Страница 7 из 10
Вслух же он высказался более осторожно и адекватно:
— Сделаем, Петрович. Ик! Комар носа не подточит. Ни себе, ни другим. Штатской падлой буду…
Сомов обещал, Сомов сделал. Уладил дело — никто, включая Президентов России и США, носа не подточил. Ни прокурорские ребятки, ни продажные журналисты, ни агенты коварных иностранных спецслужб.
Был у него задержанный — якобы среднестатистический бомж-погорелец из далёкой Иркутской области. Мол: — «Грянуло жаркое и безжалостное лето сурового 2010-го года. Вся наша сибирская деревушка сгорела дотла. Теперь я — бедный и заброшенный, сиротиночка горькая — странствую-бомжую по всей стране. Неприкаянный, нищий и всеми позабытый. Вот, и прибился к вашей славной железнодорожной станции — „Купчино“. Подайте, люди добрые, сколько кому не жалко…». На самом-то деле задержанный являлся не природным сибиряком, а, наоборот, исконным молдаванином. В том плане, что наполовину цыганом и сызмальства промышлял торговлей наркотиков. «Несчастный сибирский погорелец»? Так, коммерческий образ, законспирированный на скорую руку, не более того… Взял его Пашка «на тёплом», на раз, но оформлять окончательного дела не стал. Ограничился задержанием и десятисуточной посадкой в КПЗ. Почему? Потому. Оно, ведь, не горит. Квартальный план «по наркоте» выполнен досрочно. Чего, спрашивается, суетиться? Куда, пардон, спешить? Орденов, премий и внеочередных званий за спешку, как известно, не дают…
Договорились быстро, за пять минут. Мол: — «Я о наркотиках ничего не знаю, а ты мне подписываешь один сторонний протокол, после чего сваливаешь из Питера навсегда. Согласен? Лады, начальник…».
Выписка из официального полицейского Протокола.
Следователь: — Итак, прошу ещё раз — официально — рассказать о происшествии.
Подозреваемый: — Вечерело. Мы с Носатым решили заночевать в бетонном долгострое. Ну, в том, что на Малой Балканской улице, рядом со зданием Фрунзенского роддома. Нашли подходящую сухую комнатушку на третьем этаже, обосновались, накрыли пустой фанерный ящик позавчерашней газетой — «Новейшие новости». Хлебушек и ливерную колбаску нарезали. Вскрыли консервную банку — «Бычки в томате». Сырок — «Дружба» освободили от фольги. Портвейн — «777», классический, откупорили. Лепота… Вдруг, тревожный шум под окнами, собака злобно гавкает. Выглядываем, а там три мужика не могут поделить симпатичную девчонку. Сперва только ругались, а потом — почём зря — начали стрелять друг в дружку. Мы, понятное дело, испугались и спрятались. Потом всё стихло. Выглядываем — три хладных трупа лежат. Собачий — плюсом. Деваха куда-то исчезла… Портвейн допили, спустились, снедаемые природным любопытством. Ба, оружие валяется. Можно продать… Чёрный импортный пистолет брать не стали — приметная вещь, запросто можно спалиться. А браунинг взяли, врать не буду. Да и бельгийский ножик — штуку модную и ходовую на рынке — прихватили…
Следователь: — Что было дальше?
Подозреваемый: — Дальше? Отправились искать новое место для ночлега. Дошагали до Бухарестской. Заночевали в коллекторе, что находится правее магазина — «Колесо». Знаете, наверное?
Следователь: — В курсе. Продолжайте.
Подозреваемый: — Продолжаю… Переночевали. Утром Носатый пошёл продавать трофеи. Видимо, продал. Поэтому и не вернулся.
Следователь: — Знаете, где можно найти Носатого?
Подозреваемый: — Знаю. В морге при Фрунзенском РУВД. Его бездыханное тело нашли вчера в пруду Кирпичного завода, на углу Бухарестской и Димитрова. Видимо, продал пистолет и нож, а делиться выручкой со мной не захотел. Сука злая и жадная. Накупил целую кучу хорошего бухла, пошёл на пруд, напился в одиночку, поскользнулся, упал в воду и утонул. Туда ему, подлому крысятнику, и дорога…
Глава третья
Гид в погонах и деревня Зайцево
Сомов, позабыв про собственную свадьбу, с головой ушёл в воспоминания.
