Франко

Франко провел за решеткой три месяца. Его тюремные впечатления отразились в повести «На дне».

«Как это случилось, что я написал «На дне»? Мое воображение помогало мне при этом очень мало, еще меньше значения имела какая бы то ни было реали-стически-натуралистическая теория. Я здесь явился, так сказать, редактором самой действительности — с ножницами в руках, — я должен был только прикраивать и сшивать материал, предоставленный мне богатейшим опытом этого «дна».

Больше всего угнетало молодого писателя, что у большинства встретившихся ему представителей низших слоев населения было очень слабо развито и самосознание и даже просто чувство человеческого достоинства. Они, писал Франко, «на это дно общественного гнета не принесли с собой ничего, ничего: ни мысли ясной, ни счастливых воспоминаний, ни блестящих, хотя бы и обманчивых надежд». А ведь среди этих тюремных обитателей были и те, в ком тлели искры больших способностей, незаурядной силы воли, горячего стремления к свету.

Здесь, в этих мрачных стенах, писатель встречал людей поистине талантливых — таких, как герой его рассказа «Панталаха».

В черных глазах Панталахи постоянно сверкают искры напряженной, неугасимой мысли, энергии. Только и мысль его и энергия направлены на преступные цели. Это вор. Но вор-артист. Красть ради добычи он считает'недостойным для своей профессии. Похитить из конторы привинченную кассу или вытащить из-под подушки богача ассигнации — это другое дело.

Когда к нему приходили за украденным, он никогда не отпирался. С детским легкомыслием он не заботился о том, чтобы скрыть улики. Он от души радовался ловко выкинутой «штуке», а о последствиях вовсе не заботился.

Однажды местные торговцы попробовали откупиться от него. Они пообещали платить Панталахе ежедневно тридцать гульденов, лишь бы он оставил их в покое.

Он и не тревожил их несколько месяцев. Но как-то перед базарным днем повскрывал замки во всех лавках, выгреб медь и серебро из всех касс, разбросал по всему базару и скрылся, радостно предвкушая переполох.

Из тюрьмы Панталаха искусно бежал не меньше десятка раз, пока не погиб, сорвавшись с крыши при очередном побеге...

Что же искалечило Панталаху и многих других людей? Что же заглушило их способности, толкнуло на путь преступления и в конце концов бросило на «дно»?

Страшный мир тюремного мрака и жестокости отражал для писателя весь уклад общественной жизни.

Персонажи и эпизоды, которые Франко наблюдал в тюрьме, были для него неразрывно связаны с бытом и порядками за стенами камер — «на воле».

«Жестокие времена и обстоятельства — вот причина гибели многих людей», — говорит Франко в предисловии к отдельному изданию сборника своих тюремных рассказов.

...В эти три месяца, проведенные в тюрьме, Франко насмотрелся много ужасов и зла. И такой исполинской предстала перед ним задача завоевания человечности и добра на земле, что иногда сами собой приходили грустные раздумья:

«Может быть, все эти наши мысли и стремления, наша борьба, может быть, все это только одно великое заблуждение, каких тысячи до сих пор буйным

вихрем прошумели над человечеством? Может быть, наш труд ни на что не годится? Может быть, мы прокладываем дорогу не там, где нужно, строим город на необитаемом острове?..»

Но он отгонял от себя эти сомнения. Свобода! Только бы выбраться на свободу! Тогда начнется новая, настоящая работа. Ведь всюду поднимаются живые души и умы — они готовы развалить стену, которая тысячелетия заслоняет людям глаза. И пусть жизнь каждого — только песчинка, отрадно хотя бы и песчинку внести для ускорения общего великого дела!

В тюрьме Франко пишет много стихов. Основной их тон бодрый, зовущий. Поэт хорошо знает, что враги человеческого счастья не отдельные лица, а весь социальный строй.

Не люди нам враги, о нет,

Хоть люди судят нас и травят,

В тюрьму бросают, застят свет,

Гнетут, высмеивают, давят...

Не в людях зло, а в путах тех,

Какие тайными узлами Скрутили слабых, сильных — всех,

С их мукою и с их делами.

