Страница 8 из 66
— Двенадцать часов… рано ему.
— Рано, Тонь… рано, — уверял Глухов. — Я бы с такой женкой… — Он сделал попытку обнять продавщицу. — Да я бы с такой…
— Не болтай, — отбросила его руку Тонька. — Зачем притащился-то? Если за водкой, то поворачивай… нет у меня водки.
Глухов выложил на стол деньги.
— Дай две поллитры, Тонь.
— Русского языка он не понимает, — презрительно фыркнула Тонька. — Сказано — нет. И проваливай.
— Тонь…
— Проваливай, проваливай, говорят, — наступала, выпячивая едва прикрытую грудь, продавщица.
— Да есть у тебя водка! — взвинчивался Глухов. — Кому ты арапа заправляешь?
— Не ори, — спокойно и твердо сказала Тонька, — ребят мне разбудишь. Приходят тут всякие… Хотя бы свою шкуру дома оставил. Так в рабочем и прет. Всю мне квартиру продушил.
Промасленная, блестящая фуфайка Глухова резко и далеко шибала соляркой.
Из комнаты вышел заспанный Володя, в просторных, великоватых кальсонах, длинной ночной рубашке, щупленький, неказистый рядом с крупной Тонькой. Широко зевнув, щурясь на свет, спросил:
— Чего шумите?
— Скажи ей, Володя, — шагнул к нему Глухов, — вразуми бабу… Пусть хоть бутылку продаст. Так вот, позарез нужно. — Глухов чиркнул по горлу ладонью.
Володя растерянно и беспомощно заморгал, опасливо покосился на гневливую Тоньку: он и Глухову не смел отказать и жены боялся.
— Уж продала бы, — сказал он без всякой надежды на успех, — раз человеку позарез нужно.
— Молчи, — цыкнула на мужа Тонька, — ты тут будешь еще… адвокат выискался. Сказано: не дам, значит, не дам. Точка.
Глухов замычал в бессилии:
— От чертовка! От вреднячая баба!
— Кто это чертовка? Это я-то вреднячая? — задохнулась Тонька. — А ну-ка, чтоб духу твоего не было, пока я тебя чем попадя не огрела! Иди и на свою Людмилу покрикивай, а здесь нечего…
Так и пришлось уйти несолоно хлебавши.
От Тоньки он направился прямо к Анисиму.
Подмораживало. Тонкий, непрочный наст похрустывал под ногами. Большая сияющая луна висела высоко над лесом. И, то ли от ее сияния, то ли от снега, удивительно ясно было кругом, таежный бугристый горизонт близок и четок, тени глубокие, мягкие, а небо за луной далекое-далекое, с притушенным красным светом звезд.
«Худо дело, — мрачно соображал Глухов, вышагивая спящей улицей. — Похоже, что снег ни завтра, ни послезавтра не стает. Все ему карты этот снег спутал. Пчелам каюк, должно. Тайгу завалил, корм подножий. Чем скотину держать до праздников?»
«Агрегатная» — будка с движком, курная и курная избенка, низенькая, задымленная, черная — стояла в конце поселка, у гаража. И как она только не разваливалась от грохота двигателя.
Нагнувшись, толкнув плечом хлипкую дверцу, Глухов проник в шумное, адское пекло, тускло высвеченное одной маленькой лампочкой. Все здесь для Глухова привычным было: и чад отработанной соляры, и гул двигателя, и вибрация стен, воздуха. Точно в кабину трактора влез.
Анисим, медлительный грузный мужик, подстелив фуфайку под голову, лежал на верстаке у стены. Какую-то затасканную книжонку читал. «Стоит ли этого борова с собой брать? — засомневался Глухов. — Толку-то от него, пожалуй, как от козла молока. Ничего ведь не умеет ладом. Ну да пусть… все подмога».
Услышав, что кто-то вошел, Анисим повернул голову, удивился неожиданному гостю. Глухов махнул рукой: выйдем, мол, поговорим, какой в этом шуме разговор.
Моторист отложил книгу, сполз с верстака, надел и застегнул фуфайку на все пуговицы — не больно-то спешил к поджидавшему его Глухову.
«Вот мужику живется, — позавидовал Глухов. — Другой бы на месте Анисима со стыда сгорел, сквозь землю провалился (здоровый такой хряк, пахать на нем впору — и движок гоняет), Анисиму же хоть бы что, получает свои девяносто рубликов и в ус не дует, тогда как даже бабы в поселке из двухсот не вылазят».
