Крайняя изба

Свернули на укошенное место, к озеру. Здесь уж не шумят травы, не бьет в глаза разноцветье. Суше и резче звон кузнечиков. В ногах не дорожная белая пыль, а колючая стерня.

Девчушка начала забегать вперед, поторапливала старика:

— Ну скорей же, деда!

— Теперича дойду! — радовался старик. — Теперь дошкандыбаю.

Он все чаще поднимал глаза от земли, бойчее и нетерпеливее переставлял палку.

— А ну-ка, Панка… глаз-то у тя вострее. Считай, который зарод закладывают?

Было зачато два больших зарода, и ставили стожары под третий. По всему скошенному участку сено уж собрали в валки, и колхозники — по двое, по трое — сгружали их в копешки. Подлетали мальчишки на взмыленных, горячих лошадях и веревками тянули копны к зародам. Там управлялись мужики поздоровше. Они живо, разбирали копны длинными деревянными вилами, поднимали, несли на стога огромные звенящие пласты. Многие мужики были раздеты по пояс. Солнце весело бесилось на их загоревших потных спинах.

Старик остановился в самой круговерти. Со всех сторон здесь слышался дикий посвист мальчишек, в воздухе носилась сенная труха.

Сначала он стоял спокойно, обветривался, остывал от дороги, затем положил палку и давай стягивать через голову рубаху. Показалось желтое худое тело.

— Ты с ума сошел, деда! — вскрикнула девчушка. — Тетя Нина, а он раздевается.

Распрямилась крупная, лет под сорок женщина, в сиреневой, взмокшей от пота кофте.

— Господи! Батя! — всплеснула она руками. — Нет, вы только посмотрите на него!.. Додумался! Панка-дуреха, зачем старика привела?

— И не привела. Сам пришел.

— Сам, дочь. Сам, Ниска! — подтвердил старик. — Давечь отпустило маленько — пошел… Думаю, умру по дороге-то — все лучше, чем на печи… ан обошлось, двигаюсь еще!

— Ну что мне прикажете с ним? — не унималась Ниска. — Рубаху-то почо снял?.. Ишь, молодой выискался!

Старик не ответил. Он все осматривался, все примерялся к чему-то, будто подыскивал себе дело.

— Хай, Андрюха! — крикнул он мужику, вершившему стог. — Примай на правый поболе…

Снизу старика поддержали:

— Верно толкует… Топчи правый бок шибче, завалишь зарод.

— Добро, Пахомыч… выправлю! — Андрюха подхватывал, подминал под себя сено. — Дай-кось напиться мне, — попросил он кого-то из мужиков.

Ему подняли на вилах ведро с водой. Жадно напился, вытер ладонью рот и весело гаркнул на все луга:

— Сенца! Сенца подавай!..

Старик опять заоглядывался, завыискивал, что бы такое подсказать людям?

— А ты, Афросинья, чего не бережешься… сызнова такая вышла?

Неподалеку управлялась с граблями грузная женщина.

— Какая? — громко изумилась она. Чувствовалось, что Афросинья может постоять за себя.

— Смотри… — спокойно сказал старик. — Самой-от видней какая.

— Вот старый! Вот оказия… углядел уж! Не имей беспокойства, Пахомыч. Ничего мне не сделается, привычная я… со всеми почти до самого последу таскаюсь.

— Которого носишь? — поинтересовался старик.

— Не знаю, — засмеялась Афросинья. — Все никак не соберусь сосчитать.

В это время девчушка дернула старика за руку, что-то сказать хотела.

— Ну чего тебе?

— Посмотри, деда… как я умею на лошади ездить!

Лошадь стояла у зарода, запряженная в березовую волокушу. Белая, смирная, хрумкающая сено лошадь. Девчушка подбежала к ней, мигом забралась по оглобле волокуши в седло, дернула повод, развернулась и, неистово колотя пятками потные лошадиные бока, бешено понеслась по лугу.

Тут из прибрежных озерных кустов выскочил босоногий мальчишка с вицей в руках.

— Стой, гадина!.. Стой, говорят! — заорал он что есть мочи и, подтягивая на ходу штаны, бросился следом.

Старик тихонечко засмеялся и поудобнее оперся на палку.

— Тять, накинь рубаху-то… застудишься, — попросила его дочь Ниска.

Старик согласно кивнул, но, видимо, тут же забыл про рубаху.

Он стоял посреди луга, большой этот немощный старик в катанках. Стоял, тяжело опираясь на крючковатую палку, и смотрел вокруг, смотрел… Не насмотрелся еще вдосталь за долгую жизнь.