Вася Алексеев

Дело было уже после работы, они вместе пошли к проходной. Постепенно Вася расшевелил собеседника. Уж очень живо интересовался всем, очень непосредственно держался. Гилис рассказывал ему об училище, о ребятах. Потом стал сам задавать вопросы:

— Почему столько газет накупил? Зачем тебе?

— А ты думаешь, учиться можно только по учебнику математики? Я вот по газетам учусь… Да у меня и книг много. Приходи ко мне домой в Емельяновну — дам почитать.

Второй раз они повстречались на Ушаковской улице. Гилис шел, держа под мышкой коньки. Было это недалеко от дома путиловского кружка любителей спорта, и Вася с удивлением спросил:

— Ты никак к любителям собрался?

Володя кивнул головой.

— Да разве это для тебя место? Ты что, не знаешь, каков этот кружок? Их спорт — это же чисто буржуазная затея. Кто в кружке? Инженеры, мастера, да их сынки, а вы сбоку припека.

— Почему, — сказал немного обиженно Гилис, — я могу ходить на каток, как и все, а меня это как раз интересует.

— Как все! — возмутился Вася. — Там хозяева те, кто загребает деньги. Они действительные члены кружка, они всё и решают. А тебя разве примут? Ты пробовал подавать хоть не в действительные члены, а в сотрудники? Это же у них, так сказать, меньшие братья…

— Я подавал, — ответил Гилис. На этот раз голос его звучал уже не так твердо. — Пока не приняли, забаллотировали…

— И снова подашь — снова забаллотируют. Они нашего брата никогда за ровню не признают, а что пускают на каток и на танцульки — это же ловушка. От политической борьбы хотят отвлечь. Вот кадеты специально спортивное общество для рабочей молодежи устраивают, «Маяк» зовется. Так ты думаешь, они возлюбили нас? Окрутить, обдурить хотят. Мол, занимайся спортом и жми, трудись на батюшку-царя. А про их барыши не опрашивай, про то, что хлеба тебе не хватает, — помалкивай, о забастовках и думать не смей, боже избавь. Спортсмены, мол, вне политики. А это политика и есть, самая настоящая и самая подлая буржуазная политика!

Что Гилиса и второй раз в кружок не примут, Вася предсказал точно. Через некоторое время Володя подал новое заявление, и его опять забаллотировали. Но рассказать об этом Васе ему не пришлось. Они встретились снова только в семнадцатом году, сразу после Февральской революции. В проходной конторе Путиловского завода сходились на свое первое легальное собрание нарвские большевики. Были приглашены и сочувствующие рабочие. Гилис пришел в проходную и увидел там Васю. Только тут на собрании он узнал, что его знакомый — активный большевик, член районного комитета.

Вася подошел к Гилису, крепко пожал ему руку:

— Значит, ты с нами, Володя? Вот это хорошо! Давно я тебя не видел и, признаться, тревожился, что задурили тебе голову «любители спорта». У них хитрая игра… Ну да теперь времена другие, теперь им нашего брата уже не провести.

Он сразу заговорил об агитации среди рабочей молодежи, дал поручение, и Гилис с той поры стал его надежным помощником, а вскоре был принят и в партию большевиков…

Недовольство растет

С танки голубевшей бригады, когда Вася начал в ней работать, стояли в центре пушечной мастерской. Все проходят мимо, можно каждого повидать. Но в пушечной становилось тесно, вокруг появились пристройки. В одну из них перевели и бригаду мелких токарных станков. Теперь токари оказались совсем на отшибе. От основной мастерской их отделяли слесарно-сборочное и лафетное отделения, но там работали преимущественно в одну смену. По вечерам и ночью токари были изолированы ото всех.

Новое отделение пушечники прозвали Сахалином. Токарный участок именовали «чертовым уголком». Работала там большей частью молодежь — Вася Тютиков, Коля Андреев и другие Васины дружки. Сперва они приуныли:

— Скука смертная в этом чертовом уголке, свежего человека не увидишь…

Потом оценили местоположение участка: от начальства подальше, значит можно свободнее жить.

