Шаман

— Ты быть с севера? — спросил Дариад, глянув на Огерна через плечо.

Огерн в изумлении смотрел на молодого человека.

— Как это — ты говоришь на кашальском языке?

— Кашальский люди приходить торговать два-три разы в год, — объяснил Дариад. — Я не уметь говорить хороший.

Тут он был прав — выговор у него был поистине чудовищный, Огерн с трудом понимал его, да и слов, похоже, юноша знал маловато. И все же кузнец заметил:

— Ты говоришь по-кашальски лучше, чем я на вашем языке. Да, я с севера.

— Откуда ты говорить кашальский?

— Я прожил в Кашало месяц и чуть больше, — отвечал Огерн. — И мне пришлось повести горожан в бой.

— Месяц один? Быстрый научиться!

А ведь если задуматься, он был прав. В свое время Огерн об этом и не думал — он только радовался тому, что его понимают и это поможет ему возглавить оборону.

— Я снова хочу выучиться побыстрее, — сказал Огерн. — Научи меня своему языку.

Кочевник усмехнулся.

— С радости. Это верблюды. — И он показал на животное.

Огерн кивнул — это слово он уже слышал от Манало.

— А это бывать демиха. — И Дариад указал на свой балахон. — А вот это — нисих. — И он ткнул пальцем в меч Огерна. — Какой по-вашему звать?

— Меч, — отозвался Огерн и вынул из ножен кинжал. — Нож, — сказал он. — А это как называется? — И он указал на поводья, сжатые рукой Дариада.

— Ильшна, — ответил Дариад, и они продолжили обмен словами по пути к лагерю бихару.

Лагерь кочевников оказался небольшим и скромным — всего несколько шатров, поставленных неправильным овалом по берегу небольшого пруда, обрамленного кольцом травы и несколькими пальмами. Несколько коз пили воду из пруда, гораздо больше паслось чуть подальше. Огерну и его спутникам это место показалось настоящем раем. Их встретили с гостеприимством, свойственным тем, для кого прибытие чужеземцев — огромное событие. Но даже во время трапезы, пения и танцев Огерн и Дариад не прерывали обмена словами. Манало наблюдал за ними, и глаза его сверкали не только от удивления…

Невзирая на усталость, Лукойо пытался вести разговоры с молодыми женщинами, но в ответ получал только смешки да кокетливые взгляды. Он вздыхал и признавался себе в том, что незнание чужого языка мешает очень во многом.

Через два дня у Огерна и Дариада уже накопилось достаточно слов для того, чтобы довольно-таки свободно разговаривать. В таком быстром освоении чужого языка ни тот ни другой не видели ничего из ряда вон выходящего. Позднее, вспоминая об этом времени, Огерн решил, что, наверное, у них обоих были редкие способности к языкам. Или… или Манало помог их обучению парой-тройкой заклинаний — этого Огерн не исключал и считал весьма вероятным.

— Почему бихару живут в такой безлюдной пустыне? — спросил Огерн.

— Потому что здесь наша родина, — ответил Дариад. — Засуха шла от Песчаного моря со времени наших дедов. И многие отчаялись и ушли отсюда, но мы стойко держались за землю наших предков и научились жить в жаре и сухости.

Огерн нахмурился:

— А что такое Песчаное море?

— Это пустыня, — отвечал Дариад. — Такая пустыня, по сравнению с которой здешние края — просто рай. Там совсем нет воды, нет вообще никакой влаги, она может там появиться, только если ее туда с собой принесет человек, если, конечно, ему хватит глупости отправиться туда. Там только пески, камни и запекшаяся глина. Пустыня продолжает расти. Она растет, а мы отступаем и уводим с собой коз и верблюдов.

При мысли о жизни в таких местах Огерну стало зябко.

— Наверное, вы очень верите в своих богов, если думаете, что они могут помочь вам здесь. Поклоняетесь ли вы Ломаллину?

— Мы чтим его, — ответил Дариад. — А поклоняемся одному только Творцу-Господу, создавшему звезды, создавшему улинов и нас, и всех остальных, и все остальное.

Огерн нахмурился:

— Но ведь Творца никто никогда не видел! Ходят такие разговоры, что он и на человека-то не похож. Улины и то больше на людей похожи, чем он!

