Страница 77 из 163
Проходит некоторое время, как представляется новый есаул, командир дивизиона 1-го Запорожского полка, с такой же просьбой.
— А где же сам полк? — спрашиваю.
— 1-й Запорожский полк неизвестно где, есть группы казаков, отступившие сюда, не найдя полка, постепенно сорганизовались вместе, и нас теперь две сотни, 250 человек, — закончил он.
Небольшого роста, крепыш телом, отчетливый, видимо, из молодецких урядников. Фамилию его не помню.
Понимая их душевное состояние, сам беспомощный, обласкал и приютил, как мог. Борис Ногаец будет расстрелян красными в Екате-ринодаре.
Вдруг пришло распоряжение через штаб корпуса из селения Хоста, от генерала Морозова: «Для того чтобы познать красную армию — сегодня же командировать в Сочи по одному офицеру от полка и по одному уряднику от сотен. Всем быть в военной форме, при холодном оружии, но без погон».
Сенсация. Собираю офицеров 1-го Лабинского полка, читаю телефонограмму и спрашиваю «желающих проехать в стан красных». Все офицеры улыбаются и молчат. Желающих не нашлось.
— Позвольте мне проехать в Сочи, господин полковник? — вдруг говорит подковой медицинский врач. — Я их, красных, хорошо знаю! Целых два года под ними, извергами, был! Меня-то они не проведут!
Назначены были в сотнях и надежные урядники. Где-то на сборном пункте, на камионе, все отправились в Сочи. К вечеру они вернулись.
— Красную армию не узнать, везде старые порядки, красноармейцы вежливые, угостили нас хорошим обедом. Говорят: «Не бойтесь!.. У нас порядок», — так доложили нам всем, офицерам полка, урядники от сотен.
— Да, господин полковник, красные переменились здорово и к лучшему, — докладывает доктор. — Конечно, я настроен был против них, но и то, должен сказать, переменились они до неузнаваемости. Бояться их нечего, можно оставаться, — «утешил» он нас.
Оказывается, когда комиссия от Атамана Букретова отказалась от приглашения проехать в Сочи для подписания перемирия, генерал Морозов, чтобы не сорвать переговоров, на свой риск сам поехал в Сочи на поданном ему красными автомобиле. Комиссар просил его «быть без погон». Потом Морозов рассказывал, что сверху гимнастерки с погонами он накинул шинель. Но там, в переговорах в штабе, шинель пришлось снять, и его все величали «ваше превосходительство». Рассказывал и сам смеялся. Оттуда он и привез распоряжение «выслать делегатов».
Возможно, что генерал Морозов также «оттягивал время», как докладывал на военном совете полковник Дрейлинг, в ожидании пароходов из Крыма?
Прошло уже 2 дня, как армию покинули все руководители и нас пока никто не трогал. И мы не знали — что же нам делать?
В этот же день через штаб корпуса получена новая телефонограмма от генерала Морозова, что «к 4-м часам дня, он прибудет в расположение корпуса для разговоров с казаками. Всем выстроиться у шоссе, но без всякого строя». '
Генерал Морозов и красные комиссары
Все части, кои располагались возле штаба корпуса, сгруппировались на возвышенностях шоссе по обе его стороны и ждут — стоят, сидят и курят.
Скоро показался легкий грузовик из-за поворота шоссе. Кто-то там скомандовал «смирно». Мы все повернули головы к машине и видим генерала Морозова, стоявшего на площадке грузовика. Он в шинели нараспашку и в погонах, но при нем два солдата без погон и с красными звездами на фуражках. Третий — в какой-то рабочей рубашке, в босяцкой кепке блином, на которой пришита красная матерчатая звезда. Мне показалось это галлюцинацией.
Трехтонный грузовичок остановился. Морозов быстро сходит с площадки машины. За ним соскакивают два красных солдата в новых гимнастерках и штанах защитного цвета, в простых солдатских сапогах. Они без шинелей.
Если бы снять звезды с их фуражек, также защитного цвета, это были бы писари штаба пехотного полка старых времен.
Они бодро и смело идут вслед за генералом Морозовым и активно, с улыбкой рассматривают лица казаков. Третий красноармеец, очень убогий видом и своим неизвестного цвета и покроя костюмом, остался стоять на камионе.
— Здорово, казаки! — громко произнес Морозов, остановившись.
— Здравия желаем, Ваше превосходительство! — громко, но не связно, как всякая толпа, ответили казаки, числом свыше 2 тысяч человек.
