Торпедный веер

Голос у нее ну просто колокольчик. Помните? Я с ней, доложу вам, познакомился в тот вечер. Милая женщина, Людмилой зовут… Нам бы на лодку такого соловья для подъема боевого духа, — мечтательно проговорил Буль. И уже не замечая моего присутствия, стал насвистывать мелодию «Синенький скромный платочек»…

Разговаривая, казалось бы, на постороннюю тему, Буль ни на минуту не терял из виду управления лодкой, Он видел и замечал все, принимал доклады, отдавал распоряжения. С мостика было видно, как орудуют возле носовой пушки боцман Горан и старшина Головин. В полушубках, шапках-ушанках и меховых варежках, они скалывали с орудия лед. Вдруг старшина поскользнулся и упал, чайник с горячей водой, из которого он поливал лед, со звоном покатился в сторону.

— Что они там вытворяют, нашли время дурачиться! — Буль был не на шутку испуган.

Сквозь гул и свист донеслись обрывки слов: «Дер-сь-ре-бя-т-а-а!» Это вахтенный, заметив упавшего Головина, предупредил об опасности.

Когда уже ушли на глубину, командир тотчас же отправился в кубрик потолковать с ребятами. Строго отчитал боцмана Горана, напомнил обоим о мерах предосторожности.

— Почему не привязались канатами? Может, захотелось рыб покормить в море?

Горан поглаживал черные усы, прятал ухмылку:

— Та, звiсно, помилились, товаришу командир, вину-вал, бiльше не будемо…

Он хитро подмигивает мне и доверительно спрашивает:

— Чи довго ще, товаришу штурман, буде нас отак гойдати?

Сверяю по карте: в самом деле, бора тянется за нами каким-то зловещим хвостом, пора бы ей отстать, согласно законам метеорологии. Уж вторая ночь миновала, скоро покажется Аю-Даг, но никакого просвета. Качка даже усилилась, забортная вода заливает центральный пост, трюмным приходится то и дело пускать в ход насосы. И если уж Горан спрашивает, измучившись, когда конец, то каково остальным?

Трудно дался и мне этот рейс. Перед глазами все плывет, словно в тумане, на пищу смотреть не могу, воротит, камбуз обхожу, чтобы даже запахов не слышать. А лодка опрокидывается в провалы, двигатели то срываются в галоп, то замирают, то снова грохочут немилосердно, сотрясая корпус. И на душе муторно, и нет спасения or этого изнуряющего раскачивания, от шума, хлюпанья, свиста…

А неутомимому, вечно бодрому Станиславу Петровичу вот уж поистине море по колена, ничего на него не действует. Хочу отвлечься, стараюсь представить себе образ той блондинки-певицы, которая пленила командира, и вижу свою жену, ее улыбку. Машет мне с причала рукой, желает удачи, скорого возвращения… Наташка, моя красивая, добрая, заботливая жена. Почему-то вдруг я особенно ясно понимаю, что не всегда внимателен к ней, именно сейчас осознаю ошибки, как никогда раньше. Но она еще и терпелива, она знает, что такое морская служба, что такое война… Скучать ей некогда, ведь у нее на руках наш маленький Галчонок, наша дочь…

Я действительно отвлекся воспоминаниями… Прихожу в себя и ощущаю облегчение. Чувствую — произошли перемены. Бора постепенно отвязалась от нас, волнение моря уменьшилось, минный заградитель выровнялся. Проходит немного времени, и мы приближаемся к Ялте. Меня берет оторопь; ни единого человека, вымерший город. За правым траверзом [5] мыс Айтодор. Спешу в штурманскую проверить курс; по расчетам проходим Сарыч, тут рядом камни, не напороться бы.

— Справа буруны! — сообщает сигнальщик.

Откидываюсь на спинку стула, на душе отлегло. Камни, вечные враги штурманов, миновали!

Севастополь встречает холодным рассветом. Прибрежные холмы, изрытые траншеями, присыпаны легким снежком. На фоне этого нежного покрывала особенно тягостное впечатление производят громады разрушенных» домов, исковерканных портовых сооружений. Боль сжимает сердце… Закрыть бы глаза и ничего этого не видеть!

Бледный, осунувшийся Буль молча уставился на берег.

— Севастополь… — говорит Станислав Петрович и повторяет неизвестно зачем: — Севастополь, Севастополь…

Южная бухта. Швартуемся у Каменной пристани. Командир сбегает по трапу и попадает в крепкие объятия высокого майора в летной форме. Они хлопают друг друга по спинам, смеются.

