Булочник и Весна

Теперь уж точно пора было знать честь. Прощаясь, я выразил Ирине восхищение её домом и переборщил. «Это гостям интересно, – проговорила она с грустью. – А мне давно уж хочется большого прочного дивана, хочется стены жёлтенькие или кремовые. В такой-то поживите синеве!»

Наверно, это было невежливо, но я кивнул, соглашаясь с нею. Хрупкие предметы, белый воротничок, шаль, – весь их продуваемый дореволюционный быт вдруг показался мне нереальным, ещё менее жизнеспособным, чем мой сарай.

Спустившись с крыльца, я пошлёпал по мелким лужам дорожки. Тихо скользило надо мной небо, настоящее осеннее – волнистое и какое-то отрадное, душистое, как яблоко с холода. Как-то странно было у меня на душе. Ирина ли смутила меня своими слезами, или весь их наследный дом-музей оказался мне не по плечу?Пока я отгибал на калитке служившую замком проволочку, Миша в окне второго этажа приложил к стеклу ружьё и расстрелял меня на прощанье.

18 Кто клюнул на хлеб

Теперь Николай Андреич часто забегал за мной вечерком и волок в гости. Не знаю, делал ли он это из жалости к моему одиночеству или правда был рад «соседу-помещику», с которым приятно обсудить погоду и урожай.

Вскоре он и сам стал наведываться к нам в булочную в перерывах между репетициями. Ему нужен был пирожок с кофе и десять минут дружеского внимания. В городском Николае Андреиче не было и следа старовесенней меланхолии. Он выглядел собранным и стремительным, больше того, зримо блестел, бликовал, как хрустальная люстра. В нём горела новая пьеса в тысячу ватт.

За пирожком его непременно озаряло парой строк, но он не прятал их в книжечку – она и так разбухла от великих находок.

– Дайте-ка мне что-нибудь писчебумажное. Вон хоть пакет! – требовал он, и Анюта несла ему плотно сложенный бумажный пакетик, в какие мы клали хлеб. Тузин задумывался на миг и чиркал на его шуршащей поверхности что-нибудь в рифму.

Однажды девушка, пившая чай за соседним столом, спросила:

– А можно и мне «листок»?

На следующий день я поставил у витрины корзину с бумажными пакетами и цветными карандашами, а над корзиной прикнопил рисунок Тузина: человечек с чашкой чая и карандашиком глядит в потолок, поджидая музу. Тузин отлично рисовал человечков!

С тех пор мы стали находить на столах приветы, рисунки, отзывы и предложения – что печь, какую музыку включать и не пора ли завести доску объявлений с кнопочками.

Как-то раз ко мне в кабинет зашёл представитель творческого объединения, названия которого я не запомнил.

– Предлагаю вам сотрудничество, – сказал он. – Мы могли бы, скажем, по субботам устраивать у вас поэтические мастер-классы!

Я честно объяснил представителю, что не собираюсь превращать булочную в клуб. Напротив, мне бы хотелось, чтобы к нам почаще заходили старики и покупали недорогой хлеб. У нас на видном месте стоит лоток с бюджетным, но безусловно хорошим хлебом.

– Я вас понимаю! – сказал представитель, пожав мне руку. – Придётся проводить мероприятия несанкционированно!

И в самом деле, по субботам к нам в булочную стало являться человек шесть студентов. Тишайшим образом они сдвигали столики, брали на всех пирогов и чаю и сидели не менее трёх часов, распространяя по булочной пронзаемое возгласами бормотание.

– Вы, Костя, сами виноваты! – потешался надо мною Тузин. – Поэты – из ваших буханок и саек! Стихи сидели у вас в натуре не проявленные и пошли в хлеб! А на поэтический хлеб, естественно, клюнули стихотворцы!

Помимо поэтов на хлеб активно клевал весь творческий коллектив Николая Андреича. Мотя же и вовсе являлась каждый день, брала пирог и чай и, прилёгши головою на столик, отдыхала от перевоплощений.

Как и положено радушному хозяину, я иногда подходил к ней и спрашивал, понравилось ли ей наше сегодняшнее «Солнце минус два» или «Около нуля, ветрено». Мотя озарялась будничной улыбкой Пеппи Длинныйчулок и всегда отвечала честно. Однажды она заявила, что если ещё хоть раз унюхает лавандовый хлеб, больше ноги её не будет в булочной, поскольку от лаванды у неё разыгрывается тоска. Я был потрясён Мотиной наглостью, но всё же убрал лаванду подальше.

