Страница 59 из 86
Бегит он мимо меня, аж копыта звенят, а я его — цоп за руку! Сынок, прошу-умоляю, помоги на этаж подняться. Что-то ноги не ходят, и в пояснице такая тяжесть, будто кто каменюк туда накидал. Извольте, отвечает со всей любезностью, позвольте вашу сумочку в целях помощи в руку принять.
Ну, уцепилась я за его локоть, идем, ковыляем потихоньку. Молчать неудобно, однако.
— Какая у вас жена, — говорю, — замечательная, такая миленькая дамочка, только больно уж неказистая на вид и красится совсем чересчур.
Он только кивает и волочит меня за собой, как говорил блаженной памяти портной Циперович, «як може швыдче».
— А какие у вас детки воспитанные, — восхищаюсь. — Даже редко когда в подъезде на пол плюнут, не то что там в углу напакостить или окно разбить — это ни-ни.
Входим в подъезд. Ба, удача-то какая: лифт встал. Меня это лично не особо удивило. В нашей стране, мил-друг, не то что лифты стоят, скоро вся жизнь встанет, а не то вообще вспять побежит, как упрямая коняка. Хотя за президента я ничего не говорю. Я против него лично ничего не имею. Он, кормилец, все за нас думает, размышляет, некогда ему при таком бурном раздумье за порядком уследить. Все он за нас, сердешный, радеет.
— Придется уж пешком, — говорю своему кавалеру.
Тот только молча вздыхает, и тоска у него такая на лице проступает, как будто ему промывание желудка напополам с клизмой сделали.
Подымаемся потихоньку. Я по пути заодно свитерок его ощупала. Ничего свитерок, подходящий. Чистая шерсть и смотрится так по-модному, вроде как свалявшаяся подстилка. Уже хотела спросить, почем брали, но передумала. Ботинки смотрю — тоже ничего. Видно, что дорогие. Рыжие такие, и вроде как седина поверх них пущена.
— А что же, — говорю, — вы с супругой к соседям не заходите? — интересуюсь. — Чайку бы попили, про погоду поговорили. И вам, молодым, польза, и мне, старухе отсталой, радость.
— Непременно как-нибудь зайдем. С супругой, — кивает он и волочит меня по ступеням все быстрее, так что я даже вполне натурально уже начинаю задыхаться.
— А что это вы, — спрашиваю дальше, — в рабочий день так рано домой идете? Работы, что ли, мало у вас?
— На обед, — оправдывается, — иду. Обеденное время сейчас.
А какой обед, спрашивается, когда на часах еще одиннадцати нет, а жена его раньше часа дня с постели вообще не поднимается. Это мне доподлинно все известно, потому что в это время я моцион, как обычно, совершаю и наблюдать могу, когда в их спальне шторы раздергиваются.
— А что ж вы, — интересуюсь, — нынче не на своем автомобиле, а пеши, как рядовой житель столичной области?
— Машина сломалась, — отвечает, глазом не моргнув. — В ремонте сейчас.
Поднялись мы, наконец, на этаж, всучил он мне обратно мою авоську и ка-ак сиганет через ступеньку наверх. Будто я ему хвост отдавила.
Но я тоже не дура! Пока он в дверь звонил, на цыпочках поднялась на пролет выше и смотрю.
Дверь отворилась, и она, жена его, как лебедь белая, кинулась ему на шею, точно они все последние десять лет ни разу не виделись.
«С ума сошел!» — только и воскликнула. С одной стороны, вроде как радостно это у нее прозвучало, а с другой — будто с тревожным испугом.
С какой стати, спрашивается, ей на него кидаться, как бешеной, если только вчера на памяти моей они скандалили на кухне, уж не знаю, по какому поводу. Очень уж в нашем доме перегородки толстые и слышимость никудышная. Ухом к стене даже не прикладывайся, одно только разберешь: он ей так басом: «бу-бу-бу», она ему в ответ так тоненько: «бе-бе-бе». Никакого интереса!
Посмотрела я на все это. Очень интересная история, думаю. Прям-таки мексиканские страсти в нашем доме происходят. Только этот сценарий мне доподлинно известен: сегодня на шею друг другу кидаются — значит, завтра станут друг дружке морды бить.
Я даже на лестнице столбом застыла. Очень любопытно, думаю: и время неурочное, и страсть, выходящая за рамки приличий. Где это видано, чтобы мужние жены так перед супругами своими трепетали. Коли бы любовник был, так уж понятно, дело известное. А то законный супруг… Просто дикость!
