Между двух миров

Ланни и Рику удалось познакомиться с некоторыми закулисными сторонами этой проблемы; они случайно встретились с одним английским офицером, тем самым капитаном Финчли, который был начальником Рика в учебном лагере и которого Ланни видел за несколько дней до начала войны на авиационном параде. Капитан обрадовался встрече со старыми знакомыми и рассказал им о любопытной работе, которой он был занят последние полтора года: его отправили в Германию для контроля над сдачей и вывозом вооружений. Финчли прибыл на конференцию для доклада союзникам о результатах своей работы. Между прочим, он насчитал у немцев 473 миллиона патронов и 38 миллионов снарядов!

Эти астрономические цифры заставили Ланни призадуматься над положением своего отца как продавца оружия в Европе. — Сколько же времени потребуется, чтобы расстрелять все эти боеприпасы? — спросил он, и капитан, имевший дело с Робби Бэддом и хорошо его знавший, весело ответил: — Не беспокойтесь! Они не залежатся. Найдутся люди, которые будут убивать ими других людей.

— Кто, например? — спросил юноша.

— Китайские генералы покупают их для борьбы со своими соперниками; южноамериканские повстанцы с их помощью воюют со своими правительствами, а французы снабжают ими поляков, воюющих с большевиками. Те же французы продают их туркам для борьбы с нами, а наши дельцы, наверное, сбывают их арабам для борьбы с французами.

Это звучало цинично, но как винить за это простого английского офицера? У него и так довольно было хлопот: выискивать тайные немецкие склады оружия и заставлять хитрых на всякие увертки немцев грузить это оружие в товарные вагоны. Нельзя же было требовать, чтобы он отвечал за весь дальнейший путь патронов и снарядов. Британская империя исстари привыкла к весьма почтенной системе, известной под названием «свободной торговли». У кого есть деньги, тот имеет право покупать оружие, грузить его на пароход и исчезать из поля зрения правительств.

После нескольких дней «разведки» Рик сказал:

— Теперь я и сам справлюсь, Ланни; я вижу, тебе не терпится уехать.

— Но как же ты будешь передвигаться, Рик?

— Если придется ехать далеко, возьму фиакр. Как-нибудь устроюсь.

Ланни уложил свой багаж в машину и взял направление на Париж. Путь его лежал через самое сердце военной зоны, о которой он столько читал и слышал; ко ничто не могло сравниться с картиной, которую он увидел воочию, и с запахом, который и теперь, через двадцать месяцев после перемирия, все еще стоял над этой землей ужаса. Ланни видел леса, от которых оставалось лишь несколько расщепленных стволов, одиноко вздымающихся к небу, а где-нибудь на верхушке также одиноко сидел ворон или коршун. Где раньше были многолюдные села, там теперь торчала какая-нибудь почерневшая от дыма стена с зияющей дырой вместо окна. Окопы постепенно осыпались, а вместе с ними проваливались в небытие пустые жестянки, лоскуты материи и кости — все, что осталось от солдат, которые когда-то носили форму и ели консервы. Изрытая воронками земля, казалось, переболела оспой и теперь кишела паразитами в виде туристов, усеявших все дороги и сновавших среди развалин.

Ланни Бэдд ехал по гладкому и прямому шоссе. Было тихое июльское утро, дымившееся легким туманом, который смягчал солнечный зной и придавал пейзажу оттенки пастели. Обогнув Париж с севера, чтобы избежать дорог со слишком оживленным движением, он очутился в департаменте Сены и Уазы. Маленький департамент — нечто вроде разбросанного городского предместья: небольшие фермы, фруктовые сады и огороды вперемежку с виллами богачей и дачами, где поселяются на лето парижане среднего достатка. Живописный приветливый край, наслаждавшийся миром на протяжении многих поколений, — край, где старина своеобразно переплелась с современностью: вот старая церковь, а к ней жмутся дома, будто в страхе отступая перед новейшим автомобильным шоссе, срезавшим угол прежней улицы; страна уюта и досуга — даже реки здесь имеют время петлять, играть водоворотами и волнами, скользя мимо садов, где ивы склоняются к самой воде, мимо вилл и летних дач с маленькими пристанями для лодок. То здесь, то там сидит мужчина или мальчик с удочкой. И взрослые и дети в сельских районах Франции одержимы одной мечтой, которая, по видимому, никогда не покидает их. Целыми часами сидит такой рыболов в приятном и волнующем ожидании; и если когда-нибудь его мечта сбудется, он со всех ног кинется домой и обведет красным кружком число на календаре: в этот день он поймал рыбу.