Дариад кивнул.

— Никому не ведомо его лицо и то, как он выглядит, да и вообще никто не знает, можно ли его увидеть. И все же Он — источник всего сущего и наверняка могущественнее всех на свете.

Дариад сказал это с такой уверенностью и искренностью что у Огерна было большое искушение встряхнуть и как бы разбудить юношу.

— Но разве не лучше было бы чтить божество, которое хотя бы знаешь, как выглядит, которое можно познать глазами и сердцем? Не лучше ли было бы обратиться к Ломаллину, главе защитников человечества?

— Никто не любит человечество больше, чем тот, кто его сотворил, — ответствовал Дариад с непоколебимой уверенностью. — Нет никого равного Творцу, верь в Него.

— А Улагана вы не страшитесь?

— Страшимся, но знаем, покуда мы живем в тени, отбрасываемой Создателем звезд, Улагану нельзя нас победить или уничтожить.

Огерну вдруг показалось, что Дариад безумен, А может быть, действительно Создатель звезд был могущественнее Ломаллина и Улагана, но стал ли бы он вмешиваться и, к примеру, наказывать Багряного? Огерну казалось, что Творец никогда бы этого не сделал. Не вмешался же он в войну между улинами!

Но, с другой стороны, Огерну до сих пор не встречались люди, поклонявшиеся творцу!

— Улаган на самом деле никакой не бог, — пояснил Дариад, и Огерн нахмурил брови… Именно так в свое время говорил Манало. Кузнец стал еще более внимательно слушать Дариада. — Мы, поклоняющиеся Творцу, знаем, что Улаган — всего лишь одно из творений Господа — творение ошибочное, дурное, но Творцу его точно так же жаль, как любое свое создание… Творец всех любит одинаково.

Огерн пристально посмотрел на Дариада.

— Не хочешь же ты сказать, что Творец любит такое жестокое и мерзкое создание, как Улаган.

— А разве родители не любят непослушного, озорного ребенка? — возразил Дариад. — А я такое видел своими глазами. Был у нас в племени молодой человек… он вырос диким и жестоким, таким жестоким, что изнасиловал девушку, и за это наш судья приговорил его к смерти. Юношу казнили. Но его родители плакали о нем, хотя знали, как он порочен — о да, они и сами не раз страдали от его вспышек ярости, хотя смиренно переносили их. — Дариад покачал головой. — Так что я думаю, что Создатель звезд до сих пор любит Улагана, хотя, безусловно, осуждает жестокость Багряного.

— Но уж конечно, ты не станешь отрицать того, что у Улагана есть сила!

— Не стану. Есть. И у него, и у Ломаллина, и у любого улина. На самом деле было бы глупо отрицать силу, которой наделен даже другой человек. Вот только мы знаем, что все: и люди, и улины — не всемогущи. Улины — более древняя раса, более могущественная, но они не боги.

И что же мог на это ответить Огерн, когда его собственный Учитель говорил ему то же самое, слово в слово!

Возразить было нечего, но можно было повести разговор иначе.

— Но если вы, бихару, знаете, что Творец — самый могущественный бог, неужели не хочется распространить его владычество по всему свету?

Дариад улыбнулся и покачал головой.

— Он и так уже правит всем светом.

Лукойо, слушавшему этот разговор, было непонятно, как Дариад может так говорить в то время, как Улаган вел такую жестокую, непримиримую борьбу с Ломаллином, так упорно приносил страдания людям, не говоря уже о том, как он терзал оставшихся в живых улинов. Он так и сказал Дариаду, он жарко спорил с ним, он указывал на противоречия, возникающие при вере в одного-единственного бога, однако его сомнения ни в малейшей степени не поколебали юношу. На все доводы он отвечал с безмятежным спокойствием, невзирая на то, что в некоторые мгновения явно испытывал вдохновение.

Как ни странно, нерушимая вера Дариада в единого Бога не удивляла Огерна. Он понимал ход мыслей кочевников, хотя сам ничего не мог объяснить Лукойо — тот страшно возмущался и кричал, что мир, в котором существует только один Бог, это мир глупый, бессмысленный. Язык у Огерна был подвешен не так хорошо, как у Дариада, однако язык тут, похоже, был ни при чем. Так что Огерн сказал лишь единственное: