Я твой, Родина

Дверь раскрылась, и вошел начальник штаба. Рослый, плотный, щеголеватый офицер с крупными чертами лица. У него были густые длинные брови, от этого он выглядел неприветливым и сердитым.

— О Погудине ничего ясного, — сказал он, не дожидаясь расспросов. — По сведениям общевойсковой разведки на всех участках наблюдатели не отмечают никаких стычек в прифронтовой полосе противника. Авиаразведка также ничего не обнаружила. По показаниям «языков», добытых вчера и сегодня нашей пехотой на переднем крае, никаких групп советских солдат немцы у себя не обнаруживали. Но один пленный, пойманный разведкой соседней стрелковой дивизии, сообщил, что в их части ходят такие слухи. — Начальник штаба вынул блокнот и заглянул в свои записи. — Будто в каком-то доме, где расположилась воинская часть «эс-эс», появился «партизан». Он якобы убил ножом одного обер-лейтенанта. Затем кидал гранаты, убил еще одного и ранил трех. Когда его стали ловить, он отстреливался, ранил еще пятерых и подорвал себя на гранатах, убив осколками двоих и ранив четырех. Вот и все.

Василий Иванович Никонов сидел и загибал пальцы, считая перечисляемые потери противника.

— Четыре убито, двенадцать ранено. Так!

— Возможно, что это и преувеличено. Пленный ссылается только на слухи, — добавил начальник штаба. — И неясно, почему речь идет об одном «партизане».

— Да-а, — протянул комбриг. — Но это погудинская работа. По почерку чувствую. Правда, Иван Федосеевич?

Фомин ничего не ответил. Соне представилось, как Погудин подорвал себя на гранатах и как его бойцы остались без командира… Она запомнила их всех шестерых Они сидели в землянке у Погудина, а Соня прибегала договариваться с радистом, как держать связь со штабной радиостанцией. Сейчас ей стало невмоготу, И она попросила разрешения уйти.

— Конечно, конечно! — отпустил ее полковник. — Я же вам давно сказал: идите к себе и отдыхайте.

Соня надела шинель и, шатаясь от усталости, еле выбралась по ступенькам из землянки. Все кругом было белым от снега. Он обильно напудрил все деревья, кусты и прикрывал землю. Сухие, колкие снежинки сыпались с неба прямо отвесно, как дождь. Кое-где из-под снега еще торчали сухие былинки, но под ногами уже приятно похрустывало.

Голова у девушки чуть закружилась от свежего воздуха и ослепительней белизны вокруг. Она решила пройтись по лагерю, чтобы подышать на легком морозце, который по-знакомому чуть-чуть начинал пощипывать лицо и уши.

Соня не заметила, как дошла до батальона Никонова. Ее догнал Антон Ситников и, поздоровавшись, сказал, что их командир очень просит зайти к нему.

— Малков? А что ж он сам?

— Он ходил к вам, — ответил Ситников и развел руками. — Ворчит, что никак не может застать вас. Вы уж зайдите. А то он что-то затосковал.

— Хорошо. Пойдемте, — согласилась Соня.

Они направились к землянке Юрия. Когда шли мимо танка, поставленного в широкий окоп и прикрытого брезентом, Ситников не утерпел, чтоб на похвастать:

— А вы еще не видели, какая у нас новая машина? Вот, взгляните. Не танк, а песня. Знаете, сколько усовершенствований? — Он приоткрыл край брезента. Соня из вежливости внимательно рассматривала гусеничную ленту, зубцы «ленивца», даже потрогала холодную блестящую сталь. Она не понимала, чем отличается новый танк от всех, виденных ею раньше. Но было приятно, что ей, как боевому товарищу, всерьез показывают новую технику.

— Хорошая машина, — похвалила она, потому что искренно хотела сказать механику-водителю приятное.

— А внутри знаете, как сейчас? — увлекся Ситников. Но спохватился. — Ну, это как-нибудь потом… Вот тут только у меня есть, знаете что? — Он нырнул под брезент и вытащил оттуда золотистый сухой цветок. — Это вам. Не знаю, как правильно называется. У нас в Забайкалье его бессмертником зовут.

— Спасибо, — улыбнулась Соня. — У меня еще тот букет незабудок сохранился.

— Увял уже поди давно.

— Увял. Но я очень люблю цветы.

