Марта

Хозяйка опять стала холодно-официальной и неприступной, так как в комнате появилась новая посетительница.

Марта ушла. Медленно спускаясь с лестницы, она не плакала, как та девушка, которая час тому назад проходила здесь. Она глубоко задумалась. Лишь выйдя на улицу, она подняла глаза и ускорила шаг. В этот день ей еще многое предстояло сделать.

Рядом с домом, в котором она поселилась, находилась столовая. Марта зашла туда и попросила присылать ей обеды на дом. Так как это было близко, то за небольшое вознаграждение ей обещали присылать обеды с мальчиком. Плату за обеды — десять злотых в неделю — с нее взяли вперед. Марте казалось, что это очень дорого — у нее оставалось всего около двухсот злотых.

Открывая кошелек, содержавший все ее богатство, она почувствовала какое-то неопределенное, но весьма мучительное беспокойство. Оно еще усилилось, когда она зашла к управляющему домом и отдала двадцать пять злотых — месячную плату за комнату и мебель. Еще до этого она купила в мелочной лавочке немного сахару и чаю, булок, лампу и керосину. На все это ушла четверть ее состояния.

Яня, запертая все утро в комнатке, вскрикнула от радости, услыхав, что в замке поворачивается ключ. Она бросилась к матери на шею и стала горячо целовать ее.

Ребенок поддается лишь впечатлениям минуты. Будущее для него не существует, прошедшее быстро стирается в памяти. Вчерашний день для него уже далекое прошлое, а то, что было несколько дней назад, исчезает и расплывается в тумане. Яня была весела.

Слабый луч солнца, проникавший в мансарду через маленькое оконце, радовал ее, печь, закопченная внутри, возбуждала любопытство. Она знакомилась с новой мебелью, смеялась над двумя стульями, у которых одна ножка была короче трех остальных, — они напоминали ей хромых старичков, которых она видела на улице. Сидя одна все утро, она накопила в своей головенке некоторый запас мыслей и спешила высказать их матери, торопливо и громко щебеча.

Впервые веселость дочки произвела на Марту тягостное впечатление. Вчера, когда Яня еще ясно помнила лицо отца, когда, огорченная уходом из квартиры, в которой они жили, и исчезновением красивых вещей, к которым она привыкла, девочка со слезами отказывалась от еды и смотрела в лицо матери взглядом, полным мольбы и неосознанного страха, Марта отдала бы все на свете, чтобы вызвать улыбку на детских губках и румянец здоровья на побледневших щечках Яни. А сегодня звонкий смех ребенка пробуждал в ней смутную и тягостную тревогу. Что же изменилось для Марты? Она была одинока, как и вчера, бедна, как и вчера, но между вчерашним и сегодняшним днем встало утро испытаний, заставившее ее, очутившуюся в незнакомом мире, проверить себя. Вчера у Марты была уверенность, что не пройдет и суток, как она найдет заработок и начнет строить свою новую жизнь. Сутки истекли, а будущее оставалось невыясненным. Ей велели ждать, не определив даже срока, ждать чего-то, что во всяком случае будет весьма жалким.

«До чего же я была неопытна, думая, что мне не придется ожидать! До чего я была неразумна, когда надеялась на себя».

Так думала Марта, стоя вечером у окна, за которым нависло черное осеннее небо и шумел большой город.

«Что за столпотворение! Люди всех сословий, всех возрастов, всех наций толпятся там. Проложу ли я себе дорогу в этой толпе и как я ее стану прокладывать, когда я так плохо вооружена для борьбы? А если мне вовсе не дадут вступить на этот путь, если пройдет неделя, другая, месяц, а у меня не будет работы?..»

При этой мысли холодная дрожь пробежала по телу Марты. Она быстро повернулась и посмотрела на спящую Яню таким взглядом, точно вдруг испугалась за нее, точно вдруг заметила нависшую над ней грозную опасность.

В серый, ненастный ноябрьский день Марта торопливо шла с Длугой улицы на Пивную, из справочной конторы домой.

