Я твой, Родина

— Посмотрим, что снимок скажет. А лучше подождать. Пусть подживет, тогда будем оперировать.

— Сейчас же, сегодня, товарищ майор. — Огонек надежды затеплился в Николае. — Хоть вставать смогу, а то лежу пластом: она тянет проклятая.

— Температура у вас повышенная.

— Чепуха. У меня нормальная тридцать семь и две всегда, — выдумал он. — Сделайте операцию. Товарищ гвардии майор, — Николай особенно выделил звание гвардии.

— Хорошо, хорошо. Что рентген скажет.

Ночью Николай снова лежал на операционном столе, теперь спиною кверху. Хирург последний раз смотрел рентгеновский снимок бедра. Пуля, не задев кости, прошла насквозь и застряла в мышцах сзади.

— Готовы? — еще раз спросил врач. — Делаю без наркоза. Замораживать нельзя: нога опухшая. Кричать не будете?

— Не буду. — Николай вцепился пальцами в край стола.

Пока операция длилась, Николай не издал ни звука. Врач, закончив, не сказал ему обычное «все». Обмывая руки под краном, он с любопытством посмотрел на него и спросил:

— Вы биографию Дзержинского читали?

— Нет, — признался Николай.

— Почитайте. Огромной выдержки был человек. Железный Феликс — так его и звали. Нате ваше сокровище, — положил он пулю перед глазами Николая. — И больше в палате не буяньте.

Начав ходить на костылях, Николай не вставал на больную ногу, берег ее. «Как только раны подсохнут — убегу», — твердо решил он. Под матрацем у него уже было припасено обмундирование и палка.

Он заставил себя смириться с положением «больного», как называют раненых в госпиталях. Выполняя все требования врачей, старательно ел, принимал порошки по расписанию, ходил на перевязку. Все мысли были в бригаде.

Светило солнце. На дворе стояла еще не одетая зеленью весна. Вольный воздух обжег легкие, когда Николай вышел в госпитальный сад и заковылял в самую дальнюю аллею. Было решено попробовать двигаться без костылей, и он взял с собой палку. У скамейки, под кустами акации с набухшими почками, он передохнул, посмотрел по сторонам, положил костыли, постоял в раздумье на одной ноге.

Затем он заткнул полы халата за пояс, оперся на палку, ступил на больную ногу и резко покачнулся от боли. Закружилась голова, он чуть не шлепнулся на землю. Его поддержали чьи-то руки. Николай оглянулся — Соня. Он опустился на скамью, изумленный. Она стояла перед ним в байковом халате с книгой в руках, смеясь и жмурясь от весеннего солнца.

— Здравия желаю, товарищ гвардии лейтенант. Вы так вышагиваете на костылях, что за вами не угонишься.

— Соня?.. Да, ну?.. Здравствуй, товарищ гвардии сержант! — Николай схватил ее за руку и притянул на скамью, не выпуская. Она села, осторожно высвободив руку из его пальцев, но потом незаметно для себя снова положила ее ему в ладонь.

— Вы давно здесь?

— Уже девять дней, — сразу помрачнел Николай.

Соня подумала, что у него очень плохо с ногой, встревожилась и замолчала. Она старалась украдкой заглянуть ему в глаза, запавшие глубоко под бровями. Но на них будто легла какая-то тень. Он посмотрел ей в лицо. Она опустила голову, приложив ладонь обратной стороной ко вспыхнувшему лицу, и постаралась прервать молчание.

— Все живы-здоровы?

— Юрий жив.

— А «Гроза»?

— Какая гроза?

— Майор, комбат. С трубкой.

— Василий Иванович Никонов? Как же? Жив, конечно.

Разговор не вязался. Оба были так взволнованы встречей, что слова вдруг пропали.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Николай, не заметив, что сказал «ты».

— Хочу убежать отсюда обратно в бригаду, — ответила она просто.

В зрачках Николая блеснула лихая искорка. Соня уловила этот огонек и успокоилась. Думая здесь, в госпитале, о Николае, она всегда почему-то прежде всего вспоминала этот живой блеск его прищуренных глаз.

Николай рассматривал похудевшую девичью руку. Он ощутил, как учащенно в нежных жилках на, запястье бьется кровь. Девушка испугалась, что их увидят в такой позе, и выдернула руку. Николай опомнился, выпрямился и растерянно произнес:

— Что это за книга?

