Страница 66 из 152
Вильям Гильбур сел за обеденный стол, преисполненный твердого намерения бороться.
Вечером он получил сообщение от агента Луи Дрэйка, что его сын, инженер в Чикаго, находится у гангстеров, и в случае несогласия Гильбура… он скоропостижно… Что именно скоропостижно, об этом агент многозначительно промолчал. Это же подтвердила телеграммой жена сына.
Сегодня по дороге мимо фермы двигалось больше машин, чем обычно. Как правило, это были старые модели, по-видимому, собранные на автомобильных кладбищах. Это передвигались тысячи, десятки тысяч разоренных фермеров в поисках заработка. Многие заходили на ферму и спрашивали, нет ли работы.
Жена Гильбура, которую он посвятил в свои дела, молча, с ужасом смотрела на изможденные лица просителей. Она отдала весь имеющийся в доме хлеб и молоко. Она не уговаривала Вильяма Гильбура смириться, она молча плакала и что-то шептала про себя. Гильбур знал, что она оплакивает сына. Все чаще и чаще взгляд его останавливался на жене.
«И я стану одним из этих нищих фермеров… в лучшем случае. Кому от этого польза? Монополисты все равно проглотят всех мелких и средних фермеров», — то и дело твердил Гильбур, споря сам с собой и все чаще повторяя, что «придется уступить силе».
— Я сделаюсь нищей, если ты захочешь, и буду прожить милостыню, сказала миссис Гильбур. — Но ты не убьешь мальчика, я тебя знаю!
На третий день Гильбур с раннего утра нетерпеливо ждал телефонного звонка. В повседневной деловой спешке он не очень задумывался над своим отношением к взрослому сыну, давно уже отделившемуся и имевшему свою семью и свой бизнес. Но теперь, когда Гильбур мог его потерять, мысль о сыне не оставляла его. «Главное — спасти сына, а там я что-нибудь придумаю, чтобы спасти самостоятельность кооператива», — решил Гильбур, хотя и понимал в глубине души, что все это только оправдание предательства, на которое его вынудили и на которое он, Вильям Гильбур, считавший себя всю жизнь честным американцем, оказался способным.
Дрэйк позвонил ровно в десять.
— Я согласен! — поспешно сказал Гильбур откашливаясь. — Вы можете выпустить моего сына… Но я буду работать у вас при одном условии…
— Рад, — прервал его Дрзйк. — Я всегда был уверен, что вы стопроцентный американец. Я позвоню в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы прекратили ваше дело.
— Мое дело? Впервые об этом слышу, — отозвался Гильбур.
— Сегодня узнали бы… Итак, чего вы хотите?
— Я хочу, чтобы мои заместители Фишер и Стерлинг оставались по-прежнему моими заместителями.
— Люди, требовавшие расправиться со мной? Это невозможно! — сказал Дрэйк. — Вчера они заболели «негритянской болезнью». Я дам вам новых заместителей. Что вы намерены делать в ближайшие дни?
— Вы воду дадите?
— Дам.
— А консервные акции?
— Теперь я хозяин. Будете хорошо работать — возвращу половину. После вашего согласия акции снова котируются по-прежнему. Ну, а вы?
— Буду бороться с фитофторой.
— Я бы на вашем месте поехал на открывающийся Всемирный конгресс по борьбе с вредителями и болезнями растений.
— Мне фитофтора важнее.
— Для борьбы с фитофторой я пришлю специалиста. Я бы на вашем месте познакомился с советской делегацией, во главе с профессором Сапегиным. С ним приедут три молодых специалиста. Я пригласил бы их к себе и узнал бы у них последние научные данные.
— Значит, ехать?
— Обязательно! С моим помощником.
Гильбур недовольно поморщился, но вынужден был согласиться. В последнее время из-за его несогласия приключилось слишком много бед.
— Алло! — вдруг закричал он в трубку. Дрэйк отозвался. — Дело прошлое, сказал Гильбур, — но я хочу задать вам несколько вопросов.
— Задавайте, — снисходительно разрешил Дрэйк, очень довольный своей победой.
— «Фитофтора специес» — это ваших рук дело?
— Конечно!
— А пожар, взрыв дамбы?
— Тоже!
