Между двух миров

— И вы не боитесь властей? — спросил Ланни.

— Что они могут сделать? — вызывающе ответил Генрих. — Мы никаких законов не нарушаем.

— Но вы ведь готовитесь их нарушить?

Генрих усмехнулся — Пусть докажут!

— Да ведь тут все названо своими именами, — продолжал Ланни, указывая на экземпляр «Мейн кампф».

— Они книг не читают; а если бы даже и прочли, так не поверят.

— Но вы ведь надеетесь, что движение разрастется, и тогда эту книгу, конечно, будут читать. И неужели Гитлер думает убедить массы с помощью книги, в которой он выражает свое презрение к ним и показывает, как легко их одурачить? Он утверждает, что вполне целесообразно лгать им, если это очень дерзкая ложь, так как они будут уверены, что у вас не хватило бы духу так врать. Мне лично это кажется просто диким.

— Оттого, что вы интеллигент, — отпарировал Генрих. — Но вы ариец, и вам следовало бы примкнуть к нашему движению и стать одним из наших вожаков.

Ланни больше не затрагивал этой темы, решив, что неудобно пускаться в споры с Куртом или его друзьями, раз он гостит у него в доме. Он подождет, пока они снова будут в доме у Ланни, и тогда Ланни спросит друга: каким образом он, поклонник Бетховена и Гете, может оправдывать политическое движение, отрицающее всякую честь и совесть в отношениях между отдельными людьми и целыми нациями.

Ланни узнал, что в Дрездене и в Мюнхене есть интересующие его картины, и предложил Курту заехать в оба эти города по пути домой. Курт охотно согласился, так как рассчитывал ознакомиться там с музыкальной жизнью Германии. Золтан встретил их в Дрездене, и когда Курт отправился на концерт, Ланни извлек пачку фотоснимков с нового гнезда Робинов, планы комнат и кое-какие пришедшие ему в голову проекты. Так как Иоганнес начал свою карьеру в Роттердаме и там же родились его дети, то Ланни предложил повесить в парадных комнатах первого этажа полотна голландских художников, и Иоганнесу это очень понравилось. Копий не будет совсем; Иоганнес согласен истратить несколько миллионов марок на подлинные картины старых голландских мастеров; тогда он будет застрахован от любых ударов судьбы.

— Удивительно, сколько ему для этого нужно! — заметил Золтан. — Когда-то он чувствовал себя в безопасности в своей хибарке и был счастлив, если у него была одна рваная сорочка!

Они приобрели несколько картин и поехали в Мюнхен. Их старый знакомый, разорившийся аристократ, успел влезть в новые долги, они купили у него еще несколько картин и отправились осматривать другие коллекции. Тем временем Курт побывал в главном штабе национал-социалистской партии и нашел там многих лиц, с которыми уже встречался ранее. Гитлер должен был выступить на открытом митинге, и Курту хотелось послушать его; не желает ли Ланни пойти с ним? Ланни сказал, что он очень занят, Курт ему потом расскажет.

Бывший офицер вернулся домой поздно, проглотив умеренную порцию доброго мюнхенского пива и неумеренную порцию дурного нацистского красноречия. Он сказал, что ему не нравится тот сорт людей, которыми себя окружил Гитлер, — всё какие-то авантюристы, а некоторые просто смахивают на американских гангстеров. Но сам фюрер — другое дело: невозможно устоять перед ним, когда его охватывает вдохновение; вот он говорит без всякого пафоса, и вдруг что-то находит на него, и тогда он воплощенная душа фатерланда. — Таким, по крайней мере, его видит германец, — добавил Курт, стараясь быть объективным.

Ланни сказал:

— Да, но все мы сейчас стремимся к миру, а Гитлер едва ли облегчает это дело.

— Незачем обманывать себя, — отозвался его друг. — Если они действительно хотят мира, пусть дадут возможность нашим соплеменникам, которые живут вне Германии, воссоединиться с фатерландом.

Ланни расстроился. Он знал все ответы на этот вопрос; за шесть месяцев, пока длилась мирная конференция, он сталкивался со всеми возможными точками зрения на него. Если, например, вернуть Штубендорф Германии, то что же будет с поляками, проживающими в этом округе?

