Франко

Сколько тяжелых вздохов, тревожных мыслей, горячих молитв, пьяных выкриков разносится в недрах земли, но наверх не проникает ничего, кроме удушливых испарений, — все пожирает земля, бездна, тьма, как древнее божество пожирало собственных детей.

А солнце горит в небе, как раскаленное чугунное ядро, и кажется, что оно нарочно старается как можно скорее высушить всю силу, все живые соки в этих изнуренных рабочих и в этих голых обнаженных ощерившихся беззубыми черными пеньками горах».

Таким предстал Борислав глазам молодого Франко, когда он приехал туда впервые. Таким он виделся ему всякий раз, когда он приезжал туда из Львова.

Франко хотелось — необходимо было — уяснить себе, понять до конца: что это означало?

Что за невидимая сила загоняла человека в яму, где ему невыносимо было сидеть на такой глубине и в такой духоте целых шесть, а то и двенадцать часов, как это нередко случалось в шахтах?

Почему такими изможденными были худые, черные лица рабочих в пропитанной нефтью, прогнившей и рваной одежде?

Какова же должна быть жизнь этих людей, если они соглашаются идти сюда за такую ничтожную плату и так страшно бедствовать?

Сама действительность каждый день тысячами фактов убеждала: надежды на прогресс сильно преувеличены. Мирного разрешения народным страданиям нет и не может быть.

И снова вставал тот же мучительный вопрос: что делать? И снова Франко страстно искал на него ответа — у философов и ученых.

Писатель читает труды Маркса и Энгельса, впоследствии он переводит на украинский язык «Развитие социализма от утопии к науке» Энгельса, 24-ю главу первого тома «Капитала» Маркса.

В эти дни в письме к Ольге Рошкевич он называет «Капитал» Маркса «самой лучшей из появившихся до сих пор экономических работ»...

о

В декабре 1876 года во Львов с группой товарищей приехали члены народнической подпольной организации Сергей Ястремский и Андрей Ляхоцкий, только что побывавшие в Швейцарии. Получив от русских эмигрантов за границей адрес Франко, они связались с ним и его кружком и стали готовить транспорт книг для отправки в Россию.

Неожиданно, по какому-то доносу, 9 января 1877 года, среди бела дня, прямо в ресторане, Ястремский и Ляхоцкий были схвачены австрийской полицией. А в седьмом часу вечера на квартире у Павлика был произведен обыск. Все перевернули вверх дном. Забрали много писем и книг. Но самого Павлика не взяли: рассчитывали с помощью слежки разузнать его связи.

Через несколько дней Франко писал Драгоманову 2 Женеву: «Павлик был очень неосторожен после ареста Ястремского и Ляхоцкого и хотя имел достаточно времени, однако же не укрыл ни писем, ни всего остального. Там находились какие-то заметки Ястремского и письмо от редакции «Вперед» 4, это все полиция нашла прямо на столе и забрала».

13 января, в субботу, Ивану Франко передали, что в гостинице проживает приезжий из России по фамилии Дорошенко или Дорошинский и что он хотел бы встретиться с Павликом. Франко тотчас же зашел к Павлику, но дома не застал и решил, что Павлик уехал куда-то. А на самом деле он накануне был арестован и уже сидел в тюрьме, в печально известных львовских «Бригидках».

В тот же вечер Франко отправился в гостиницу, в номер 11, где под именем Дорошевича нелегально проживал киевский студент Александр Васильевич Черепахин.

Дорошевич-Черепахин сообщил, что приехал из

Женевы и направляется дальше в Россию. 'С ним был целый транспорт нелегальной литературы: заграничные издания «Что делать?» Чернышевского, книги Герцена, брошюры Лассаля, Подолинского, Драгома-нова.

Часть этих книг Черепахин хотел передать Франко и Павлику — для распространения среди учащейся и рабочей молодежи.

Разумеется, Франко согласился спрятать книги у себя. И в тот же вечер начал, взяв в помощь двух товарищей, переносить тяжелые пачки домой.