Тучи проливали потоки слез, но лицо молодой женщины сияло. Люди защищались от дождя зонтами, от холода — пальто, а она, не защищенная ничем, столь же равнодушная к немилостям природы, сколь была бы, вероятно, в эту минуту равнодушна к ее ласкам, легко бежала по грязным тротуарам.

Никогда еще с тех пор, как она поселилась в мансарде, Марта не взбегала с такой легкостью на четвертый этаж по узкой, грязной и темной лестнице; она улыбалась, доставая из кармана тяжелый заржавленный ключ, с улыбкой переступила, вернее, перепрыгнула через порог, опустилась на колени, раскрыла объятия и молча крепко прижала к груди черноглазую дочурку, с радостным криком бросившуюся ей навстречу. Марта поцеловала девочку в лоб.

— Благодари бога, благодари бога, Яня! — шепнула она. Ей хотелось сказать еще что-то, но она не могла: две слезы скатились на ее улыбающиеся губы.

— Отчего ты смеешься, мама? Отчего плачешь? — защебетала девочка, нежно касаясь маленькими ручками разгоряченных щек матери.

Марта не ответила; она вскочила и заглянула в черную глубь печки. Только сейчас она почувствовала, что одежда ее промокла, а в комнате холодно.

— Сегодня мы можем развести огонь, — сказала она, доставая из-за печки последнюю вязанку дров.

Яня даже запрыгала от радости.

— Огонь! Огонь! — воскликнула она. — Я люблю огонь, мама! Ты так давно не топила печку!

Когда желтые языки пламени, поднимаясь вверх, ярким светом осветили черную глубь печки и залили комнату волной приятного тепла, Марта села у огня и посадила дочь к себе на колени.

— Яня, — сказала она, наклоняясь к бледному личику, — ты еще маленькая, но ты должна понять то, что я тебе сейчас скажу.

Твоя мама была очень, очень бедна и очень несчастна. Она истратила все свои деньги, и через несколько дней ей уже не на что было бы купить ни обеда для тебя и себя, ни дров, чтобы топить печку. Сегодня твоей маме дали работу, за которую ей заплатят… Потому-то я, придя домой, и сказала тебе, чтобы ты благодарила бога, поэтому я развела этот яркий огонь — пусть нам будет сегодня тепло и весело…

Марта действительно получила работу. После целого месяца ожиданий, после долгих и бесплодных хождений в контору молодая женщина узнала от Людвики Жминской, что для нее нашелся заработок — урок французского языка. Этот заработок — пятьдесят копеек в день — казался Марте сущим кладом. Теперь она сможет, оставаясь в той же комнате и соблюдая во всем такую же или еще большую экономию, кое-как прожить со своим ребенком. Сможет прокормиться! Эти два слова так много значили для женщины, которая за день до этой радостной вести разузнавала уже, где можно продать что-либо из одежды.

К тому же первая удача открывала перед ней виды на лучшее будущее.

— Если, — сказала ей Жминская, — в доме, куда я вас направляю, вы заслужите себе репутацию добросовестной и знающей учительницы, то, может быть, вас пригласят и в другие дома. Тогда у вас будет не только право выбора, но и возможность потребовать более выгодные условия.

Так сказала Людвика Жминская, кончая свой разговор с молодой вдовой. И в голову Марты глубоко запали слова: «добросовестной и знающей».

Первое не вызывало в ней ни малейших опасений или сомнений, о втором, она, сама не зная почему, ее хотела думать, она старалась о нем забыть, как о чем-то, что может омрачить долгожданную минуту душевного покоя.

Точно в назначенный час Марта вошла в квартиру на Свентоерской улице. В красивой, со вкусом и даже роскошно обставленной гостиной ее приняла еще молодая, очень хорошенькая, нарядно одетая дама, типичная варшавянка, с приятными манерами, лицом, выражавшим живой ум, с речью быстрой, оживленной и изысканной. Это была жена одного из известнейших варшавских литераторов, пани Мария Рудзинская. Следом за ней в гостиную весело вбежала двенадцатилетняя девочка со смышлеными блестящими глазами, в коротеньком нарядном платьице, сшитом по последней моде. Она волокла за собой длинный красный шнур, с помощью которого, должно быть, только что проделывала гимнастические упражнения в удобной и просторной квартире своих родителей.