— Некрасов, «Русские женщины». Читали?

Николай кивнул. Соня оживленно продолжала:

— Какие бывают на свете сильные люди. Правда? И как любили раньше.

— Раньше? — протянул он, перелистывая страницы и не глядя на них.

Девушка склонила голову. Темнорусые волосы упали ей на лицо. Она смахнула их в сторону и отвернулась. Потом поспешно встала. Что-то хотела ответить, но не сказала. Сорвала ветку акации и начала обрывать набухшие душистые почки.

— Смотрите, вот-вот распустятся… Скоро будут цветы… Да, я и забыла! Сегодня вечером в клубе кино. Вы будете? Мне сегодня обмундирование выдать обещали.

— Обязательно буду. А ты? Пойдем вместе, — предложил он.

Они снова помолчали. Люди, привыкшие каждый день воевать вместе со всеми, идя навстречу опасностям, преградам, работать до того, что усталость сваливает с ног, чувствовали себя неловко в спокойной обстановке тихого сада, залитого солнцем.

Каждый ясно представлял, что может быть сейчас бригада ведет бой, что там друзья и товарищи, до предела напрягая силы своих нервов и мускулов, бьются, удерживая взятое до подхода своих. А они сидят здесь на скамеечке под акациями и дышат мирным воздухом весны. Но сознание законного права раненого в бою разрешало думать о постороннем, о том, о чем не приходилось говорить на передовой.

День был так необычайно ярок, воздух так густ ароматами весны, небо так чисто, что хотелось говорить друг другу какие-то хорошие особенные слова. И Николай с Соней были смущены нахлынувшими на них чувствами. Так бывает, когда в мирное время неожиданно встречаются однополчане, спасавшие когда-то друг другу жизни на войне. Так бывает, когда после долгих лет встречаются взрослые люди, у которых когда-то, в ранней юности, начиналась пылкая любовь, не успевшая расцвесть и оставившая на всю жизнь теплые воспоминания.

Они молчали. Выручил сигнал на врачебный обход по палатам, когда всем больным надо быть на местах. Они поднялись, оба смущенные, но лица их светились большой радостью. Девушка поддерживала его. Николай, опираясь на ее руку, сделал несколько шагов.

— А костыли? — воскликнула Соня.

Костыли и палка стояли забытые у скамейки. Соня вернулась, взяла и ликующе замахала ими над головой:

— Забыл, забыл!

Они пошли по аллее. Солнце било в глаза. В свежем воздухе опьяняюще пахли набухшие почки акаций.

Николай, опираясь на палку, отправился в свою палату. Он нес подмышкой костыли, и думал: «Хорошая Соня! Вот приехать бы после Победы вместе с нею на Урал, домой. Как мама обрадуется…» Но тут же он решил, что не надо сейчас об этом мечтать, и повернул свои мысли на другое: «Что-то сейчас делают мои ребята? Или ведут бой, или спят, или на марше навстречу опасности?» Ощущение какого-то внутреннего, пока неосознанного счастья росло в нем и росло, разжигая и без того неутоленную жажду деятельности. Хотелось немедленно побежать в бригаду, драться до падения Берлина, а потом помчаться быстрее на завод, в цех, к мартену… Он представил, как они с Соней поедут вместе в бригаду, во что бы то ни стало догонят своих. Их там встретят. Все будут чертовски обрадованы. Юрий будет доволен больше всех… Как-то он там сейчас?

Мысль о том, что Юрий любит Соню, заставила его передумать: «Поеду в бригаду один».

Лежа на койке, при обходе Николай спросил врача:

— Можно выписаться досрочно?

— Когда? Сейчас? И не думайте. Вам еще не меньше месяца надо лечиться.

— Сумасшедший, — прошептала медсестра.

Николай пошевелил ногой. Немного ныло в бедре после того, как походил без костылей. Но радостное возбуждение, которое началось там, в саду, готовом расцвесть, зазеленеть, разгоралось в нем все больше. Значит, можно ходить, раз костыли забылись. Он твердо решил уйти из госпиталя. И сегодня же.

«А как Соня? Нет! К чорту! Друг воюет, а я, пользуюсь тем, что ранен, буду тут с его любимой? Нет, в бригаду, в бригаду. Скорей на танк. А с Соней и встречаться больше не нужно».