— Я тоже, — простодушно признался Ситников. — У нас в Забайкалье, знаете, сколько всяких цветов! Европе тут и не снилось…

Соня приготовилась слушать, но Ситников не стал рассказывать.

— Ну, идите, идите, — заторопил он ее. — А то наш лейтенант соскучился очень.

— Вы так думаете? — с нарочитой серьезностью спросила Соня.

Ситников глянул на нее сбоку и ничего больше не сказал. Он проводил ее до землянки и сухо попрощался.

Юрий вскочил с койки навстречу Соне. Не здороваясь, он усадил ее и сразу засыпал вопросами:

— Наконец-то! Как Николай? Что по радио? Что с переднего края сообщают? Будут что-нибудь делать?

— Во-первых, здравствуй!

— Здравствуй. Ну, говори же.

Соня задумалась и нескоро ответила:

— Ничего ясного. По радио поиски уже прекратили.

— Эх! Николай, Николай!.. Ведь говорил я, что это авантюра, обреченная на провал, — он бросился на койку и схватил голову руками. — Ведь говорил же…

— Ничего ты не понимаешь, — по-твоему выходит: всякая разведка — авантюра. Потом, что ты все валяешься? И жара у тебя как в бане. Зачем так сильно топите?

Юрий поднялся, помог девушке снять шинель. Он смотрел на ее раскрасневшиеся щеки и подумал: «Она такая же, как была в школе. Нисколько не изменилась».

— Николай — замечательный офицер! Горячий, боевой. Он пошел на такое дело, на которое не всякий может, — сказала Соня.

— И зря себя погубил, — добавил Юрий, присаживаясь напротив девушки.

Она холодно смерила его взглядом. Юрий почувствовал, что в ее глазах он ничтожество по сравнению с Погудиным.

Соня резко возразила:

— Во-первых, еще неизвестно, погубил или нет. А во-вторых, он такие сведения сообщил, что командующему фронтом докладывали. Николай выдающийся разведчик. И человек он хороший — энергичный, живой, веселый. Его так любят в нашей бригаде. У меня все время со всех батальонов спрашивают: «Как Погудин, как Николай?» Вот сколько у нас танкистов? И каждый о нем думает, вспоминает. Ты только пойми — каково бригаде потерять такого разведчика!

Юрий посмотрел на себя будто со стороны. Ему всегда казалось, что он хороший офицер — отлично учился в школе, знает машину, воинские уставы, в разведку сразу был определен. Но потом вдруг все пошло иначе — потерял танк, попал на ремонт. Правда, благодаря Ивану Федосеевичу вырвался оттуда, снова получил взвод разведки. Но все-таки он еще серенький, заурядный офицер. А хотелось быть впереди, на виду… Вспомнились как-то брошенные Погудиным слова: «Ты вот девушку полюбил и то не зажегся».

Соня думала о чем-то. Она встала, выпрямилась у стенки, заложив руки за спину, и сказала:

— Капитан Фомин, наверное, в молодости был таким же, как Погудин. Ты хотел бы стать таким? Я бы очень хотела, хоть немножечко быть похожей. Почему я родилась не мальчишкой?

Юрий отошел от нее и снова бросился на постель.

— Тебе он нравится?

— Очень, — сразу ответила Соня.

— Ты в него влюблена?

— Что ты? С ума сошел. Какая может быть на фронте любовь?

— А почему же нет?

— Нет, — решительно сказала она. — Когда занят большим, настоящим делом, то все остальное, что к нему не касается, должно отойти на «потом». Когда посвящаешь себя такому делу целиком, силы больше.

Он, приподнявшись на локте, засмотрелся на нее. А Соня вспомнила глаза капитана. Они говорили ей без слов: «Будь сильнее, девушка! Нам иначе нельзя: мы гвардейцы». И она себя чувствовала сильной, потому что уже верила: разведчики придут. Ей так хотелось этого! Конечно, они вернутся, у бригады будет снова Погудин. И, кто знает, может быть в том, что он вернется, есть и ее заслуга — трехдневный напряженный труд радистки. Соня стояла прямая, гордая. Щеки ее разгорелись, глаза блестели. Так бывает, когда человек после тяжелого переживания вдруг лихорадочно загорится хорошей светлой мыслью.

Она сейчас казалась Юрию такой близкой и родной, как никогда прежде. И никогда она не была еще так хороша. Он взял ее за руку.

— Соня!