И правда, «чертов уголок» становился по вечерам своего рода молодежным клубом. Живо и горячо обсуждали события, громко, не стесняясь говорили о заработках, которых не хватало даже на полуголодную жизнь, — дороговизна, порожденная войной, быстро росла, продукты исчезали из ланок. Говорили о проклятой войне, о бездарности царских генералов, о Распутине и о заводских начальниках, совсем распоясавшихся в последнее время:

— Хотят спустить три шкуры и со взрослых рабочих, и с подростков. Ребят теперь в мастерских много, а ведь заставляют их тоже работать по двенадцать — четырнадцать часов.

Заглядывали в «чертов уголок» партийцы из других отделений и мастерских, назначали тут встречи, когда надо было срочно обсудить неотложные дела. Мест, удобных для таких встреч, на заводе было немного. Еще собирались в ямах, под фундаментами станков в строящейся новопрокатной мастерской, но часто пользоваться каким-либо одним местом было нельзя.

Старшой Голубев был настроен оборончески, разговоров, которые вела молодежь, не одобрял. Работал он обычно в день, после пяти часов ребята чувствовали себя свободно.

Опасен был новый инженер Орлов, появившийся в мастерской во время войны. Про него говорили, что он один из держателей путиловских акций и потому старается выжать из рабочих побольше. Во всяком случае, Орлов непрестанно придирался к рабочим, сыпал штрафами направо и налево. Он повадился ходить в «чертов уголок» по ночам, старался попасть туда незаметно, прислушивался к разговорам, а если замечал, что рабочие собрались вместе, что-то обсуждают или просто пьют кипяток, — подымал крик, штрафовал на самую большую сумму, какая только была возможна. И еще грозил выгнать с завода, отправить на фронт.

— Жить не дает, проклятый, — говорили токари.

— Надо его отвадить отсюда, — заметил Вася.

— Как его отвадишь, если он такой настырный?

— Подумать, так способ найдется…

И действительно, они нашли способ. Токарек Ромка забрался ночью на стропила крыши. Ему падали туда ведро со смазочным маслом… Сидеть под крышей неудобно, а Орлов в ту ночь, как назло, долго не показывался. Появился он уже под утро, тихо подошел к участку… Но сверху его всё равно было видно. Едва он оказался под балкой, как ведро перевернулось и липкая струя масла хлестнула Орлова по фуражке, залила тужурку и щегольские наглаженные брюки.

Скандал вышел крупный. Ромку хотели выгнать с завода, — он был подростком, отдать в солдаты его не могли. Но рабочие дружно заступились за парнишку. Да и Орлов, ослепленный маслом, не очень ясно разглядел его. Все говорили, что Ромка не виноват, кто поднял ведро под крышу — один бог знает. Запахло забастовкой, и администрация пошла на попятный. А Орлов усвоил урок, перестал шпионить за токарями. Во всяком случае явно.

Для заводской администрации первые месяцы войны были медовыми. Служащие главной конторы, акционеры и заправилы общества Путиловских заводов важно ходили по мастерским, в которые еще недавно предпочитали без особой надобности не заглядывать — очень уж было там неспокойно. Война придала им смелости, уверенности в себе. Их настроение так поднялось, что даже молодые токари из пушечной чувствовали это, как ли далеки они были от начальства.

— У господ-то из конторы такой вид, — говорили ребята, — точно каждый день именины справляют.

— Очень просто, — откликался Вася. — Для других — война, а для них — праздник. На фронте дела, конечно, плохи, корпус Самсонова разбили в пух, зато армии требуется еще больше пушек и шрапнели! Заказов невпроворот, барыши растут как на дрожжах. А на нашего брата, они считают, теперь надели крепкую узду. Законы военного времени! Только радуются они напрасно.

В самом деле, после медовых месяцев начала войны для заправил завода наступили трудные времена. Опять начались забастовки и разгорались, как пламя в летнем лесу. Искр, чтобы вызвать пожар, было много. Инженер ударил разметчика Харитонова по лицу — вся пушечная встала. Молодежь первая бросила станки и снимала с работы тех, кто еще не решался бастовать.