Волчья звезда

Он вздохнул вроде как с облегчением.

— Конину приготовят, — сказала я. — Мы столько лошадей не прокормим. Тут он опять затосковал.

— Я видел вчерашнее побоище, — сказал он.

— Бросьте врать-то, — не удержалась я, — как вы могли видеть, когда вас там и не было? Диана была.

— На мобиле установлены автоматические камеры. Они фиксируют все, что происходит.

— Как Записи?

— Да, — устало ответил он, — как Записи.

Он задумался. Потом сказал:

— Одно дело читать про то, что было давным-давно, совсем другое — видеть все это собственными глазами.

— Что с того? — возразила я — Мир-то не меняется.

Он опять вздохнул:

— Похоже, что нет.

— Уж не знаю, откуда вы там прибыли — может, у вас другие порядки, но у нас отродясь так было.

Он старался не показывать виду, но я-то заметила, что ему не по себе. Может, конину они тоже не едят?

— Да как же вы жить-то тут будете, если вы такие нежные? А эта ваша Диана? Как посмотрела на этого ублюдка, так и пошла блевать. Камень-то ему из катапульты в башку попал, да он еще и свалился под копыта… голова, понятное дело, раскололась, как орех, мозги на камень — блямс! А она как позеленеет, и…

— Ох, да помолчи, пожалуйста, — быстро сказал он.

— Когда из катапульты бьют, почти всегда так. У вас что же, катапульт нет? Чем же вы тогда будете обороняться?

— Уж найдем, чем.

Сегодня им было не до меня; видно, готовились к празднику — если наши собираются засыпать своих новых друзей подарками, то и этим, понятно, не хотелось оставаться в долгу; вот они и собирали какие-то тюки; свертки ткани — легкой, но прочной; эту их замечательную посуду, которая не бьется, даже если уронить ее на каменный пол; и даже бруски железа — богатые дары, очень богатые. У Звездных Людей, видно, всего в изобилии, если они могут позволить себе такую щедрость. Так что Дианы, которая почти все время болталась тут, я сегодня почти не видела, зато пришел этот, седой — они с Улиссом говорили о чем-то, на нашем языке, не на своем, но так быстро и тихо, что я могла разобрать лишь отдельные слова: „такая возможность…“, „тебе придется…“, „в любом случае…“. Седой, вроде как настаивал, Улисс возражал, они незаметно начали говорить все громче… Потом седой сказал:

— Ладно. Но имей в виду — мы можем и ошибаться.

— Нет, — возразил Улисс, — не думаю. Ты же видишь; больше нигде… ничего…

— Значит, — заметил седой, — мы не там ищем.

— В любом случае, — опять сказал Улисс, на этот раз уже потише, — они наши соседи…

Они опять перешли на шепот, потом седой вздохнул, словно собирался сказать что-то еще, но махнул рукой и вышел.

Я спросила:

— Этот Гранж вождь?

Улисс покачал головой.

— У нас нет вождей. Но Лагранж отвечает за определенную область деятельности. За отношения между людьми.

— Вроде старейшины?

— Да, что-то в этом роде.

— Чем он недоволен?

— Он считает, что мы зря теряем время. Я так не считаю. Если бы он предложил какую-нибудь альтернативу, я бы, пожалуй, еще и прислушался, но…

Я уже заметила за ними — они всегда отвечают на вопросы, но порою так, что понять все равно ничего нельзя.

Сегодня все пошло не так, как обычно; сначала Улисс отвез меня, потом отбыл, а потом мобиль вернулся — ив нем трое: Улисс с Дианой и этот самый Лагранж. Их приняли честь по чести, и после полагающегося обмена дарами, усадили на почетное место, выставив перед ними по кувшину кислого вина и по огромному куску мяса — хорошее место, удобное, подальше от детей и перестарков, которые так и норовят выхватить из рук кусок.

Меня бы тоже шуганули оттуда, но я вроде как была при них.

Обряд породнения они прошли честь по чести, хотя, по-моему, когда Кречет подошел к ним со священным ножом, особого восторга у них это не вызвало. Тем не менее, они позволили надрезать себе руки, и кровь их стекла на землю, смешавшись с кровью остальных. Дары, которые предназначались им, хорошие дары, большей частью железные, они погрузили в свой мобиль. Хранитель, срепя сердце, предложил им кое-какие Предметы — на выбор (правда, из той части хранилища, где все было явно, заметно порченное и негодное к употреблению) и они вежливо сказали — большое спасибо, они со временем разберутся и выберут себе что-нибудь по душе. Понятно, времени у них теперь было полно — они могли бывать тут сколько хотели.