— Ждали, ой как ждали! — говорит летчик.

— Спешили, как могли, да бора выматывала нас до самой Ялты, — извиняется Буль.

— Да-а, бора приятный ветерок! — восклицает летчик. — А видели вы, как действуют на противника удары реактивными снарядами? Зрелище, прямо скажу, впечатляющее, похлеще боры! Враг боится этих ударов, как черт ладана.

Над Севастополем стояло утро нового, тысяча девятьсот сорок второго года.

… — А вызвал я вас затем, чтобы объявить задачу, — сказал командир бригады и предложил капитан-лейтенанту Булю подойти ближе к карте.

— Вот Ак-Мечеть на северо-западном берегу. Надо заминировать вход в порт, преградив тем самым доступ вражеским кораблям. Есть вопросы?

— Ясно.

Минный заградитель загрузили, и спустя четыре часа прозвучал сигнал боевой тревоги. Путь предстоял недалекий. Я не отрываюсь от перископа, фиксирую каждую замеченную деталь, попадающую в поле зрения. Западнее удаляется от нас катер, вправо плывут присыпанные снегом пригорки, скупо освещенные зимним солнцем. А вот и залив. В нем застыли рыбацкие каюки. Дальше вижу черепичные крыши, глинобитные заборы, кривые улочки. Бывал я не раз в Ак-Мечети, бродил под жарким солнцем, слушая бесконечный рев ишаков. Сейчас здесь не видно ни единой арбы, ничего живого. Подходит командир.

— Полюбуйтесь, Станислав Петрович, — говорю ему, — развлекаются рыбной ловлей, как вроде бы и войны им нет…

Буль поднимает тонкую оконечность перископа, качает головой:

— Не по своей воле, их принудили…

Я снова прильнул к окуляру, и мне хочется протестовать. «Эй вы, беззаботные и равнодушные к людскому горю, — обращаюсь мысленно, — опомнитесь, не ловите рыбу для оккупантов!»

— Заметил? — спрашивает Буль.

В самом деле, каюки видны отчетливо, в одном мужчина и два мальчика выбирают сети, снимают багром с крючка рыбу. На корме пристроился четвертый. Так и есть, солдат, играет на гармошке, между ног зажат автомат. В других шлюпках женщины с мальчишками, но непременно рядом восседают стражи.

Бесшумно приближаемся к бухте. Миновали сигнальный пост, знаки входного створа. Сонный притихший городок наплывает, увеличивается в размерах. Вижу здание бывшего клуба, у входа низко над землей свисает фашистский флаг. Видимо, там разместился штаб гарнизона или полиция.

На подлодке объявлена боевая тревога, экипаж приготовился. Стрелка секундомера пока не добежала до нужного отсчета, запас пеленга есть, и мне остается терпеливо ждать очередной команды. Работает эхолот, вспышками неоновой лампочки показывает расстояние от киля до грунта.

— Еще немного, — слышу над самым ухом. Это Станислав Петрович. По голосу его не чувствуется, что мы под носом у врага ставим мины, с риском для жизни выполняем опасное задание.

— Вот теперь прекрасно, полный порядок, — прямо-таки нежно шепчет Буль. — И потом громче и более властно; — На пеленге!

Минный заградитель поворачивает на боевой курс, берег уплывает вправо. Командир делает знак инженеру-механику, тишину нарушает минный телеграф. Из шестого отсека рокочет минер.

— Первая!

Теперь началось. Тарахтя, раскатывались на роликах мины, завывал насос. Противнику трудно услышать этот шум, и все-таки мы настороже. Пугаешься даже ударов собственного сердца, затаиваешь дыхание. Сила нашего оружия — тайна. Морская мина опасна, пока не знают, где она стоит. Известная мина уже не оружие — пустой балласт.

Минный заградитель чиркает килем по песку. Застыли на местах трюмные и рулевые, не спускают глаз с приборов Буль и его помощники.

— Пятая… Седьмая… Двенадцатая… Семнадцатая… Двадцатая…

— Двадцатая, — повторяет переговорная. Умолкли ролики, остановились моторы миносбрасывателей, затихли команды. Минные трубы заполнила морская вода. Лодка поворачивает от берега и уходит все дальше, дальше, в глубь моря. Кривые переулки, горбатые крыши прячутся за горизонтом.

5

Траверз — направление, перпендикулярное курсу судна.