Детишек целый воз наклепал. Жена на лесосеке хребтину гнет, сучки рубит, а ему горя мало. Бока уж, наверное, в пролежнях.
За стенами «агрегатной» треск двигателя казался глуше, утробнее, но разговаривать все-таки трудно было, кричать приходилось.
Сделав ладони рупором, Глухов гуднул на ухо мотористу:
— Слышь, Анисим?.. Погонял бы ты сегодня еще свою дребезжалку.
— Что стряслось-то? — крикнул в свою очередь моторист.
— Видишь ли… — не сразу нашелся что сказать Глухов, — дело есть.
— Какое дело?
— Ну, дело… дело… — начал терять терпение Глухов. — Какая тебе разница?
— А? — не расслышал Анисим. То ли действительно не расслышал, то ли хитрил, дурачком прикидывался.
— Да что мы надрываемся здесь, — поймал Глухов руку моториста.
Они отошли метров шестьдесят, встали за ближайшими домами.
— Понимаешь, в чем штука…
Анисим терпеливо ждал.
— Лосиху разделать надо, — испытывающе взглянул на него Глухов. — Пошли-ка, подсобишь мне. В накладе, не беспокойся, не останусь.
— Лосиху? — присвистнул Анисим. — Ухряпал, что ли?
— Погоди… дай досказать.
— Нет, не-ет, паря, — испуганно отшатнулся моторист, до него только сейчас дошла суть сообщения. — Не впутывай ты меня в эту историю, — поднял он руки. — Движок я, конечно, могу погонять, раз просишь. Но больше ничего не знаю… не слышал ничего, не видел.
— Затрясся-то, батюшка, — брезгливо поморщился Глухов. — В штаны уж небось напустил?
— Сам ты напустил, — огрызнулся Анисим, — если кого-то в помощники зовешь.
— Стал бы я звать, жди… не знай весь поселок. При керосинке б управился…
— Что-то не пойму я…
— И понимать нечего, — раздраженно выговаривался Глухов. — Я ее под ворохом сена вез, а на сани шантрапа налетела.
— Под ворохом? В санях?.. Да-а! — восхитился Анисим. — Ишь, ловкач! Под носом хотел у всех… На это ведь решиться надо!
— Хотел, да не сумел, — буркнул Глухов. — Разделать вот думаю… заберут, не заберут зверя… — Помолчав, сказал напористо: — Пошли давай, пошли. — Глухов все еще не терял надежды уломать моториста. — Как придем, сразу насчет самогонки сообразим… аппарат заправлю. Пока управляемся, пока что, глядишь, и накапает помаленьку. Я было намерился водкой у Тоньки разжиться, но она, стерва, заартачилась что-то, не продала.
При упоминании о самогонке лицо Анисима настороженно вытянулось, напряглось, изобразив мучительную внутреннюю борьбу: идти ему, не идти? Водился за мужиком грех — «не любил» выпить.
— Можно, пожалуй, и сходить, — начал он неуверенно, — раз уж весь поселок знает, раз твое дело совсем пропащее… Только я здесь ни при чем, если что… Моя хата, как говорится, с краю… Я лишь в помощники иду. Договорились?
— Договорились, договорились… Айда, — презрительно командовал Глухов.
Дома он первым делом в подполье полез, вытащил на свет божий громоздкий самогонный аппарат — гордость Ивана: сам сконструировал! Потом снял с печи трехведерную бутыль браги, поставленную бродить к праздникам.
Сдвинув бачок на край плиты — вода уж согрелась, валила паром — поднял наполненный брагой аппарат на его место.
Теперь пару ножей найти — и к делу.
А что это Мишки с Людмилой не слыхать?
Он заглянул в комнату. Людмила постелила себе на диване (она всегда перебиралась на диван, когда не разговаривала с Иваном), лежала на спине — глаза закрыты, но едва ли спала. Мишка на своей кроватке посапывал, свернувшись клубком.
Выдвинув ящик кухонного стола, Глухов отобрал для Анисима нож побольше и поострее, себе взял другой, которым скотину резал, прихватил брусок в сенках.
Анисим поджидал Глухова на крыльце. Сидел на ступеньках, смолил цигарку.
— В болоте заарканил? — мотнул он головой на лосиху. — Извожена вся, места сухого не найти.
— В старицу она вбухалась, — сказал Глухов. — у Гнилой речки.
— Сказывай сказки, — хмыкнул Анисим. — Сколь живу, не слыхивал…
— Что не слыхивал?
— Так, ничего, — струхнул слегка моторист, уловив угрозу в голосе Глухова.