И все бы прошло гладко, но тут Кречет повел их к пленникам. Эти были даже не ранены, просто оглушены падением с лошади и теперь лежали у Закатного камня, связанные — руки заведены за спину и притянуты к лодыжкам, все честь по чести. Но они уже успели оклематься и теперь так и зыркали по сторонам.

— Прошу вас, дорогой гость, — вежливо сказал Кречет и протянул священный нож этому Лагран-жу, видимо решив, что он тут старший и есть.

Тот недоуменно попятился.

— Похоже, — тихонько сказал Улисс, — нам предлагают с ними расправиться.

— Ну да, — подтвердил Кречет, — это большая честь. И вам и им. Это храбрые воины и им полагается умереть от ножа. Иначе, как же они пойдут на Запад?

— Нет, — сказал Лагранж, — нет. Этого я сделать не могу. Я дал зарок. Да, вот именно — зарок.

— Зарок не убивать? — удивился Кречет.

— Не убивать связанных, беспомощных людей, — твердо ответил Лагранж.

Кречет поглядел на него и на его невозмутимом лице промелькнула усмешка.

— Что ж, — согласился он, — по мне, так чего не бывает. Но может, если вы связали себя такой странной клятвой, то ваш человек…

— Ох, нет, — с коротким смешком произнесла Диана.

Кречет даже не обернулся, словно ее и не существовало.

— Отдать нож ему? — он кивнул на Улисса. Интересно, подумала я, как он выкрутится? По-моему, такое убийство им претило, хоть никто из них ни разу не сказал об этом прямо.

— Этот зарок, — спокойно сказал Лагранж, — распространяется на все наше племя.

Кречет пожал плечами.

— Дело ваше. Я-то думал, вы сильный народ. Настоящие мужчины.

Это было почти оскорбление, но, по-моему, кроме Кречета и меня, его никто и не заметил. Да еще пленники. Один из них сплюнул на землю, продолжая сверлить Лагранжа мрачным взглядом.

— Тогда позволь мне, — сказал Кречет, — друг мой.

Он взял священный нож и уже сделал шаг вперед, когда Лагранж торопливо произнес:

— Погодите.

Тот, видно, решил, что его новый побратим наконец-то взялся за ум, мигом обернулся и сказал:

— Да.

— Мы можем их выкупить, — Лагранж твердо смотрел ему в глаза. Признаться, в выдержке ему нельзя было отказать. — Назовите свою цену.

— Цену? — холодно переспросил Кречет. — Какая же у них цена? Их жизнь здесь не имеет цены, друг мой.

И добавил, мягко прижав священный нож ладонью:

— Вот смерть — имеет.

— Если их смерть будет принадлежать нам, — спокойно сказал седой, — я сочту это подтверждением нашей дружбы.

Кречет с минуту поразмыслил.

— Так вам нужны рабы? — сказал он презрительно. — Что ж, у каждого свои обычаи. Мы рабов не держим. Потом, эти никуда не годятся, друг мой. Из кочевых плохие рабы. Они слишком горды для этого. Они никогда не простят вам, что вы их не убили.

— Это, — Лагранж решил не уступать, — наша забота.

Кречет поджал губы.

— Хорошо, — сказал он, — хорошо. Берите так. Я презирал бы себя, если бы начал торговать людьми. А вы, ладно, берите. Даром.

И насмешливо спросил:

— Может, вы хотите, чтобы я разрезал на них веревки?

— Не стоит, — сказал Лагранж, — мы подгоним мобиль сюда.

Один из кочевых, тот, что постарше, даже не пошевелился, хотя отлично понял, что тут говорилось — наречие кочевых не слишком-то отличается от нашего, зато молодой не выдержал — он так и извивался в своих веревках, точно пойманная выдра.

— Убей меня, — прохрипел он, — ты, дерьмо. Если ты не хочешь убивать безоружного, развяжи меня и попробуй убить тогда!

— Что ж, — Лагранж пожал плечами, — потерпи до лагеря.