Вскоре она завела привычку оставлять в корзине для отзывов записки и рисунки. Под конец рабочего дня я перебирал хрустящие пакеты и, отыскав Мотин, разгадывал лёгкие ребусы. Вот девочка в треугольном платье, с веником на голове, на гигантских клоунских роликах – стремится в избушку с трубой. А рядом с избушкой, пошатнувшись, стоит Пьеро с гигантской бутылью, глаза его уставлены в пустоту, а на бутыли наклейка – брат Юра. Из её «комиксов» я узнал, что живёт она бедно и беспризорно, но не расстраивается, потому что верит в свой дар.

Мне нравилось наблюдать, как она обживается у нас, по-детски осваивает игровое пространство. Начать с того, что Мотиными усилиями под окном булочной прижился голубь цвета грозовых туч. Мотя выдрессировала его посредством свистка и крошек. В отличие от Ирининого разгильдяя Тишки, этот голубь зарабатывал свой хлеб интеллектуальным трудом. Он должен был стукнуть в стекло три раза – после чего Мотя вспрыгивала на подоконник и через щель откидной форточки сыпала герою крошки.

Регулярное присутствие за стеклом «помоечной» птицы, а главное, помёт на карнизе приводили Маргошу в состояние чистейшего бешенства. Она ловила меня, за локоть подволакивала к окну и требовала принятия срочных мер.

Я, как мог, старался хранить нейтралитет. Но тут Мотя задумала расширить ассортимент фокусов и пришла с мышкой – крохотной серой полёвкой. Мотя, правда, уверяла, что это породистый экземпляр. Она носила свою покупку во внутреннем кармане куртки и кормила с ладони крошками, а однажды выпустила на стол.

Полёвка в булочной! Само собой, это была «подстава», конец репутации. Мотя, однако, считала иначе. Мышь – тоже житель планеты. Она питается тем же хлебом, что и мы. Кроме того, традиционная булочная никак не может обойтись без мышей, жарко убеждала она меня. В конце концов, мне пришлось согласиться, что одна воспитанная карманная мышь не может повредить нашему заведению.

К тому же я помнил, что создавал булочную как раз для таких существ, как Мотя. Есть множество мест, созданных для Маргоши. Для Моти не работает почти никто. Если я не поддержу её – булочная утратит свой смысл.

Когда Маргоша, толкая перед собой перепуганную уборщицу, заявила, что персонал отказывается трудиться в помещении, где есть мыши, я ответил ей строго:

– Мышь чистая. Покупатель имеет право носить с собой чистую мышь.

– Кто покупатель? – отослав уборщицу, зашипела Маргоша. – Этот цирк на колёсах? Всё плакал – семья, семья! А сам? И нашёл-то кого!

Я всегда ценил Маргошину прямоту, но на этот раз мне словно дали под дых булыжником. Я спасся в пекарне и поклялся не разговаривать с ней по меньшей мере недели Две.

Но хлеб пёкся, излечивая мою обиду. Болтал без умолку весёлый пекарь Антон. К вечеру я простил Маргошу, больше того, испытал прилив благодарности за своевременную оплеуху. В самом деле – лучше бы поискал способ вернуть семью, а не валял дурака, защищая эксцентричных девиц!

Одурманенный Маргошиным ядом, я предал Мотю легко и несколько дней намеренно не выходил в зал. А когда снова вышел – мне больше было не на кого взглянуть. Мотя не появлялась – ни днём, ни ночью, ни на роликах, ни босиком. Однажды вместо неё к нам зашла бродячая псина и улеглась под столик, но уборщица вымела её шваброй.

19 Лавка чудес

К декабрю сруб был готов. Завесив оконницы и скелет крыши рубероидом, строители уехали. Я остался один на участке. Мимо моего не родившегося ещё дома, мимо других домов и изб я прогуливался перед сном, сливаясь душой с чернотой осенней ночи. Иногда мне встречался, точнее, слышался сосед Коля. Он пошныривал вдоль забора, гремел поленницей, над штакетником поднимался дымок. К десяти окна в его домике гасли. Коле снилась куча страшных еловых снов. Он пробирался через них, как сквозь чашу, иногда и с воплями, и по утрам бывал мрачный, исцарапанный о ветки сна. Мне и самому начинало казаться, что моя жизнь тормозит о лесные сучья.