Ланни окончательно пришел к выводу, что спорить бесцельно.

Он сказал:

— Я не знаю, как решить это, Курт. Постараемся подойти без предвзятого мнения, без фанатизма. — Ему хотелось прибавить «не так, как Гитлер», но он удержался.

Про себя же Ланни думал: «А ведь Курт становится нацистом! Что же будет дальше?» Ланни вспомнил, как настойчиво отец предупреждал его после приключения с полицией в Париже, что не может Курт жить в Бьенвеню и по прежнему оставаться агентом Германии. Целых четыре года Курт не встречался во Франции ни с кем из своих соотечественников, но теперь встречи возобновились, и не постараются ли немцы снова использовать его, как раньше? Может быть, это предвзятость с моей стороны, размышлял Ланни; но мне кажется, что агенты Гитлера будут во сто крат хуже агентов кайзера. Ланни пережил в свое время не мало неприятностей и отсюда заключил, что они могут начаться снова. Такое предвиденье имело свои преимущества, но и свои отрицательные стороны: ведь можно предвидеть больше того, что будет. И все-таки Ланни невольно думал: «Бедная Бьюти! Ну какой из нее выйдет нацист!»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Назад в царство теней

Мари де Брюин была несчастлива. Она прожила зиму в уюте и покое, она улыбалась, вела светскую жизнь по всем правилам, но прежнего счастья, прежнего воодушевления в ней уже не было. Ланни предполагал, что виноват он, его увлечение социалистическими воскресными школами, знакомство с красными, трата денег на пропаганду. Он находил, правда, что Мари могла бы отнестись к этому помягче, и делал попытки отстаивать свои взгляды; она вежливо выслушивала его и редко возражала, но он знал, что она твердо верит в систему частной собственности, царящую в том мире, где она живет. Он считал, что она наказывает его слишком сурово за его искания правды, но он любил ее и очень хотел, чтобы она была счастлива, как в былые дни, поэтому он шел на уступки, отказывался от приглашений, избегал высказывать мысли, нарушающие покой буржуазных умов.

Но это не помогло. Когда она предполагала, что за ней не следят, ее лицо менялось, она сидела с выражением mater dolorosa[33] столь поразившим его при первой их встрече; более скорбного лица, казалось, он никогда не видел. Нет ли у нее на душе другого тайного горя, — спрашивал он себя. Со времени «скандала» прошло почти два года, и она снова начала разъезжать вместе с ним; едва ли эти прошлые неприятности все еще смущают ее! Или она решила вернуться к мужу, в лоно традиционной французской семьи?

Он стал расспрашивать свою подругу — очень бережно и деликатно. Прошло целых шесть лет с того завтрака в «Семи дубах», когда возник план влюбить его в наследницу яхты, а он вместо того выбрал «не ту» женщину. Удалось ли ему дать ей счастье? Или она раскаивается в своем выборе? На ее лицо вновь вернулась улыбка, и она, как всегда, с нежностью отозвалась на проявление его чувства. Он решил, что его догадки ошибочны.

Может быть, она тревожилась за своих мальчиков? Здоровые славные юноши, оба теперь отбывают военную службу. Молодые де Брюины, видимо, интересуются техникой и намерены поступить в Политехническую школу; насколько известно, они не кутят, не развратничают, и войны пока не предвидится. Ланни как будто случайно расспросил Мари о них и убедился, что не они причина ее огорчения.

Может быть, ее мучила все та же глубоко укоренившаяся в ней мысль о том, что она обязана уйти из его жизни? Он удвоил внимание к ней и всячески старался показать, как много ему дает их близость: он подчеркивал отсутствие всякого интереса к молодым девушкам, демонстрировавшим свои стройные ноги на приморских пляжах и свои девичьи спины на площадках для танцев. Но все было «напрасно. Мари оставалась печальной. Как только она выходила из своей светской роли, она поддавалась тяжелым настроениям.

33

Скорбящей богоматери (лат.).