Страница 86 из 106
Вскоре показалась деревенька. Дотянуть бы до нее. Невыносимо больно, особенно во время крутого подъема, резало под мышками, и Иван подумал, что надобно бы их переделать поудобнее. Впрочем, господь ведает, понадобятся ли ему еще когда–нибудь спи крылья, и ежели понадобятся, то когда? Перед вылетом Андрей затребовал, чтобы, приземлившись, Иван крылья тотчас уничтожил, лучше всего — сжег. «Почто? — возмутился Крашенинников. — Мы столько трудов на них положили!..» Инок, запнувшись, сказал, что ото трудно объяснить. «А, понимаю, — догадался Крашенинников. — Ты, видать, опасаешься, что враги могут использовать крылья? Дак не бойся, я так спрячу в чащобе — ни одна душа живая не отыщет». Андрей настаивал, но Иван уперся: он думал о приданом невесты, которое пошло на крылья. Сжечь?! Отдать огню то, что годами, кровавым потом мужицким наживалось… В конце концов Андрей скрепя сердце согласился с Крашенинниковым.
…Крылья зацепились за верхушки елей. Иван успел разглядеть внизу куст орешника и прыгнул в него, высвободившись из лямок. Ветви смягчили падение, но ушибся он прилично. «Кости целы, и ладно», — подумал парень, ощупывая ноги. Затем не мешкая отыскал полянку побольше, возвратился к месту приземления, забрался на ель и с превеликим трудом спустил крылья на землю.
Густой бор выглядел безлюдным, похоже, никто из людей сюда не захаживал. Посреди поляны проходил глубокий овраг. Иван вымел из него набившийся снег, спрятал крылья на дно и тщательно присыпал сверху землей, а потом для верности намел целую гору опавших листьев и колючей рыжей хвои.
Закончив, он решительно двинулся в сторону деревеньки, слегка припадая на зашибленную при прыжке ногу. Теперь ему надлежало разыскать соло Нижняя Константиновна, где, по словам архимандрита, был у него человек верный. С пим и посоветоваться, как поднимать мужиков против супостата.
Деревня встретила Крашенинникова дружным собачьим лаем. Псы по дворам бесновались, выходя из себя, почуяв чужака, и Иван на всякий случай выломал толстую палку. Кстати, и идти с ней оказалось гораздо легче.
У крайней избы он остановился, раздумывая, как действовать дальше. Вдруг в деревне поляки? Если начнут допрашивать, кто да откуда, можно с самого начала все дело загубить.
Но не рискнешь — не выиграешь!
Крашенинников поправил за плечами пустую суму и решительно двинулся к крайней избенке. Она выглядела победнее и поплоше остальных.
На стук долго никто не откликался, и Иван уже подумал было, что в избе никого нет, но тут дверь скрипнула, и на крыльце показалась подслеповато щурящаяся старуха.
— Кого еще нелегкая принесла с утра пораньше, — проворчала она простуженным басом и приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы лучше рассмотреть незваного гостя, одетого в рубище. — Кто таков будешь?
— Погорельцы мы… — протянул Крашенинников таким гнусавым голосом, что самому противно стало.
— Ступай с богом, — махнула старуха рукой. — Самим есть нечего, все поляки повымели, язви их в душу.
— Ну, ин ладно, мамаша.
— Ишь, сыночек выискался!
— Побреду дале, — вздохнул мнимый погорелец, переступив с ноги на ногу. — В селе–то у вас поляков нет?
— Ушли, проклятущие. Все забрали, что можно, да к монастырю двинулись. Да не туда ли ты, парнишка, собрался? — всполошилась старуха.
— Пока не знаю.
— Али не слышал ничего? Монастырь поляки окружили, взять его хотят. Говорят, и птица оттуда не вылетит.
— Неужто возьмут?
— Подавятся, — сказала старуха и поправила платок на голове. — Сражения там идут — что твои страсти господни!.. На вылазку люд выходит, а впереди — добрый молодец, смелый да проворный, как архангел Гавриил. А ты поберегись, не ходи туда.
— Как же не ходить туда, — усмехнулся Иван. — А кто поможет тем, кто стены обороняет?
— Как им поможешь?
— Вилы да дреколье в руки — и всем миром на супостата! — пояснил Крашенинников.
— Не про нас то, милок, — ответила старуха, испуганно оглядевшись. — Одни бабы с детишками остались здесь.