— Об акциях я уже знаю… А преследование моего племянника Аллена Стронга?
На этот вопрос Дрэйк не ответил.
— Теперь все ясно, — заметил Гильбур.
— Нет, вам еще не все ясно, — донесся насмешливый голос Дрэйка. — Это я организовал через миссионера Скотта продажу десяти тысяч тонн индонезийского риса и пяти тысяч тонн сахара. Но пусть это вас больше не волнует. Я купил этот рис и сахар здесь, через биржу. А вот если бы мы не договорились, Скотт отказался бы от продажи, а вы обязаны были бы заплатить очень крупную неустойку покупателю или доставить этот рис и сахар, купив его у меня втридорога.
— Та-а-ак! — только и нашелся сказать потрясенный Гильбур, со страхом и ненавистью думая о паутине, опутавшей его кругом. Он решил, что надо срочно предупредить Джима через Бекки об отмене поручения к Скотту.
— А когда они отпустят мальчика? — услышал он шепот жены.
— А как сын? — поспешно спросил Гильбур.
— Считайте, что он на свободе, — ответил Дрэйк и добавил: — до тех пор, пока вы будете пай-мальчиком, иначе… — Дрэйк замолчал.
— Что иначе? — рассердился Гильбур, не терпевший угроз.
— Вы ведь тоже не гарантированы от заболевания «негритянской болезнью», — ответил Дрэйк и повесил трубку.
Гильбур швырнул трубку и, положив мозолистые руки на стол, устремил взгляд через окно на дорогу, где двигались фермеры-кочевники. Он вспомнил борьбу Бербанка, Стронга-отца, Стефансона и многих других, восставших против реакции, и стукнул кулаком по столу.
— Ты поступил, как отец, — сказала жена, подходя к нему. Она быстро наклонилась и поцеловала руку Гильбура.
— Не смей этого делать! — в ужасе закричал Гильбур, человек, в котором умирала совесть.
Глава XII
В гостях у «Святого дьявола»
Океанский теплоход «Стар» держал путь к берегам Америки. В каюте первого класса помещалась советская делегация, направлявшаяся на Международный конгресс по борьбе с вредителями и болезнями растений.
В этот послеобеденный час все четверо лежали в шезлонгах на верхней палубе и для практики говорили по-английски. Профессор Сапегин, стройный, пожилой мужчина среднего роста, с быстрыми карими глазами и небольшими, свисающими вниз усами, говорил об Америке с уверенностью человека, хорошо знающего подоплеку событий.
Свежий океанский ветер обдувал его высокий лоб и трепал густые черные волосы, тронутые сединой. Привычным движением Сапегин время от времени приглаживал волосы и с удовольствием глубоко вдыхал солоноватый океанский воздух.
Его сопровождали три молодых студента. Профессор, отдыхая после обеда, для практики задавал своим юным спутникам вопросы по-английски и требовал четкого ответа. Лучше всех говорил высокий темноволосый Роман. У младшего из спутников, Анатолия, хромало произношение. Невысокий, крепкий Егор, превосходно владевший немецким, чешским, польским, болгарским, узбекским, киргизским языками, по-английски говорил напряженно, хотя читал свободно даже научную литературу.
Разговор велся урывками. Наконец Сапегин замолчал, очарованный океаном. Все безбрежное пространство было заполнено двигающимися синими глыбами. Кружевной слой пены дрожал, меняя свои узоры над проносившимися валами. Ни на одно мгновение цвет воды не оставался постоянным: синий переходил в голубой, бирюзовый, зеленый.
Вспомнились Сапегину родные берега Черного моря. Вспомнились чудесные полотна Айвазовского — картины моря, которым по мастерству нет равных. Мысли профессора унеслись в прошлое. Давно ли его молодые помощники носили пионерские галстуки! Великое дело — привить с детских лет страсть к научной работе! Пусть они еще студенты, а все же и они уже известны как молодые ученые. Каждый из них имеет научные труды. Что касается Анатолия, с детства увлекавшегося «бабочками, мошками и жучками», он имеет уже одиннадцать научных работ. Пусть это пока небольшие статьи в несколько страничек, на узкую тему, в специальных журналах, но все же это — результат собственных научных наблюдений.