоги же показа камень и рече:
— Аще бы судья не по мне судил, и я хотел его ушибить до смерти.
Слуга же приде к судье и сказа про убогого:
— Аще бы ты не по нем судил, и он хотел тебя этим камнем ушибить до смерти.
Судья же нача креститися:
— Слава же богу, что я по нем судил!.
Вариант, приведенный Н. А. Иваницким в его «Материалах по этнографии Вологодской губернии. Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России» (Изв. Общ. любителей естествозн., антрополог. и этнограф., М., 1890, стр. 214), и некоторые другие представляют собой пересказ этой лубочной повести.
На суде (Смирнов, № 164). Сказка высмеивает судейского чиновника, в расчете на взятку научившего мошенника, как прикинуться на суде глупым, и обманутого им тем же способом, какой он подсказал ему для обмана судьи. Сюжет этой сказки встречается в прозаических и рифмованных жартах XVIII века.
Сказка о ерше (Смирнов, № 107), Байка о щуке зубастой (Афанасьев, № 81). Сказка о Ерше Ершовиче представляет собой устный пересказ одной из переделок повести о Ерше Ершовиче, в которой первоначальная стройность композиции уже утрачена, многие подробности судебного «дела» забыты, однако элементы сатиры сохраняются в изображении ловкого насильника Ерша, взяточников-посыльщиков, судебной волокиты (см.: В. П. Адрианова-Перетц. Русская демократическая сатира XVII века. Серия «Литературные памятники», М.—Л., 1954, стр. 218—223).
В устном пересказе ерш — насильник, захватчик, но тема суда снята, Сом-большие усы назван «праведным судьей», а наказание ерша изображено словами рифмованной прибаутки.
Вариант повести о Ерше Ершовиче, наиболее близкий к устной сказке, изданный А. Н. Афанасьевым по неизвестной рукописи (№ 77), представляет собой четвертую редакцию повести, встречающуюся в рукописях с XVIII века (см.: В. П. Адрианова-Перетц, указ. соч., стр. 189). Приводим этот вариант.
СКАЗКА О ЕРШЕ ЕРШОВИЧЕ СЫНЕ ЩЕТИННИКОВЕ
Ершишко-кропачишко, ершишко-пагубнишко склался на дровнишки со своим маленьким ребятишкам, пошел он в Кам-реку, из Кам-реки в Трос-реку, из Трос-реки в Кубенское озеро, из Кубенского озера в Ростовское озеро, и в этом озере выпросился остаться одну ночку, от одной ночки две ночки, от двух ночек две недели, от двух недель два месяца, от двух месяцев два года, а от двух годов жил тридцать лет. Стал он по всему озеру похаживать, мелкую и крупную рыбу под добало подкалывать. Тогда мелкая и крупная рыба собрались во един круг, и стали выбирать себе судью праведную, рыбу-сом с большим усом:
— Будь ты, — говорят, — нашим судьей!
Сом послал за ершом — добрым человеком и говорит:
— Ерш, добрый человек! Почему ты нашим озером завладел?
— Потому, — говорит, — я вашим озером завладел, что ваше озеро Ростовское горело с низу и до верху, с Петрова дня и до Ильина дня, выгорело оно с низу и до верху и запустело.
— Не во век, — говорит рыба-сом, — наше озеро не гарывало! Есть ли у тебя в том свидетели, московские крепости, письменные граматы?
— Есть у меня в том свидетели и московские крепости, письменные граматы: сорога-рыба на пожаре была, глаза запалила, и понынче у нее красны.
И посылает сом-рыба за сорогой-рыбой. Стрелец-боец, карась палач, две горсти мелких молей, туды же понятых, зовут сорогу-рыбу:
— Сорога-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
Сорога-рыба, не дошедчи рыбы-сом, кланялась. И говорит ей сом:
— Здравствуй, сорога-рыба, вдова честная! Гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?
— Не во век-то, — говорит сорога-рыба, — не гарывало наше озеро!
Говорит сом-рыба:
— Слышишь, ерш, добрый человек! Сорога-рыба в глаза обвинила.
А сорога-рыба тут же примолвила:
— Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!
Ерш не унывает, на бога уповает:
— Есть же у меня, — говорит, — в том свидетели и московские крепости, письменные граматы: окунь-рыба на пожаре был, головешки носил, и понынче у него крылья красны.
Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туды же понятых (это государские посыльщики), приходят и говорят:
— Окунь-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
И приходит окунь-рыба. Говорит ему сом-рыба:
— Скажи, окунь-рыба, гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?
— Не во век-то, — говорит, — наше озеро не гарывало! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!
Ерш не унывает, на бога уповает, говорит сом-рыбе:
— Есть же у меня в том свидетели и московские крепости, письменные граматы: щука-рыба, вдова честная, притом не мотыга, скажет истинную правду. Она на пожаре была, головешки носила и понынче черна.
Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых (это государские посыльщики), приходят и говорят:
— Щука-рыба! Зовет рыба-сом с большим усом пред свое величество.
Щука-рыба, не дошедчи рыбы-сом, кланялась:
— Здравствуй, ваше величество!
— Здравствуй, щука-рыба, вдова честная, притом же ты и не мотыга! — говорит сом, — гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?
Щука-рыба отвечает:
— Не во век-то не гарывало наше озеро Ростовское! Кто ерша знает да ведает, тот всегда без хлеба обедает!
Ерш не унывает, а на бога уповает:
— Есть же, — говорит, — у меня в том свидетели и московские крепости, письменные граматы: налим-рыба на пожаре был, головешки носил, и понынче он черен.
Стрелец-боец, карась-палач, две горстки мелких молей, туды же понятых (это государские посыльщики), приходят к налим-рыбе и говорят:
— Налим-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
— Ах, братцы! Нате вам гривну на труды и на волокиту; у меня губы толстые, брюхо большое, в городе не бывал, пред судьям не стаивал, говорить не умею, кланяться право не могу!
Эти государские посыльщики пошли домой; тут поймали ерша и посадили его в петлю.
По ершовым-то молитвам бог дал дождь да слякоть. Ерш из петли-то да и выскочил; пошел он в Кубенское озеро, из Кубенского озера в Трос-реку, из Трос-реки в Кам-реку. В Кам-реке идут щука да осетр.
— Куда вас чорт понес? — говорит им ерш.
Услыхали рыбаки ершов голос тонкой и начали ерша ловить. Изловили ерша, ершишко-кропачишко, ершишко-пагубнишко! Пришел Бродька — бросил ерша в лодку, пришел Петрушка — бросил ерша в плетушку:
— Наварю, — говорит, — ухи, да и скушаю.
Тут и смерть ершова!