Лаокооном среди змей

Народ в незримых путах бьется...

Дождемся ли счастливых дней,

Когда петля на нем порвется?!

Пока еще

Всюду преследуют правду,

Всюду неправда одна...

Но поэт верит: упорством, настойчивостью человек победит ложь на земле, и правда живая прорвет все преграды...

Обращаясь к своим судьям, ко всем врагам трудового народа, Франко восклицает:

Судите, судьи, вы меня Не милостью фальшивою!

Не думайте, что кину я Дорогу «нечестивую»...

Нет, он не отступится от своего намерения — «переменить, преобразить, разбить наш социальный лад!».

За что же ополчились все передовые силы против существующего порядка?

За то, что тунеядцы пот И кровь рабочую сосут;

За то, что с кафедр, с алтарей Не ясный свет — потемки льют;

За то, что льют живую кровь Для прихоти царей, господ;

Живут, как боги, палачи,

И хуже пса — бедняк живет...

Такое положение не может долго продолжаться: этот несправедливый общественный порядок должен быть разрушен! Хорошо, когда бы переворот мог совершиться

Не силою оружия,

Огня, железа и войны,

А правдой, творческим трудом,

Наукой...

Однако господствующие классы по доброй воле не уступят. Ну, что ж!

Если же война Кровавая поднимется —

Не наша будет в том вина.

...В эти же дни Франко создает свой «Гимн» («Вечный революционер»), ставший позже, особенно в период революции 1905 года, песней революционного народа.

Все стихотворение написано на высоком подъеме, с единой сквозной маршевой интонацией. Ее подчеркивал и сам Франко, говоря о музыке к гимну, написанной композитором Людкевичем. Стихотворение плавно льется и одновременно по-боевому отчеканивает шаг. Это поступь революционного «духа».

Вечный революционер —

Дух, стремящий тело к бою За прогресс, добро, за волю, — Он бессмертия пример...

Словом зычным, как трубою, Миллионы кличет к бою, — Миллионы вслед за ним:

Голос духа слышен им.

Голос духа слышен всем:

В избах, к нищете привычных, В тесноте станков фабричных, Всюду, где тоска и темь.

И веленью духа внемля,

Горе покидает землю,

Мощь родится и упорство Не сгибаться, а бороться,

Пусть потомкам, не себе, Счастье выковать в борьбе...

...Опрокинута плотина,

С места тронулась лавина, Где найдется в мире сила, Чтоб ее остановила,

Чтоб опять свела на нет Пламенеющий рассвет?

•

Неожиданно 6 июня 1880 году в камеру к Франко пришел сам председатель суда в Коломые. Он объявил, что за отсутствием материалов для обвинения Иван Франко освобождается от суда и может быть выпущен из тюрьмы, с тем, однако, чтобы по этапу проследовать на родину — в село Нагуевичи.

Из Колымыи в Станислав, из Станислава в Стрый, из Стрыя в Дрогобыч — по этапам и по тюрьмам, в сопровождении жандарма, — Франко странствовал несколько дней и схватил сильную лихорадку. «Этот транспорт по полицейским казематам, — вспоминал он через десяток лет, — принадлежит к самым тяжелым событиям в моей жизни».

На последнем пешем переходе, из Дрогобыча в Нагуевичи, застиг их проливной дождь. Франко промок до нитки и совершенно больной прибыл в Нагуевичи.

Прожил здесь неделю без дела, без работы. А потом решил вернуться в Нижний Березов к Генику.

Но в Коломые староста его снова задержал и не позволил отправиться в деревню, пока из Дрогобыча не пришлют паспорт.

В темной каморке коломыйской гостиницы, мучимый лихорадкой, Франко дожидался паспорта.

Он три дня жил на три цента, которые случайно нашел в песке над Прутом. А когда и их не стало, истощенный болезнью и голодом, лежал в ожидании смерти.

Только бедный гостиничный слуга приносил иногда больному несколько ложек горячего супа. Так протекла ужасная неделя.

И за это время, раздобыв чистой бумаги, Франко без помарок, единым духом, написал повесть «На дне». Запечатал рукопись в конверт и отослал во Львов знакомому.