Страница 39 из 39
На крик подбежал Ткач. Он сразу всё понял. Молча взял девочку на руки, посмотрел на Зеймаля и понес Катрусю в санчасть.
Зеймаль глядел вслед Ткачу, уносившему девочку, и растерянно спросил:
— Что случилось?
— Она боится немца.
— Я в этом не виноват. Я ничего ей не сделал.
— Вы убили её мать, братьев, убили на её глазах, покалечили её.
— Я?.. Это неправда. Вы ошибаетесь…
— В Дубровке были?
— В Дубровке? Не помню… Здесь все деревни называются, кажется, одинаково. Покажите карту, если можно.
Я развернул перед ним трофейную карту. Обер-лейтенант повел глазами по железной дороге, потом взглянул на юг от нее и положил палец на кружок, обозначавший деревню в лесу.
— Эта? — спросил он.
— Да.
— Был. Но очень давно… Весной.
— Помните, что вы сделали с Дубровкой и её жителями?
— Ничего не делал. Я вел разведку. В деревне противника не было. Я доложил полковнику и получил задание идти в Емельчино. Знаю, что полковник приказал сжечь Дубровку и все сёла на этой линии…
— За что же? Там стояли партизаны?
— Не знаю. Полковник говорил, что душой тут все люди партизаны, а кроме того, на севере, — Зеймаль показал на полотно железной дороги, — крупные соединения десантировались. Мы имели данные, что командуют войсками генералы и полковники регулярной армии — Федоров, Ковпак, Наумов, Сабуров… Всех не помню. Они должны были двигаться на юг — резать коммуникаций. Был приказ фюрера всё здесь опустошить, лишить десантников базы. Тогда, видимо, и сожгли Дубровку…
Вернулся Ткач, мрачный, и сообщил, что девочка не может прийти в себя, всё время зовет маму и повторяет: «Он убьет… он убьет нас…»
— Покажите рану, — обратился врач к пленному.
Обер-лейтенант протянул руку в окровавленном бинте и потупил голову. Врач снимал повязку и ворчал:
— Эх вы, дикобразы… до чего довели себя… тьфу… Дети при виде немца в военной форме в обморок приходят. Когда это кончится?!
— Не знаю, — ответил офицер после долгого раздумья. — Я везде вижу это. Мы в Польше были. Та же картина. Боялись дети, боялись взрослые. Там у меня был друг — Вейтлинг. Тоже офицер. В одно воскресенье за городом у нас была пирушка. Пили, пели песни, спорили. Кто-то спросил: «Когда немцев не будут бояться дети?.. Противно…» Вейтлинг встал. Он был пьян и сказал: «Верно, противно… Я скажу, когда не будут бояться немцев: тогда, когда нас русские побьют, когда уничтожат фашизм. Вот когда». Он достал пистолет, выстрелил в воздух все пули и бросил пистолет в реку. «Теперь меня не будут бояться дети», — сказал он.
Ткач с любопытством посмотрел на офицера.
— Ну, и как поживает ваш друг?
— Не знаю, — вяло ответил пленный. — Его в тот же день взяли в гестапо.
Допрос больше не клеился. К тому же выяснилось, что Зеймаль в дубровской кровавой оргии участия не принимал.
Лейтенанта увели. Мы сложили документы, приготовили их к эвакуации на «Большую землю» самолетом, который нам обещали этой же ночью. Вместе с ранеными отправляли и Катрусю. Жалко было с ней расставаться, но держать её в тылу врага мы больше не решались.
Ночью пришел самолет. Быстро, при свете горящих костров, выгрузили боеприпасы, оружие, медикаменты, почту. Притушили костры и быстро погрузили в самолет пленных и раненых. Последним по трапу в самолет поднимался Пидгайный. Он любовно держал на руках Катрусю, а она, в свою очередь, держала в руках кошку. Пидгайный сопровождал Катрусю и раненых на «Большую землю».
Самолет взмыл над кострами и ушел на восток. Я махал вслед ему рукой и говорил:
— На «Большую землю». В большую жизнь. Счастливого пути, Катруся!