Преодоление

«Да разве было у меня хоть что‑то похожее с Сашей или с бывшей женой!» —подумал Карцев мимолетно.

А Валюха, вспоминая пустые, окаянные ночи свои, еще крепче прижималась к нему жарким, истосковавшимся по ласке телом.

Где‑то поблизости в кустах вдруг робко и неуверенно начал пробовать свой голос соловей. В черном провале неба, точно в кирюшкиноком пруду, плавали горошины звезд. Хотелось набрать их в пригоршни и осыпать плечи Валюхи.

— А ведь прохладно стало, дролюшка… — подивилась она, зябко ежась.

Карцев улыбнулся, чувствуя жар, исходящий от нее.

«Неужели уйти отсюда, из такой ночи?» —спрашивал его взгляд.

— Нет, нет! Я не хочу! — вскрикнула Валюха.

Он одел ее, закутал в свой пиджак и принялся нашаривать сушняк в кустах позади себя. Сложил в кучу, зажег костер. Крановатые отблески пламени заиграли на припухших губах Валюхи, зазолотили румянец на щеках. Дымок тянулся тонкий и грустный, дымок от последних колючих сучков прошлого.

__ Боюсь, не закопчу ли тебя своей котельной? — сказал Карцев, прикасаясь к отливающим медью волосам Валюхи.

— Копченая баба дольше сохраняется. От дыма только цветочки–лепесточки вянут.

Карцев понял намек, промолчал. Валюха потянулась к нему, спросила ревниво:

— Дроля, а ты по правде влюбился в Сашку?

Карцев подумал, тщательно подыскивая слова. Он знал, как много будет значить для Валюхи то, что он скажет сейчас. Но особенные слова не приходил^ на ум, и он оказал то, что было на самом деле:

— Если нет любви настоящей, люди выдумывают хоть какую‑нибудь. Потом постепенно привыкают и перестают отличать истину от выдумки. Без любви трудно.

— Значит, ты все же любил Сашку?

— Нет, видимо… Ты всегда стояла между нами.

Валюха хотела было рассказать о серьезных и далеко идущих Сашиных планах, о цветущем вишневом садочке, но сейчас ей было так хорошо, что не хотелось омрачать минуты тяжкими воспоминаниями, и она только повторила:

— Платонически… Что же, некоторые люди могут есть помидоры и без соли…

Карцев завозился в кустах в поисках топлива, а Валюха пригрелась, задремала. Дровишек Карцев не раздобыл, только ободрался до крови. С севера все ощутимей потягивал резкий, холодный ветер. Карцев смел золу, нарвал травы и застелил нагретую землю в том месте, где горел костер.

— Погрейся, Валюта, на охотничьей печке.

Она легла на спину и блаженно вздохнула.

— Убить меня мало! — воскликнула она страстно и закрылась косынкой, стыдясь показать любимому свое счастливое лицо.

Небо на востоке побледнело. Стало чуть брезжить. Мягкая лиловатая полоска наметилась над горизонтом. С каждой минутой холодало все сильнее, воздух делался прозрачным и хрупким, точно стеклянным.

— А чего нам, собственно, таиться, как семиклассникам? Пойдем, Валюта, со мной, — сказал Карцев. Сказал так, наверно, как не говорил никогда никому.

Короткий полушепот нарушил сладкую дрему, проник к самому сердцу Валюхи, и оно отозвалось взволнованно и благодарно. Валюха посмотрела изумленнорадостным взглядом, словно выглянула из своего, никому не известного мира, затем потянулась, выпрямила расслабленное истомой тело. Спросила:

— Куда ты зовешь меня, дроля?

— К себе.

— Ой, страшно! У тебя строгое ГАИ…

Карцев усмехнулся уголками рта, вообразив на секунду Степаниду в милицейской форме, с полосатой палкой в» руках. Повторил твердо, по–командирски:

— Пошли без разговоров. Бр–р-р… И откуда такой холодина собачий!