— Ну вот, казаки!.. Война окончена. Мы подписали с советским командованием мир, бояться вам их нечего. А каковы они — вам об этом скажут их комиссары, — так коротко, почти дословно, сказал нам всем тогда генерал Морозов.
При этом генерал жестом указал на двоих, сопровождавших его.
«Вот с чем прибыл он в наш Казачий стан», — горькой иронией пронеслось в моей голове.
Передний из них, маленький блондин лет тридцати, тип латыша (совершенно белобрысый), но с интеллигентным лицом, быстро поднял руку вверх и смело выкрикнул:
— Товарищи казаки!.. Зачем строй?.. Быстро ко мне сомкнитесь и поговорим по душам!
От этих его слов на меня «екнуло» 17-м годом. Ну вот и митинг, от которых мы не только отвыкли, но и презирали их.
Мы все в погонах. С толпой казаков и офицеры окружают комиссаров. Они оба взошли на площадку камиона и начали. Начали говорить те же слова, что и в месяцы революции.
— А теперь скажет слово военком 34-й красной дивизии товарищ Рабинович, — закончил свою речь белобрысый.
Рабинович, словно обрадовавшись своей очереди, как застоявшийся конь, быстро стал впереди говорившего, окинул казаков торжествующе-победным взглядом и тонким фальцетом запищал, защебетал, заговорил.
Выше среднего роста, стройный, красивый брюнет с ловкими манерами, с экспансивностью южанина; содержание его речи — все та же агитация: «революция, товарищ Ленин и пр., и пр.» — то, от чего мы давно отвыкли и что теперь внушало моей душе и отвращение, и страх.
Казаки слушали молча. Я смотрел в их лица и читал на них то же, что ощущал и в своем сердце.
«Проп-пали, проп-пали мы», — думал я тогда. Революция, советская республика, красная власть навалились опять на нас всем своим отвратительным существом!..
— А в доказательство того, что у нас в армии порядок, слово скажет ваш же кубанский есаул, командир роты нашей 34-й дивизии, — вдруг заканчивает Рабинович и жестом указывает на ту несчастную фигуру в неопределенного цвета и покроя одежде.
Это заявление произвело на всех нас впечатление. Все широко открыли глаза на своего кубанского есаула, командира красной роты, который своим видом и костюмом был вылитый босяк с Дубинки, что под Екатеринодаром.
— Товарищи казаки!.. Я есаул 10-го Кубанского пластунского батальона Великой войны! Может быть, кто тут из вас есть, служивший в этом батальоне — то он может это подтвердить!
Это заявление произвело особенную сенсацию на казаков. Все как-то притихли от такой неожиданности.
— А ну-ка, сними свой картуз! — кто-то резко и недружелюбно выкрикнул, как бы желая разоблачить «этого самозванца», глянув в его открытое лицо.
И есаул снял послушно свою кепку и медленно повел по сторонам голову, будто ища знакомых казаков и офицеров и показывая свое лицо «в натуральном виде».
— Ваня-а! — крикнул рядом со мной стоявший друг детства, бывший учитель, а теперь сотник 10-го пластунского батальона еще с Великой войны, Гриня Белоусов.
Сомнений не стало: это был, действительно, наш кубанский есаул-пластун. Речь его не была так связна, как предыдущих комиссаров. Он говорил только об армии, в которую попал случайно в Екатеринодаре при отступлении. Он командует ротой. Уговаривал казаков «ничего не бояться» и спокойно ждать событий. Это произвело на казаков большее впечатление, чем слова предыдущих ораторов.
Речи закончены. Комиссары хотели говорить с казаками уже «почастному» и задавать им вопросы. Это была «их служба».
После всего этого генерал Морозов с комиссарами двинулся на Адлер, чтобы говорить с полками, находившимися там, а нам позволили оставить у себя есаула, чтобы ближе познакомиться с порядками в Красной армии. И он рассказал нам, что его часть отходила через Ека-теринодар. Он побежал на Дубинку попрощаться с женой, но когда бежал обратно — мост через Кубань был взорван и он наткнулся на красных. Быстро перескочив через забор, скрылся в каком-то дворе и, отсидевшись, вечером вернулся к семье. На следующий день — регистрация офицеров. Их было много. Его, как и других, поставили в строй. И с тех пор «он гнал своих же, белых» в составе 34-й красной дивизии.