Франко

Ведь твой патриотизм — Одежда показная,

А мой — тяжелый труд, Горячка вековая.

Ты любишь в ней господ, Блистанье да сверканье — Меня ж гнетет ее Извечное страданье.

Ты любишь Русь, за то Почет тебе и слава, —

А предо мною Русь Избита и кровава.

Ты, братец, любишь Русь,

Как заработок верный, —

Я ж не люблю ее Из-за любви чрезмерной!

Так заклеймил Иван Франко лицемерие и корыстолюбие мнимых украинских «патриотов».

Нашумела и другая статья Франко — об Адаме Мицкевиче, — опубликованная в то же время в прогрессивной венской газете «Время».

В конце девяностых годов, накануне столетнего юбилея со дня рождения великого польского поэта Адама Мицкевича, польские буржуазные националисты пытались подия-ть па щит его отдельные и временные заблуждения в духе идей «польского мессианизма». А поэму Мицкевича «Конрад Валленрод», где развенчивается герой-одиночка, оторвавшийся от народа и ставший на путь предательства, польские шовинисты намеренно фальсифицировали, поднимая «валленродизм» как своеобразный «метод» защиты национальных интересов путем лжи и измены.

Франко в своей статье обрушился на эти «теории» польских националистов. Однако в пылу полемики он допустил неправильные обобщающие формулировки, которые тотчас же были истолкованы реакционной польской печатью как выпад против всей польской нации и поношение польского национального гения — Адама Мицкевича.

Разумеется, это было передержкой. Мицкевича Франко, как и все выдающиеся украинские

поэты — Шевченко, Шашкевич, Федькович, Леся Украинка, — не только высоко ценил, но и считал своим учителем. Франко в специальной статье анализировал большое и благотворное влияние великого польского поэта на украинскую литературу и при этом указывал:

«По моему мнению, влияние Мицкевича в украинской литературе сейчас не только нельзя признать завершенным, но, напротив, по мере более сильного и широкого развития этой литературы вполне разовьются здоровые семена, посеянные гением польского поэта в ряде поколений украинского народа».

Тем большей ложью было обвинение Франко в «нелюбви» ко всему польскому народу и его национальной культуре. Отвечая клеветникам, Франко заявлял:

«Самоотверженные польские патриоты называют меня врагом поляков. Что отвечать мне на это обвинение? Сослаться ли на свидетельство тех поляков и полек, которых я люблю, которых высоко ценю и. к которым питаю самое глубокое уважение?

Нет, пойду более прямым путем и скажу откровенно: да, не люблю чересчур самоотверженных патриотов, у которых уста всегда полны Польшей, а сердце холодно к бедствиям польского крестьянина и батрака.

Скептически анализируя свой собственный украинский патриотизм, прилагаю ту же самую мерку и к патриотизму патентованных польских патриотов: не могут они мне нравиться. И я не удивляюсь, что они платят мне той же монетой да еще с хорошим процентом!»

У каждого народа симпатии Франко привлекают трудящиеся массы и те политические и культурные деятели, которые служат интересам этих масс. «Говорят обо мне, — пишет Франко, — что я ненавижу польскую шляхту. Если к польской шляхте причислить Ожешко и Конопницкую, Пруса и Ленартовича, Остою и Карловича, — так это мнение обо мне окажется совершенно неверным, потому что эту подлинную польскую шляхту, этот благородный цвет польского народа я ценю и люблю, как люблю всех благородных людей собственного и каждого другого народа».

Однако польская буржуазная пресса своими воплями и клеветой добилась того, что ряд польских деятелей и представителей студенческой молодежи выступили против Франко. Он вынужден был уйти из редакции польской газеты «Львовский курьер», в которой проработал десять лет без перерыва.