«И с чего это, вдруг, Тощего бастарда тогда растащило на слюнявое благородство? То бишь, торкнуло? Реально не захотел трогать Дозор? Это, конечно, правильно и дальновидно. Мол, себе дороже. Пристрелят вмиг, даже с женского трепетного тела, бьющегося в серийном оргазме, слезть не успеешь. Но, тем не менее… Остался какой-то нехороший осадок. Вернее, смутные предположения, что благородство не имеет к данной ситуации никакого отношения. Ну, не малейшего… Что-то другое Назаров имел в виду. Что конкретно? Хрен его, морду чукотскую, разберёт…»
На ресторанной сцене — под бурные аплодисменты и восторженный девичий визг — вновь появились «Биллис бенд».
Рыжик — уже привычно — выдал виртуозное гитарное соло, а Новик, картинно терзая толстые струны контрабаса и хитро улыбаясь, неожиданно затянул:
Над седой волною — солнце ярко светит.
Над вчерашней лужей — ветерок свистит.
Почему так грустно — жить — на этом Свете?
Почему — так тошно? Кто мне объяснит?
Почему так грустно — жить — на этом Свете?
Почему — так тошно? Кто мне объяснит?
Дальняя дорога — снова в Путь позвала.
Дальняя дорога, трудная стезя.
И играл оркестрик — на краю вокзала.
И хмельно орали — вслед — мои друзья.
И играл оркестрик — на краю вокзала.
И хмельно орали — вслед — мои друзья.
А тебя там не было. Вот, такая песня.
Жёлтый лист — доверчиво — тихо прошептал,
Мол, не быть вам, голуби, никогда уж вместе.
Семафор — в поддержку — красным замигал.
Мол, не быть вам, голуби, никогда уж вместе.
Семафор — в поддержку — красным замигал.
Я вернусь — однажды. Старым и усталым.
Я прорвусь — сквозь тернии. На закате дня.
Глупым и доверчивым. Веря несказанно…
Веря, что однажды — ты простишь меня.
Глупым и доверчивым. Веря несказанно…
Веря, что однажды — ты простишь меня.
А вагон уж тронулся. Небо раскололось.
На стекле повисла — дождика слеза.
И мелькнули — звёздами — на краю перрона
Серые, как омут, милые глаза.
И мелькнули — звёздами — на краю перрона
Серые, как омут, милые глаза…
«Что это Билли, мечтатель хренов, творит?», — всерьёз забеспокоился Пашка. — «Грусть-печаль, музыкальный прохиндей, навевает… К чему, интересно, такие многозначительные навороты? Ей-ей, неспроста… Неужели, отпуск накроется медным тазом? Совместно с медовым месяцем? Прямо сейчас бежать в турагентство и сдавать путёвки в солнечный Таиланд? Или погодить слегка?».
И Александра — в противоположном конце ресторанного зала — почувствовала, судя по всему, нечто аналогичное. Сделала «большие глаза» (сердитые-сердитые такие), и призывно махнула рукой, мол: — «Греби сюда, охламон окольцованный. Причём, без задержек и проволочек. Если, понятное дело, желаешь вкусить — уже ближе к рассвету — сладкого супружеского секса. А настоящий супружеский секс, чисто для информации, это не какая-нибудь там досвадебная ерунда. Супружеский — он круче всех прочих. На порядок, а может быть, и на целых два. Тут всё от меня, нежной и трепетной, зависит…».
— Уже иду, — тихонько пробормотал Сомов. — Практически лечу…
— Куда это? — язвительно уточнил Тургаев. — К законной супружнице? А с этими как быть? — чуть заметно кивнул головой в сторону.
Пашка посмотрел в указанном направлении — бастарды, занимавшие дальний столик, отчаянно жестикулировали, мол: — «Греби сюда, парнишка! Срочно! Дело есть…».
Причём, Тощий бастард жестикулировал откровенно вяло, словно бы стесняясь чего-то. А Толстый, наоборот, проявлял барственную настойчивость.
— Ну, и что надумал, юный молодожён? — заинтересовался генерал-лейтенант. — Кого выберешь?
— Жену, конечно, — легкомысленно передёрнул плечами Пашка. — Святое дело, как ни крути. Бастарды приходят и уходят, а кушать и заниматься сексом хочется всегда.
— Молодец, майор! Не подгадил. Надо будет задуматься на досуге — о твоём досрочном повышении по службе. С секретаршей, например, посоветоваться. Катенька, она девушка мудрая…