— А мужики где?
— Кого поляки угнали, кто в лесах попрятался. А кто и сам к супостату переметнулся, — понизила она голос.
— В Нижнюю Константиновну как попасть?
— Шесть верст отсюда Константиновка, — оживилась старуха. — Кума там у меня. Не знаю, жива ли… Вот по энтой дороге ступай, а за колодезем левее возьми. Да в бочагу не угоди, болота там! — крикнула старуха вдогонку.
Антип, зверовидный мужик с бородой, которой гребень, похоже, никогда не касался, встретил Крашенинникова с откровенным недоверием.
— Из монастыря, говоришь? — переспросил он, цепким взглядом окидывая пришельца, сильная фигура которого выделялась и под ветхим одеянием. — Ловок ты, парень, брехать, как я погляжу. Не знаю, кто тебя подослал, да мне это и неинтересно. А из крепости и мышь не выскочит.
— Но вот я же выскочил, — возразил Крашенинников. — И привет от архимандрита Иоасафа тебе принес.
— Проваливай, сосунок, — отрезал Антип. — Не на того напал. Много вас тут, таковских, шастает…
— И еще словечко молвить тебе велел святой отец, — пропуская реплику Антипа мимо ушей, продолжал Иван.
— Ну–ка? Что же передал архимандрит? — усмехнулся Антип.
— Спроси, говорит, у Антипа, не забыл ли, мол, как мы с ним в Киеве жили–поживали?
Слова Крашенинникова произвели сильное действие. Щеки Антипа налились свекольным румянцем, он с минуту помолчал.
— Теперь вижу, свой ты, — произнес Антип. — С того бы и начинал, парень. А то ходишь вокруг да около. А тут знаешь сколько нечисти… Что ж мы на пороге–то стоим? — спохватился Антип. — Заходи в избу, щец похлебаем, покалякаем.
— Один живешь?
— Один. Померла моя хозяйка, — вздохнул Антип.
Пока они ели подкисшие щи, Крашенинников помалкивал, хотя ему очень любопытно было: что скрывается за словами архимандрита о Киеве? Сам Иоасаф на сей счет ее молвил ничего.
Антип, отодвинув пустую миску, проговорил:
— Эх, и славные были деньки–денечки… Тогда, в Киеве–то. Молоды мы были… Иоасаф меня во всем наставлял–то… — Мечтательным тоном проговорил Антип и вдруг круто поменял тему разговора: — А как ты из крепости бежал?
Иван развел руками:
— О том сказать не могу.
— Почему?
— Иоасаф ее велел.
— Ладно, не говори, — согласился Антип, почесывая бороду. — Архимандрит знает, что делает.
Только теперь Иван разглядел, что Антип далеко не молод: больше чем наполовину борода его была седой.
Крашенинников сбросил котомку, прислонился к печке, наслаждаясь идущим от нее теплом и мысленно вновь переживая свой полет по поднебесью.
— Как дела в крепости? — сквозь полудрему донесся до него голос Антипа.
Иван встрепенулся:
— Тяжко. Помочь надобно, Антип. Иоасаф говорит, мужик ты дельный, люди к тебе прислушиваются.
— Чем можем мы помочь?
— Отряды сколачивать. Бить ворога, не давать ему ни минуты передышки. На обозы нападать, на отсталых солдат.
— Вовремя ты пришел, паря. Мы уже начали промеж себя думать про это, да не знали, с какого конца начать. А как там Иоасаф? Всеми делами небось заправляет?
— Есть еще два воеводы осадных, князь Григорий да князь Алексей. А как дела здесь, но деревням? — спросил Крашенинников. — Правда, пока добирался к тебе, повидал кое–что…
Антип вздохнул:
— Укрепляются поляки, где только могут. Станы строят.
— Значит, уходить не собираются?
— Только если крепко попросим, — осклабил Антип в улыбке щербатый рот. — А недавно гетман Сапега да пан Лисовский разделили меж собой войско.
— В раздор впали? — обрадовался Иван.
— Не похоже.
— Зачем же им войско дробить? — недоверчиво произнес Крашенинников.
— Прикидывал я, паря. Думаешь, Антип горазд только на печи сидеть? Так им сподручнее, наверно, осаду вести. Ходили в разведку наши люди… Судя по всему, враги скоро подкоп начнут вести тайный. Но как об этом архимандриту сообщить?