Дочь Франко, Анна Ивановна (по мужу Ключко), рассказывает, что однажды на писателя было даже организовано покушение:

— Один отъезд в деревню для меня особенно памятен... Мы все вышли из дому, вынесли вещи и уложили в фаэтон, уже ожидавший нас. Но отец был как-то неспокоен и осматривался по сторонам, приподнявшись на сиденье. Как вдруг из-за угла выскочил какой-то человек и выстрелил в отца, но, к счастью, не попал. Отец побледнел, но начал нас успокаивать, чтобы не пугались и что это будто бы не в него стреляли. Позднее я узнала и поняла из разговоров, что это был один поляк, который хотел отомстить отцу за то, что он назвал в своей статье Мицкевича певцом измены. Это было в 1897 году...

•

Писатель очень тяжело переживал эту травлю. А к тому же еще добавилась и тяжелая болезнь: Франко стал плохо видеть, с трудом читал и писал...

В грустном настроении написал он два новых сборника своих стихов — «Увядшие листья» (1896 г.) и «Мой Измарагд» 18 (1898 г.).

Грустью овеяны здесь многие строки, о которых сам Франко скажет в предисловии ко второму из названных сборников:

«В последнее время тяжелая болезнь, сделавшая меня Неспособным к другой работе, дала мне возможность написать большую часть того, что здесь напечатано. Значительная часть помещенных здесь стихотворений это подлинные «Schmerzenskinder» («дети тоски»). Я писал их в темной комнате, с зажмуренными больными глазами. Возможно, это мое физическое и душевное состояние отразилось и на физиономии этой книги»-.

И вместе с тем поэт не поддавался минутным настроениям. В своей поэзии он по-прежнему был верен идее и чувству долга.

И ему было горько, что даже некоторые друзья не поняли его «Увядших листьев», увидели в них пессимизм и «декадентство». Они попросту пропустили без всякого внимания, что эту книгу Франко снабдил предисловием, в котором разъяснял идейный смысл созданного им художественного образа отчаявшегося неудачника, кончающего жизнь самоубийством. Франко здесь писал:

«Герой этих стихов, тот, кто в них выявляет свое я, — покойник. Это был человек слабой воли, но бурной фантазии, с глубокими чувствами, но малоприспособленный к практической жизни. Судьба обычно насмехается над такими людьми. Кажется, что сил, способностей, охоты трудиться у них много, а между тем они никогда ничего путного не сделали, ни на что большое не отважатся, ничего в жизни не добьются. Сами их порывы не видны для постороннего глаза...»

Казалось бы, совершенно ясно, что Франко в своей поэтической книге задался целью не воспеть, а развенчать, разоблачить своего никчемного героя. Он так и заканчивает предисловие: «Может быть, эта беда похожа на оспу, которая лечится прививкой оспы? Может быть, изображение страданий и горя больной души излечит некоторые больные души в нашем обществе?.. Я публикую эти стихи для нашего молодого поколения со словами Гёте: «Будь человеком и не следуй моим путем!»

И все-таки даже Василий Щурат выступил в «Заре» с порицанием «пессимизма» Франко и с обвинением в «декадентстве».

Иван Франко отвечал Щурату на его обвинения стихотворением «Декадент»:

Да, в этих песнях — боль, печаль, забота,

Так жизнь сошлась, дорога ведь крута.

Но есть в них, братец, й другая нота:

Надежда, воля, светлая мечта.

Я не люблю печалиться без цели,

Бесплодно слушать, как звенит в ушах;

Пока я жив, я жить хочу на деле,

Борьба за жизнь меня не вгонит в страх...

Какой я декадент? Я сын народа,

Который рвется к солнцу из берлог.

Мой лозунг: труд, и счастье, и свобода,

Я сам — мужик, пролог, не эпилог!..

И в своеобразном диалоге между поэтом и родиной — в двух стихотворениях: «Говорит поэт» и «Говорит Украина» — Франко сталкивает это субъективное чувство отчаяния и объективное требование жизни, общества, народа. Поэт жалуется:

Вниз катится мой воз. Как все на свете,

Цветы увяли, тяжелее путы.

Н'е для меня горит мечта столетий!

Да, битву с жизнью проиграл я, дети!..

О мать моя, родная Украина!

Не упрекай меня, что ты разута,

За то, что ты ни крохи ни единой Не дождалась, несчастная, от сына!

Но Украина отвечает отчаявшемуся поэту:

Мой сын, ты б меньше суесловил,