Поразмышляла я еще немного. Послушала, под дверью покрутилась — напрасно. Затаились, гады.
Ну, потом я обедала. Потом посмотрела четыреста пятьдесят вторую серию не помню чего. Помню только, что в ней Люсия сообщает Родриго, что ее ребенок не его, а дона Карлоса. А дон Карлос отвечает ей, что ребенок не ее, а Марии Эстерситы. А Мария Эстерсита говорит, что ребенок не ее, а дона Педро, а дон Педро утверждает, что детей у него вообще не может быть, потому что на самом деле он не дон Педро, а донья Педрита…
Ну вот, опять перебил! Да что у тебя за манера такая, непочтительность к старшим проявлять? А еще очки надел… Забери свою пальтишку, пришила уж пуговицу-то. Перебивать он будет…
Ладно, ладно, доскажу, чего там… Мне ж самой любопытно, что ты по этому поводу скажешь. Так вот, после обеда сижу я у окна, ветром дышу. После обеда тогда солнышко выглянуло, да только выходить я не стала, потому что ветер. А когда ветер, у меня так стреляет в пояснице, что сразу сердце начинает перебиваться и одышка принимается. И такая боль при этом в голове разыгрывается, что хоть волком вой.
Сижу я у окошка, изучаю сверху прохожих. Смотрю — машина у подъезда останавливается. Из нее личность выходит доподлинно мне знакомая. Та самая, оказывается, личность, которая меня утром до квартиры сопровождала. Только рубашка на ней другая вместо свитера, и усы, издаля, конечно, трудно разглядеть, но тоже вроде их нет. И ботинки уже без седины.
— Здрасте, Александр Юрьевич, — кланяюсь ему со своего этажа, — никак наладили машину-то?
Он так странно на меня посмотрел, буркнул что-то под нос себе и быстренько в подъезд удрал, чтобы, значит, на интересном месте разговор оборвать. Вот и все, что было!
Ну, и что ты по этому поводу мыслишь? А я весь день тогда не спала и всю ночь тоже. Что же это, думаю, али мне привиделось, что он усы сбрил? Но кто ж среди бела дня усы бреет? И потом, машина… А если уж вспомнить, как она ему на шею кинулась, так вообще не по себе делается.
Ну и что ты думаешь? Ничего? Вот тебе и здрасте… Я ему такие ценные сведения сообщила, а он ничего подумать по этому поводу не имеет.
А я, между прочим, вот что решила. Всю их тайную интригу как есть раскрыла. Ну, слушай.
Этот господин Рыбасов, очевидно, был взят родителями своими (вечная им память, пусть земля им будет пухом) из какого-нибудь окраинного детского дома. Добрые люди, наверное, детей своих не имели и потому отважились взять на воспитание этого отчаянного оболтуса. Только не знали они, бедные, что в другом детском доме содержится его единокровный брат-близнец, еще в младенчестве разлученный со своим родственником и вскормленный черным хлебом на казенных харчах.
Воспитали эти добрые люди своего сыночка, выучили его на свою голову, подняли на ноги, а потом умерли, так и не успев узнать ужасной правды. А тут близнец и объявился. Он, наверное, долго не давал покоя органам опеки и попечительства, наверное, все искал какую-нибудь родню, чтобы к ней прислониться своей истерзанной грудью. И нашел, к прискорбию своему глубочайшему. И немедленно стал этого Рыбасова шантажировать и требовать равную долю в родительском наследстве, которая составляла в то время уже очень много миллионов песо. Тот, конечно, пошел в отказ, стал твердить, мол, «я один был у мамы сыночек», а единоутробного брата вовсе признать отказался.
И тогда бедный, но благородный брат дон Педро решил соблазнить его супругу, которая страдала каким-то заболеванием, которое очень угнетало ее привередливого супруга и лишало спокойного течения супружеской жизни. Болезнь эта грозилась свести ее в могилу в самое ближайшее время. Чем и объяснялся ее бледный вид и смурные повадки. Это уж как водится.
Итак, супруга его, донья Айрисия, обладая характером нежным и уступчивым, с радостью приняла своего бедного родственника и даже стала настаивать на выделении ему доли из наследства и просила подарить ему один из особняков на побережье. Но, поскольку муж запретил ей встречаться со своим потерянным и недавно обретенным братом, она устраивала с ним тайные свидания, где они и обговаривали свой коварный план по укрощению ее несговорчивого супруга. Однако дон Алехандро прознал про их тайный сговор и развенчал его в пять тысяч-не-помню-какой-серии.