У Ланни была другая мечта, не менее важная для него. Сердце его было полно, и непрестанно меняющийся ландшафт подсказывал ему строчки стихов из любимых поэтов. Каждый ручей, быть может, протекал мимо ее дома, каждая вилла, быть может, походила на ее жилище, и каждый сад вызывал в воображении ее сад — у нее, конечно, есть сад, со старыми грушами и абрикосовыми деревьями, где под знойными лучами солнца свершается в тиши чудо созревания. Может быть, она гуляет теперь в этом саду, ждет его зова. Его мысли доносятся до нее, как песнь радости. Цветы у ворот роняют сверкающие слезы. Она идет, его голубка, его любовь; она идет, его жизнь, его судьба.

Он подъехал к деревне, близ которой она жила. Не желая привлекать внимание, он не останавливался, а медленно проехал по улицам и вокруг деревни, стараясь запечатлеть в памяти местность, направление дорог, названия трактиров и другие приметы. Он не мог ожидать, что ему посчастливится встретить ее на дороге, не мог он также узнать ее дома каким-нибудь шестым чувством. Но у него был план, который казался ему романтическим. Ему пришло на ум название оперы Моцарта — «Похищение из сераля», и веселая мелодия затанцевала в его душе. Он споет ей арию из этой оперы — он будет Бельмонтом, ее бесстрашным избавителем.

Мысленно составив себе карту местности, Ланни направился в соседнюю деревню и отыскал телефон. Он назвал ее номер и сказал ответившему на звонок лакею, что просит к телефону «мадам» — пусть звук ее имени не коснется ничьих ушей. Услышав ее голос, он сказал деловым тоном: — Мадам, я приехал показать вам картины, о которых писал.

Мари была не из тех, кто легко попадает впросак. Она ответила таким же деловым тоном:

— Мне будет интересно взглянуть на них. Как бы это устроить?

— Як вашим услугам, мадам. Они у меня в машине.

— Я собиралась выйти погулять. (Как она находчива!) Вы могли бы встретить меня и подвезти в деревню.

— Будьте так любезны и укажите место, мадам.

— Вы знаете Катр-Ша? — Это был маленький трактир с веселой вывеской в современном вкусе; он его заметил. Мари сказала: — К западу оттуда тянется дорога. Я буду там через несколько минут.

Она шла ему навстречу, в темно-синем летнем платье и большой широкополой шляпе, — должно быть, она работала в саду. И отныне для него было ясно, что в синих платьях есть что-то таинственное и волшебное. Каждое движение ее стройного тела нравилось ему, вся она казалась ему воплощением тех качеств, которые наиболее пленяли его в людях. Когда она подошла ближе, он увидел, что волнение — или, может быть, ходьба? — вызвало краску на ее щеках; она шла легким пружинящим шагом. В ней тоже была волшебная сила. Glűcklich allein ist die Seele die liebt[8].

Он включил мотор и повернул машину. Она села в машину, и они поехали.

Он не сделал ни малейшей попытки поцеловать ее или хотя бы коснуться ее руки. Он прошептал: «Дорогая!» Этого было достаточно.

— Куда мы поедем, Ланни? — спросила она.

— По любой дороге, где меньше риска быть замеченными.

— Первый поворот направо, — сказала она. Он повернул, и они оказались на проселочной дороге, бежавшей вдоль маленького ручья. Она была окаймлена деревьями, дома мелькали редко.

— Теперь, дорогая, — сказал он, — слушайте меня. Я ждал три месяца, но мне казалось, что прошло много лет. Я имел время обдумать все и убедиться, что я люблю вас. У меня нет никаких сомнений, никого и ничего я не боюсь. Я приехал сказать вам это и предъявить свои права. Все зависит от ответа на один вопрос. Вы меня любите?

8

Лишь та душа, что любит, знает счастье (нем.).