За оставшимися Франко должен был явиться к Черепахину в воскресенье. Однако когда он рано утром постучался к Черепахину, дверь его номера оказалась запертой. Служащий пояснил:

— Пан из номера одиннадцатого арестован, д-да, арестован...

Этой же ночью полиция схватила в гостинице и другого киевского студента-народника, перевозившего из Женевы нелегальные издания, Георгия Тессена. По счастью, он успел перед арестом сжечь компрометирующую переписку и документы.

Теперь угроза ареста нависла над Франко: полиции были известны его связи и с Павликом и с киевскими народниками.

И все-таки Франко тайком перевозит из опустевшей квартиры Павлика не замеченные полицией пропагандистские брошюры, продолжает руководить изданием «Друга», посещает заключенных в тюрьму товарищей.

Ольга Рошкевич и Иван Франко твердо решили связать свою судьбу навсегда. Ольга уже подписывала свои письма: «Твоя суженая».

А Франко посылал Ольге книги, пропагандистские брошюры для распространения. Они оживленно обсуждали новые идеи, следили за развитием их в современном мире, радовались их новым приверженцам. Они переживали блаженные минуты, находя созвучия в самых своих заветных мыслях, в самых святых убеждениях. Они вместе отдадут свою жизнь борьбе за свободу — за свободу народа, личности, за свободу труда и мысли, сердца и разума...

Так по крайней мере им в то время казалось.

Своим чередом шли университетские занятия Франко. Впоследствии он признавался:

— Университетское преподавание совершенно меня не занимало и абсолютно ничего мне не дало: ни методики, ни знаний.

Классическую филологию преподавал Венцлов-ский, литературу — униатский священник Огоновский, автор обширной, но бестолковой «Истории украинской литературы», проникнутой насквозь клерикально-националистическим духом.

Так велось и все преподавание в университете.

Франко потом говорил, что «Львовский университет не был в то время никаким светочем в царстве духа: скорее всего его можно было сравнить с учреждением для развития бесплодия в духовной области.

Еще теперь меня пронимает холодная дрожь, — замечал он, — при воспоминании о педантических, бессмысленных лекциях Венцловского, Черкавского, Огоновского, о тяжком пережевывании мертвой книжной учености, об этом рабском следовании печатным образцам и словесным формам...»

Профессор психологии, философии и педагогики, депутат Евсей Черкавский считал себя крупным политиком. «Для университетских занятий, — рассказывал Франко, — ему оставалось очень мало времени, а являясь сюда, он имел обыкновение читать ужасным загробным голосом из старых тетрадей какую-нибудь пустейшую галиматью, не имевшую ни начала, ни конца, — должно быть, это был курс, который он растягивал не на семестр, а на целое пятилетие...»

Один из более способных преподавателей, Франц Зрудловский, после того как вышел на пенсию, имел привычку, появляясь в новой компании, рекомендоваться следующим образом:

— Я тот самый Зрудловский, который на протяжении тридцати лет морочил головы молодежи римским правом, а когда, наконец, у меня в голове стало пусто, то меня не считали преступником, а только сумасшедшим!

Остальные, более тупые господа, не потеряли рассудка, а спокойно и со священной важностью пережевывали свою жвачку до самого блаженного конца...

Дело Павлика и других арестованных продолжало тянуться. Известия о нем проникали в иностранные газеты. «Упырь социализма запугивает уже понемногу всех, — писал Франко Драгоманову, — история с Павликом широко разгласила дело...»

Львовская полиция, подстегиваемая, ложными сообщениями некоторых львовских буржуазных газет о «социалистической пропаганде в Восточной Галиции» и о «московских агентах», разъезжающих по Галичине, готова была наброситься буквально на каждого нового человека, появлявшегося в городе.

31 мая 1877 года в отеле Ланга поселился молодой человек, поляк по национальности, назвавшийся Станиславом Барабашем. Приезжий вез с собой большой сундук книг и еще отдельно четыре связки и три тяжелых чемодана...

В первую же неделю своего пребывания во Львове Станислав Барабаш познакомился с известным польским писателем Болеславом Лимановским и побывал на собраниях рабочего общества «Звезда», руководимого Августом Скерлем.