Страница 5 из 39
Шеметов тоже ломал голову над событиями в городе, следовавшими одно за другим Однажды ночью загорелся дом комендатуры. По заданию райкома Шеметов должен был уничтожить в городе телефонную и телеграфную связь, но его кто-то опередил. Он узнал, что три девушки, работавшие на телефонной и телеграфной станции, испортили аппараты и скрылись.
Потом вдруг в городе снова появились листовки, к которым Шеметов не имел никакого отношения. Их было так много, что гитлеровцы потратили более суток, собирая их на улицах и разыскивая в домах. Это были короткие листовки с отрывками из речи товарища Сталина, опубликованной в «Правде» 8 ноября 1941 года.
«Ещё полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений», — гласила концовка листовки, выведенная крупными рукописными буквами ещё не устоявшимся почерком.
Шеметов передал листовку райкому. Секретарь встретился с ним и упрекнул за самочинство. Шеметов развел руками. Он терялся в догадках, но успокаивал себя: может быть, и существовала в городе параллельная группа? Но почему в таком случае Бондаренко упрекает его за самочинство?
Ночью 21 января 1942 года Шеметов со своей группой распространял по городу листовки к Ленинским дням. Когда он шел по одной из улиц, ему чуть не на голову посыпались маленькие листки бумаги Они с шелестом падали откуда-то с крыши дома бургомистра.
Шеметов поднял листок. Это оказалась листовка. Теперь Шеметов был уверен, что райком партии перестал доверять ему. Нашлись люди лучше, надежнее, а он — «пробный шар», о котором пора и забыть. «Неужели я и в самом деле не выдержал испытания?» — думал Шеметов. Он хотел написать Бондаренко и другим секретарям райкома резкое письмо, но, взвесив все «за» и «против», решил послать обычное донесение и найденную листовку.
По поводу этого донесения и листовки в землянке райкома и состоялось внеочередное совещание. Собрались все секретари подпольного райкома, члены райисполкома, комсомольцы, командиры и комиссары. Бондаренко достал из сумки порыжевший лист плотной бумаги и бережно развернул его.
— Это не твоя работа? — спросил он Дарнева, подавая ему листовку.
— Нет, Алексей Дмитриевич, — ответил Дарнев. — У нас и бумаги такой нет — немецкая.
Он взял листок, пододвинул поближе коптилку и прочитал первые слова листовки:
«Товарищи! Читайте листовку комсомольцев».
Дарнев встал, тряхнул шапкой густых волос и проговорил, весело глядя на товарищей:
— Хорошо, чёрт возьми! Что же вы меня разыгрываете?
— Худо будет, Алексей, если не признаешься, — сердито сказал Бондаренко.
Дарнев, пожав плечами, взглянул на секретаря комсомольской организации.
— Читай! — приказал Бондаренко.
«Сегодня, — громко прочитал Дарнев, — 21 января — день смерти великого вождя всего трудового народа, Владимира Ильича Ленина. Каждый год в этот день мы чтим память дорогого Ильича, подводим итоги наших побед, а нынче враг мешает нам собраться вместе…»
Дарнев от волнения расстегнул ворот гимнастерки, точно ему было душно. Товарищи слушали молча, опустив головы. Бондаренко не отрывал задумчивых глаз от небольшого портрета Ленина на стене.
— Тут еще стихи, — сказал Дарнев.
— Читай, читай…
Дарнев, волнуясь, прочитал:
Алексей вдруг почувствовал, что голос его задрожал, сорвался и строчки заслонила пелена навернувшихся на глаза слёз.
— Дай сюда, — с досадой сказал Николай Коротков, взял из рук Алексея листовку и стал сурово читать:
«Товарищи! Матери, отцы, сестры и братья! Трудно нам, очень трудно. Да пусть не страшат нас тяготы, а с ещё большей силой зовут нас к святой жестокой мести врагу. Под знаменем Ленина, под водительством Сталина — смелее на бой, трубчане!
Комсомол».
— Ну? — спросил Бондаренко, когда Коротков дочитал. — Что скажешь, Алексей?
Дарнев молчал.
— Я таким самовольством гордился бы, — сказал Коротков, — а ты — трусишь…
— Да ведь не я же, товарищи! Честное слово, не я, — оправдывался Дарнев, — Шеметов, наверное…
Тогда Бондаренко подал Дарневу донесение Шеметова. В нём говорилось:
«Очень отрадно. Воздействие листовки со стихами исключительное… Народ воспрял духом, а гитлеровцы бесятся. Но мне-то каково? Почему обходите меня? С каких пор я потерял доверие? Да и делается всё в лоб, с отчаянным риском. Так и провалиться недолго. Пять человек наших уже схватили. Держатся хлопцы пока стойко, но кто скажет, что может быть. Меняем явки. Убедительно прошу не обходить меня…»
Так и не могли установить в тот вечер, кто писал эти незрелые, но страстные строки. Каждое слово их дышало простотой, искренним теплом, убежденностью, твердой верой и глубоко волновало сердца.
Дарнев присматривался к Васе Рослякову, молодому смуглому пареньку-комсомольцу с умными глазами и поэтической душой. Со второго курса литературного факультета Вася ушел в московское ополчение. Раненый, оказавшись в окружении, он Брянскими лесами пробрался к партизанам и попал к трубчевцам. Здесь он продолжал войну с автоматом и толом в руках, сочиняя на досуге стихи и песни. Дарнев ещё за неделю до Ленинских дней слышал, как Вася нашептывал стихи о Ленине.
Он вспомнил даже несколько строк из стихотворения.
— Скажи, Вася, ты писал? — спрашивал Дарнев. — Зачем скрываешь? Хорошие стихи! Всем понравились.
— Между нами говоря, я написал почти такие же стихи, — ответил он, — но никому их не читал и не показывал.
— Может быть, кто подслушал?
— Кроме тебя никто не мог. А раз не ты — значит кто-то сам придумал. Весь народ думает одинаково.
8
Бондаренко поручил Дарневу отыскать таинственных союзников. Алексей пошел на явочную квартиру к матери.
— Не берусь, сынок, — сказала Мария Ивановна, когда он рассказал ей о поручении Бондаренко. — Да, пожалуй, и не следует стараться, можно напортить. Хорошие люди и сами найдутся…
И хорошие люди действительно нашлись. Вскоре Мария Ивановна передала сыну записку, свернутую в узенькую полоску, чтобы её удобнее было проглотить. У Дарнева ёкнуло сердце, как только он, развернув записку, узнал почерк.
«Лёка! — читал Дарнев. — Мария Ивановна знает всё и расскажет тебе обо мне. Но дело не во мне только». Писала Вера и просила указать место встречи.
Дарнев принес записку в лагерь и показал Бондаренко.
— Невеста? — спросил Бондаренко, прочитав записку.
— Да, — ответил Дарнев, понимая, что незачем больше скрывать свои отношения с девушкой.
— И карточка есть? — спросил Бондаренко.
Дарнев кивнул. У него в записной книжке хранились две фотографии. Одну Вера дала ему, когда окончила десятилетку, а вторую снял Дарнев своим ФЭДом.
С открытки на Бондаренко смотрела девушка с длинными пушистыми косами, уложенными коронкой. Четко вырисовывалась маленькая ямочка на подбородке. К черному платью был приколот большой белый цветок.