О, как невыразимо сладко было Валюхе покоряться этому повелительному голосу, подчинять себя бездумно чужому желанию!

Карцев обнял ее круглые плечи, закутал в пиджак, повел знакомой дорожкой в Венеру. Они шли на зарю, на голосисто–заносчивый переклик петухов, оглушенные и очарованные безумно запутанной ночью, не слыша ни гула машин, ни тревожных людских голосов, что раздавались вдали за мохнатым, поседевшим к рассвету бугром.

Там происходило что‑то необычное.

Настырный солнечный лучик пощекотал нос, проник сквозь сомкнутые веки и разбудил Карцева, который лежал на полу у стены на тощем матрасике, снятом с кровати. Спина и бока ныли, словно ему навтыкали тумаков. Взглянул на часы — ого! — полдевятого. Вскочил, подвигал плечами разминаясь. Подошел к Валюхе.

Она спала на его койке, положив ладонь под розовую щеку, мерно дыша и чуть улыбаясь во сне. К сердцу Карцева волной прилило тепло. Он поднял сползающее одеяло, осторожно укрыл им Валюху и не удержался, чтоб не поцеловать ее круглое, как налитое яблоко, колено.

Одевшись наскоро, Карцев черкнул записку. Оставив ее на стуле поверх одежды, вышел во двор.

Ни черта себе май! — крякнул он, отдирая примерзший сосок умывальника. Поплескав себе в лицо ледяной водой, вернулся в избу надеть теплую куртку, иначе на буровой продерет до костей.

Прозрачное, стылое утро. Щетинистые поля, непонятно поблекшие за ночь, искрились в лучах холодного солнца.

Едва распустившиеся листья кустов покорно никли, осыпанные инеем. Под ногами сухо потрескивали отвердевшие былинки травы, застигнутой врасплох заморозком.

Идешь и словно давишь каблуком рассыпанные висюльки от люстры.

Часов в двенадцать Карцеву позвонил Бек. Поговорили о вчерашней «рыбалке», о новых знакомых — боевых соратниках председателя Кияна, затем Бек сокрушенно сказал:

— А вишневочка‑то нашего Максима Терентьича в этом году тю–тю!

— Почему тю–тю?

— Прахом вишня пошла. Заморозок весь цвет пожег. И окуривание не помогло.

— Неужели все погибло?

— Поезжай, увидишь…

— Обидно‑то как!

— Ужас что!

Карцев вышел из будки, постоял, глядя в блеклую даль, подумал и решил посмотреть своими глазами, что натворил в кирюшкинском саду предательский заморозок.

Возле чумазого самосвала возился не менее чумазый Хобот. Карцев попросил его съездить к вишняку. Поехали.

Вернулся на буровую хмурый. Вчерашнего, радующего глаз сада словно и не было. То есть деревья стояли по–прежнему ровными рядками, да только цвет на них пожух, закоржавел. Белые угольки бутонов, тлевшие на ветках, погасли. После столь жестокого обморока им уже не оправиться, не ожить. Пройдут сутки-другие, цвет осыплется, и будет ветер раскачивать одни голые прутья…

Сказав Шалонову, что у него неотложные дела, Карцев отправился в Венеру: Валюха, наверное, давно уже встала и глаза проглядела дожидаючи. Карцев пошагал прямиком через степь. Повсюду заметны были печальные следы гибельного заморозка. Ветер не шевелил поникшие зеленя, только в пологой балочке, где вчера Карцев встретился с Валюхой, ничего не изменилось. Колючий, дикий, каленный всеми ветрами и морозами шиповник розовел в полном цвету.

«Силен ты, брат, однако…» — развел Карцев руками и потянулся к кусту сломать для Валюхи ветку попышнее.

Валюхи на квартире не оказалось. Возле подушки на кровати, застеленной с потрясающей аккуратностью, лежала бумажка. Карцев прочел. Записка была веселая, хорошая.